Теперь без балды подпишусь под дела Магистра, авось выгорит. Псих Их Величие, да себе на уме. Вера — верой, а под шумок, всех завоевать, разделить на приораты, самому, ясный хрен, заделаться главным бугром. И балдеть, словно король на именинах.
Соображал Локи — игра предстоит по-взрослому. А дело стоящее, верняк. И куш впереди намечается немалый. Тогда кому пахан мазу даст, тот и в козырных. Тут так можно подняться…
Сложил пальцы пистолетом. Привычно прицелился. Рука не дрожала. Соображал дальше что при таком раскладе ничего он не проигрывает, даже наоборот. В Великом Приорате потолкавшись, незаметно для себя несколько поменял жизненные приоритеты. Куда там офису с иссиня черными кожаными креслами и темно серым бизнесом до его сегодняшних аппартаментов, его власти и возможностей! Конечно, иной раз вспоминалась милая сердцу Морская Жемчужина. Соленый воздух рыбачей гавани, балдежный духман от шаланд, наполненных серебристой кефалью. Утренняя поклевка сонного бычка, ныряние с пирса и золото разогретого ракушняка. Да, давненько уже не доводилось прошвырнуться между сохнущих сетей и разбитных мариманов. Заниматься, большей частью доводилось делами вовсе иного рода. И такой за ними тянулся хвост, что не об ухе из бычков приходилось думать и заботится не об удилище.
А в приорате Фартовый-Локи в авторитете. Тамплиеры, они конечно, молодцы. Но сами без него еще долго бы сопли жевали, не та подготовка, не та практика и в теории здорово хромают. А он внес свежую струю, колесики завертелись резвее. Тема часового бизнеса проконала на ура. Клево замутил, все по уму. И бабки не хилые заколачиваются и к ноддовцам подход найден. Теперь не надо никаких нелегалов, все законно, честные купцы честным товаром торгуют. Это первый плюс. Второй — пятая колонна. Лагеря подготовки террористов-экстремистов-непримиримых опозиционеров, а проще говоря — разбойников из сопределья. Это он, Локимен, такое предложил, организовал и устроил. Много народу через них прошло, один Бурдинхерд со своей бандой чего стоят.
А опыт и арсенал — целое войско можно завалить. Это третий плюс. Самый главный.
Эх, Стилла бы в компанию. Крутой парень и башковитый. Вдвоем таких дел наворотить можно бы было. Да после сегодняшнего сбазариться с Мондуэлом — гиблый номер. А жаль. Местные, они только на подхвате хороши, так, бегалы за паханом, шестаки. Не хватает кого толкового из братвы. Хоть бы Алмазное Перышко в подельники. Шустрая кошка, мокрушница, беспредельщица, но полезна.
Но, чего нет, того нет. И не о чем попусту мозги сушить. — Авось пробьемся, мы в тельняшках, — вспомнил Фартовый, знакомую с детства, поговорку, популярную среди авторитетов родной Морской Жемчужины.
Кавалер Локи тряхнул поводьями, протянул коня плетью, врезал железом шпор под брюхо. Хорош межеваться, скорее в Шурваловал!
А витязя сраного кролика — кончать. Как можно скорее.

* * *

Генерал Зиберович был нездоров.
Приводилось ему и прежде болеть. Не считая насморка, иногда отправлялся Мойша Рувимович на полноценный больничный. В основном это происходило в тех случаях, когда проводились конференции или заседания парламентской АСДэковской комиссии, где генералу, по долгу службы и чину, надлежало присутствовать в президиуме.
Но где делать ему было абсолютно нечего. Жопозаседаний на дух он не переваривал.
Нет, сейчас, он таки, да, был болен. На днях, даже, чуть было не поругался со своей супругой, что являлось в семейной жизни четы Зиберовичей событием экстраординарным. Мало того, он даже обозвал ее «старой дурой», а это не лезло уже ни в какие ворота.
А все дело заключалось в следующем. Приехав проведать своего ненаглядного Мойшеньку, любящая жена привезла маленький презент. Однако этот презент был выбран, а вернее, куплен на дешевой распродаже, не самым лучшим образом. Им оказался треух кроличьего меха. Одевая на голову закрывшего глаза — ведь сюрприз, Зиберовича, г-жа генеральша и предполагать не могла такой бурной и устрашающей реакции. Зиберович побледнел, покраснел, опять побледнел и, наконец, покрылся пятнами. Его затрясло, дыхание сперло, сердце зазбоило, давление зашкалило. Желудок свели жестокие судороги. Пришлось вызывать реанимационную бригаду.
Осматривающие влиятельного пациента врачи, после многих анализов, исследований и консилиумов поставили диагноз — кроликофагофобная или фогофабная — тут мнения эскулапов разошлись, психо-соматическая аллергия. Медикаментозное лечение, равно как и физиотерапия, не улучшило состояния больного.
Лекаря были в замешательстве. Помимо всего прочего, сложность лечения заключалась еще и в том, что оградить пациента от аллергена никак не получалось. Его реакция оказалась крайне нетипичной. Болезненные симптомы проявлялись в ответ на любой раздражитель, так или иначе, связанный с Oryctolagys cuniculus, визуальный, вербальный, органо-лептический и всякий прочий. Мало того, стоило только внести в помещение, где в этот момент находился Зиберович, игрушечного братца-кролика, как у того, в смысле у Зиберовича, тотчас повышалось артериальное давление. Примечательно, что заводной заяц с барабаном не вызывал никакого эффекта. Пациент без всякого вреда потреблял зайчатину, любым способом приготовленную, безболезненно надевал заячью шапку и т. д. Словом, к этому родственному грызуну генерал оставался индифферентным. А вот, покажи ему тыльную обложку справочника «Промышленное кролиководство», и очередной приступ гарантирован. Болезнь прогрессировала. Дошло до того, что Зиберович оказался не в состоянии брать в руки том энциклопедии, начинающийся на букву "К".
Потерявшая веру в силу медицинской науки, мадам Зиберович советовала обратиться к экстрасенсу, собирала объявления и газетные вырезки, благо сверхчувствительных целителей в последние годы развелось, что грязи в свинарнике. Подруги жены таинственное заболевание объясняли порчей, рекомендовали сходить к знахарю. — Есть-де такой, он все лечит.
Сам Зиберович в эти бабские глупости не верил. Не верил и врачам. А на знаменитого психоаналитика, с занудным апломбом талдычившего о мутных глубинах Эдипового комплекса, посмотрел так, что светила подсознательного неосознанно обмочился. И долго еще потом излечивал неблагоприобретенный анурез, да так и не вылечил.
Решив заняться самолечением, генерал от секьюрити рассудил, что клин клином вышибается. Затем и посетил то производственное помещение, где завершается технологический цикл промышленного кролиководства. Наблюдая за трансформацией пушистых животных в малоценный мех и постное мясо, почувствовал известное облегчение. С тех пор, сталкиваясь с аллергеном, Зиберович вспоминал увиденное и приступ проходил.
На всякий случай, в превентивном, так сказать, порядке, перед сном генерал почитывал наставления типа «Заготовка кроличьего меха» и «Инструкция по забою мясо-пушных животных». Сакраментальная фраза: «Кроликов скороспелых пород забивают на мясо и шкурку в 65-70 суточном возрасте, при живой массе 1,8— 2 кг , а позднеспелых в 90-110 суточном, при живой массе 2.8— 4 кг .», звучала ласковее маминой колыбельной.
Влияние этих брошюр на организм, превосходило действие люминала. Спалось отменно.
Но мудрый Зиберович великолепно отдавал себе отчет, что лечит симптомы, а не саму причину. А причина заключалась в подлом Мондуэле. Поэтому иногда генерал откладывал врачующую литературу на тумбочку и предавался мечтаниям. В этих мечтаниях виделся ему низкий каменный потолок со свисающими оттуда цепями, крючьями, джугами. Представлялись дыбы, колеса и решетка гридирона. Зримо вставали перед глазами злые языки пламени над угольями жаровни. Маячили щипцы, клещи, воловьи бичи, многохвостые плети и пучки моченых розог. И апофеоз мысленного полотна — огромный, жаркосветящийся меч в огне камина.

* * *

Над угольями жаровни плясали злые языки пламени, разогревали клещи, щипцы и другие специальные инструменты, без которых немыслимо правильное ведение дознания. В камине калился огромных размеров меч. Два дюжих гологрудых мужика в кожаных передниках старательно ворошили уголья. Отблески света плясали на потных волосатых телах, массивных челюстях, гипертрофированных надбровных дугах, отражались от пустых глаз. Чадящие факелы кое-как освещали низкий потолок со свисающими цепями, крючьями, джугами. Смутно различались стены с развешенными на них пыточными орудиями и целым набором плетей — обычных, трех-, семи— и девятихвостых, со стальными крючками, с свинцов шариками на концах, и без них. По всему помещению были расставлены дыбы, колеса, гридирон, кня кьен, бродеркин, данкинг стул и стул-гаррота, деревянный конь и еще более устрашающего вида механизмы.
В глубине комнаты, под перевернутым тригоном, за грубым столом со свечами, сидел красномордый, безбородый, как того требовал его сан, тамплиер. Руководил дознанием. Перед ним на лавке были разложены сигмондовы доспехи и оружие. Рядом сидел второй храмовник. Тыкал пером в чернильницу и разбрызгивая кляксы записывал за своим начальником:
— «Отвечай, сука, как вы с самозванцем, величающим себя витязем Небесного Кролика колдовскими непотребствами занимались».
Посреди комнаты за вделанный в потолок блок, вытянулось обнаженное тело Гильды. Стоящий рядом палач, оглядел кнут, оглядел сенешалевну, размахнулся и старательно опустил на девичью спину. Кожаный ремень обвил кольцом тонкое тело. Гильда вскрикнула, дернулась, обвисла на веревках.
В отличие от своих грузных помощников, заплечных дел мастер был высок, худ, даже болезненно сутул, с глубоко посажеными глазами и высоким лбом, продолжающимся длинными залысинами. Непонятно откуда, но с отвислым брюшком.
Был он специалистом, что называется от бога. Правда, ничего другого он и не умел делать, и способен не был. С детства, рос ребенком болезненным, хилым, не подавал надежд вырасти в славного воина. Потому пристроен был в тамплиерский монастырь в науку. Школярствовать долго не получилось, в ученичестве проявил полную неспособность не то что к счету и письму, не мог даже отличать одну буквицу от другой. За такие неуспехи был переведен в услужение, но и в том занятии не преуспел отнюдь. Поперебывал на многих местах, и на конюшне, и в мастерских и, даже на кухне, везде, получив довольно колотушек за проявленную бестолковость, был гнан куда подальше. Неизвестно что бы с него получилось, да пинком, потерявшего терпение, управляющего скатился в подвал, в ведомство пыточных мастеров. Вот здесь-то, в застенках, и обрел он истинное свое предназначение.
Начав с самой что ни на есть черной работы — мытья полов от кровавых пятен, скобления деревянных инструментов и чистки металлических, быстро и глубоко освоил азы дела, разумно разложил принадлежности — по важности и частоте употребления. Все находилось под руками, в отменном состоянии. Мастера оценили рвение работника и скоро взяли в подручные. Работа спорилась в мальчишеских, еще слабосильных, но с каждым днем все более умелых руках. Уголья, им разожженные, ровно горели. Разогретые клещи всегда оказывались не холодны, не чересчур раскалены, а горячи как надобно. Розги отменно вымочены, гвозди заточены в самый раз.
Подросшего паренька сначала взяли подмастерьем, а скоро и назначили мастером заплечных дел, самым юным за всю историю подземной темницы. В работе был аккуратен и прилежен. Никто не замечал за ним суетливости ненужной, вредной для дела злобы. Все он выполнял размеренно, спокойно. Результаты его трудов всегда были выше похвал. Начальство ненарадывалось с такого старательного и умелого работника, относилось уважительно. Бывало не гнушалось и совета спросить: — Достаточно ли одного кнута будет, или каленое железо потребуется? Отвечал мастер степенно, не торопясь, сначала подумав как следует: — Кнута хватит, но разве с сквассацией, и довольно будет, боле не выдюжит. — Ошибался редко.
А вот войдя в возраст, обошел своих учителей, считался старшим над всеми палачами и вызывать его стали для дел самых важных, самых ответственных. Справлялся наилучшим образом. Если на медленном огне — огонек еле-еле трепыхался над поленьями, а если на большом — костер был просто великолепен.
Освоив всю сложную науку, все приемы и методы, старший мастер сам изобрел несколько новых способов и механизмов. Пришла пора и опытом поделиться. Для этой цели приходил к нему, сам то он грамоту так и не освоил, по несколько раз в неделю монах, сегодня за столом протокол ведущий. Со слов мастера делал записи, готовили вдвоем трактат «Искусство вопрошать». Предмет многосложен, познания глубоки и обширны, писалось трудно. Последние недели соавторы сочиняли раздел «фустигацио и кастигацио». Это только на первый взгляд человека незнакомого с вопросом, не сведущего, может показаться, что избиение и есть избиение, а чем его производить дубинками или плетьми роли не играет. Искушенному же мастеру различия представляются огромными. А добавить сюда бичевание, битие кнутом, хлестание прутьями, стегание ремнем, порку розгами, какой простор мысли! Какая богатая гамма открывающихся возможностей! Сколько оттенков, обертонов, сколько волнительных полутонов!
Вот сейчас он и был занят возле Гильды, работал свою нелегкую работу, думал: — Эка стервозная попалась, ну погодь, погодь. Нам не к спеху.
В застенок неслышной тенью скользнула черная мужская фигура. Дрожь охватила Гильду. Конечно, не красивы были люди в этой зале, не добры. Но по крайности знакомого облика, известных намерений. Обычные местные палачи.
Зашедший казался инородным злом, неведомым, страшным. Не только Гильда, вздрогнули и сидящие за столом монахи, подтянулись. Подручные рьяней взялись за работу, на черного старались не смотреть.
Развязной походкой подошел тот к пленнице. Остановился осклабясь, пристально осмотрел ее наготу, багровые рубцы от кнута.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39