— Да я и сам подумывал, к черту герцога, к королю надо ехать.
— Если дозволишь, лорд Сигмонд, совет могу дать. Сейчас в столицу ехать не ко времени. Погоди немного, не торопись. Не хочу беду накликать, да чует мое сердце, скоро беда придет. Заявятся в пределы Ноддовские, злые недруги, силы ратные. Вот тогда тебе и быть с королем, биться-сражаться с супостатами. Сила твоя велика, отвага всем известна. Послужишь Короне делом, быть тебе у Сагана в почете он тебя отметит, приблизит к себе.
Так говорил высокородный пэр Сток, Сигмонд согласно слушал.
Благоденствовали путники в гостеприимном замке. А погода исправлялась. Следующим утром еще моросило, а к обеденной поре незаметно развиднелось, черные тучи попрозрачнили, тени на земле означились, а там уже синее небо проглянуло и яркое солнце горячо в лазури засияло.
Высоко в небесах парит парит хищный птах, клекотом округу полнит, расправил крылья, перья сушит. Дождливые дни — дни голодные. Его добыча, сурки-травогрызы, от непогоды в норы попрятались. Им то что, нора глубока, суха, подстилка из мха и пуха выложена. Запасы кормовые в достатке, знай сиди себе, грызи зерна да спи. А хищному то каково? Ему в нору не пробраться, в гнезде не просохнуть, пропитания не добыть.
А нынче повыбирались зверюшки на раздолье, солнышку рады, спешат наверстать упущенное, семена-зернышки в норы поснашивать. А с небес уже зоркий глаз следит, глаз голодный, разбойничий. Выбирает добычу по-знатнее, чтобы камнем рухнуть к земле, вонзить крепкие острые когти в тучное тело, и, расправив крылья, взмыть в синеву неба, к гнезду направиться. Ждут в плетеных хоромах малые детушки, птенцы желторотые, злокрикливые, злоедливые. Вот вам детушки угощение, ждет вас нынче пирование, кровь горячая, плоть обильная.
По погоде порешили было, радушием хозяйским не злоупотреблять, следующим же утром откланяться, отправляться в дорогу дальнюю. Да лорд Сток отговаривал.
— Погостите еще, гости дорогие. Аль хозяйка не красна, аль перина не мягка, аль повара не старательны?
Еще звал на охоту съездить, ловчие, мол, оленя выследили, добычу царскую. Предложение это, от чистого сердца сделанное, было заманчиво. Да и не принять его, отвергнуть, значило бы выказать неучтивость, не годилось так поступать.
Решили с отъездом повременить, велели повозку распрягать, коней расседлывать. Да прискакал тут в замок встревоженный кланщик.
Соскочил со взмыленного жеребца, пошатываясь, поспешил в своему лорду. Принялся возбужденно говорить, рукой указывая на близкий лес. Осуровел пэр Сток не только лицом, всею статью, в жестких движениях его фигуры не было уже прежней мягкой учтивости радушного хозяина. Суровый воин отдавал приказы. Кликнул близких людей, начал распоряжения делать. Кланщики, брови хмуря, торопливо разошлись по сторонам, сзывали своих подчиненных, надевали панцири, доставали оружие.
Гости стояли в стороне, понимали, что серьезное произошло. Видели, как беззаботная радость внезапно сменилась угрюмой сосредоточенностью дел. Подошедший лорд Сток выглядел взволнованным и несколько смущенным.
— Лорд Сигмонд, леди Гильда. Я необдуманно просил вас погостить в моей вотчине, но обстоятельства так изменились, что я настоятельно рекомендую вам тотчас же покинуть мой замок. Видит благостный Бугх, что неприятно мне такое говорить, и прошу не видеть в том оскорбления. Нет его в моих словах. Не бесчещу вас такой просьбой, не забыл я светлый долг гостеприимства. И только помышлением о вашем благе, заставляют меня просить вас удалиться отсюда наискорейшим образом. Не держите на меня зла, а сейчас прощайте. Неотложные дела не позволяют мне проводить вас, согласно достоинствам вашим. Пусть светла будет ваша дорога, и беспечны дни.
Сигмонд молча слушал эту, несколько сумбурную речь. Видела Гильда, как потускнел его взгляд, как поскучнело лицо. Поняла, не уйдет от грядущего Сигмонд, не оставит одного благородного хозяина Перстня.
— Нет, лорд Сток. Никуда мы не поедем. Лучше скажи, с кем воевать будем?
Пэр Короны благодарно склонил голову.
— Это ответ героя. Но, поверь мне, витязь, никто худого не подумает, если ты покинешь мой замок, не вмешаешься в чужую файду. Не легкая победа ждет нас завтра, но смертный бой. Закат солнца не многим суждено увидеть.
— И нечего твоим недругам на зори пялиться. — Гильдины глаза горели зеленым огнем. — Мы им пыль с ушей пообтрусим.
— Не спеши с ответом, отважный. — Отвечал лорд Сток. — Мой человек привез худые вести. На замок движется разбойник Бурдинхерд Шакалий Глаз. Довелось мне однажды разбить его банду, а вот самого атамана повесить не смог. Скрылся тот, скользкий, как гад ползучий. И ядовит смертельно, червь подколодный. Нынче собрал шакалюга большое войско, грозится Перстень сжечь. Сил у него много. Слышал я, по ту сторону Пустоши, он приступом взял и разорил замок Чертенбен, а тот по более моего будет. Как ни горько говорить, но от вас скрывать не стану — не чаю отстоять Перстень. Велики силы разбойные, тяжкий день нам предстоит.
— Да и ему завтра не медом мазано. Оно может и к лучшему. Лови еще бандита по лесам да буеракам. А так сам придет. Давай к бою готовиться. — Рассудил Сигмонд.
— Ну, быть по сему. — Сток рад был подмоге знаменитого ратоборца.
А приготовления уже шли полным ходом. Сигмонд, удовлетворенно отметил, отменную выучку Стоковых кланщиков, слаженность действий. Старшие дружинники разумно командовали, младшие, без суеты, споро, толково, выполняли им порученное. Люди сносили на стены камни, кололи поленья, складывали их под огромными котлами. Поднимали в ведрах воду, заполняли те котлы, готовились крутым кипятком встретить штурмующих. Лучники запасали стрелы, выбирали позиции. В окрестные села были направлены гонцы и, предупрежденные о готовящемся набеге, поселяне потянулись в замок, с домашней животиной и скарбом на телегах. Прибывая, тотчас принимались за ратные приготовления. Конные разъезды поскакали в лес, чтобы заранее обнаружить приближение неприятеля.
Когда следующим утром из лесу показались разбойничьи орды, все необходимые приготовления были сделаны. Огорчительно было Бурдинхерду увидеть, что внезапности набега не получилось. Увидеть ворота Перстя-замка крепко накрепко запертые, а на стенах вооруженных ратных людей, изготовившихся к бою.
Вывалившие из лесу толпы, нерешительно остановились на расстоянии полета стрелы от стен крепости, изучающе разглядывали укрепления, зло ругались.
— Ну и сброд! — Охарактеризовал Сигмонд Бурдинхердовскую рать.
И таки сбродом была разбойничья дружина. Богатые, золотого шитья кафтаны, бархатные камзолы, перемежались ветхими рубищами, нательными рубахами. Яловые сапожки — лаптями да онучами, куньи плащи — дерюжными накидками. Но все в равной мере грязное, рваное, с чужого плеча. Оружие, какое под руку попалось, и рогатины и топоры лесорубов и малополезные алебарды и, слишком для их носящих тяжелые, двуручники, и ненадежные церемониальные клинки, варяжские обоюдоострые мечи и палаши деревенским кузнецом выкованные. Доспех, тот и вовсе, самый случайный. И все оружие не присмотренное, ржавое, не ухоженное.
Позади орды, в окружении своих присных, гарцевал на упитанном коне сам атаман — Бурдинхерд Шакалий Глаз. Разодет он с роскошью, как сам думал, королевской. Седло под ним алое, уздечка шелковая, стремена серебряные. На плечах не плащ — мантия, из разграбленного Чертенбена унесенная, а ногах сапожки сафьяновые. Камзол бархатный, поверх него кираса парадная, с чеканкой да гравировкой. Щит байский, круглый, маленький, дорогими каменьями выложенный, за поясом кинжалы воткнуты, сверкают богатыми рукоятками. Руки в боки упер, по сторонам головою надменно водит, шакальим глазом зыркает.
— Ты гляди, — ехидно сердилась Гильда, — сейчас закулдыкает, индюшара напыщенный.
— Скотобаза. — Коротко, не очень понятно, но вполне обидно, согласился Сигмонд.
Не отстает от своего вождя и приспешник его Шакаленок. Дорогими оксамитами пестрит, златом-серебром блистает. И другие им под стать.
Но посреди расфуфыренных гридней Бурдинхердовых, Сигмонд, почему-то, их шестерками обозвал, выделялась темная, зловещая фигура. Не знали защитники Перстня кто этот молчаливый воин. На буланом скакуне, плотно запахнутый в простой коричневый плащ, с капюшоном на голове, с опасным, прямым и широким обоюдоострым мечем, булатом варяжским о полторы руки. Осанкою властен, милостей атамана не испрашивающий. В суровом молчании его, ощущали Стоковцы угрозу большую, чем во всей крикливости остальных прочих.
А войска, и стоящие в поле напротив стен и защитники замка, размахивая оружием и потрясая кулаками, начали осыпать друг друга, как это перед любой битвой водится, оскорблениями. Орали до сухости во рту, по перхости в горле. Гильда, разошлось во всю прыть, звонким своим голосом, перекрикивая хрипоту ругательств как той, так и этой стороны. Словно угорелая скакала по стене, высовывала язык, показывала нос, крутила у виска пальцем. Кривляка.
Сигмонд отрешенен ликом, как было в обычае его, перед схваткой, безмолвно стоял на выступе над воротами. Потом, поняв что до рукопашной дело не скоро дойдет, заинтересовался. — Да утихомирься ты, Гильда. Что у вас за манера так проводить моральную подготовку? А вот, скажи-ка, как будет по-местному…?
Гильда, даром, что разрумянившаяся от своей суеты, покраснела.
А дело было вот в чем. В бытность свою на Уральском родовом заводе, с удивительностью для себя, обнаружил Стилл Иг. Мондуэл, что говор фабричного люда разительно отличен от того языка, которой обучила его мать, и который знал он, как казалось, в совершенстве. Миссис Мондуэл, урожденная Морозова, воспитанница Смольного института, выпускница Сорбоны, блестящая эссеистка и эстет, изъяснялась высоким слогом Пушкина и Тургенева, языком полноводной Невы, но книжно-отстраненным от простых движений души.
В те поры и довелось Стиллу свести знакомство с мастером доменного цеха дядей Федей. Федор Григорьевич Самосудов, по юношеской кличке Заточка, имел пару-тройку ходок, и отбывал в местах огороженных много севернее Полярного Круга. Из тех диких, первозданных далей, из былинных краев, привез Заточка удивительного смысла наколки, полковника в шариках, многие полезные навыки и филигранное владение тем специфическим сленгом, который и отличает язык великороссов от всех ныне присных языков и наречий. Любил мастер щегольнуть перед рабочей молодежью своими познаниями, побалагурить. Да так, что аж покрякивали, затылки почесывали кадровые работяги и целомудренно прихихикивали цеховые девчата-вертихвостки.
Стилл, не преминул воспользоваться представившейся оказией. Со всей горячностью молодости, окунулся в неиссякаемы родник народной мудрости, в полную меру способностей принялся устранять пробелы в своих филологических познаниях.
А способности у него были недюжинные.
Потому, услышанная им сегодня перепалка, с однообразными предложениями поцеловать себя под кильт, показалась ему исключительно пресной и скучной. Без изюминки.
А те перебранивались долго. Утомились наконец. Замолчали отдуваясь, переводя дух. Когда азарт ругателей окончательно иссяк, Сигмонд окинул взглядом защитников, столпившихся на стенах замка, обращаясь к Гильде произнес:
— Женщин, — и, посмотрев на юного сына хозяина замка, который, как требовал его титул и честь, наряду со взрослыми готовился защищать отчую крепость, — и детей, попрошу мои высказывания игнорировать.
Все недоуменно уставились на витязя, несущего такую белиберду. Гильда, уже немного понимая если не смысл, то суть туманных высказываний своего лорда, растолмачила:
— Бабы, закрой слух! — И сама первой приложила ладошки к ушам. Но не слишком плотно, интересно было услышать, что же такого ее повелитель недругам говорить будет.
А повелитель заговорил.
Заговорил неторопливо, без горячности и запальчивости. Даже весьма медленно, иногда запинаясь. Без практики несколько подзабылись деепричастные фигуры идиоматических оборотов дяди Феди-Заточки. Но главное — в архаичном языке жителей королевства Нодд, просто-напросто не существовало многих логических понятий, рожденных более зрелой культурой. Поэтому приходилось на ходу импровизировать, подбирать наиболее близкие аналоги, изобретать неологизмы.
И нашлись слова. Заговорилось плавно, все более и более уверенно, голосом громким, ясно, толком и с расстановкой.
Спервоначала разбойнички пренебрежительно ухмылялись, насмешливо щурили воровские зеньки, лыбили хари выставляя редкие желтые зубы, слыша медлительный, задумчивый голос незнакомого витязя. Ясно, что он, высокородный, в залах с дамами кочевряжащийся, может сказать обидного им, с материнским молоком грубость и непотребства впитавшим.
Являлись они людьми низкими, беспутными и грубыми, без роду, без племени. Только, упившись браги, слезно друг дружке несли, заплетающимися языками, извечную байку, о пылкой любви юной прекрасной леди и доблестного рыцаря. Да по трезвому разумели, что все те рассказы одна муть, одна брехня. А правда в том, что были их мамаши гулящими девками и понесли в пьяном чадном чулане затрапезного трактира, или еще проще — в придорожье репьистых кустов. Не знали, а как знали то забыли, кто из залетных молодцов, прогуливая награбленную поживу, обрюхатил их никому ненужным младенцем.
Но, звучащие в свежем, промытом дождями воздухе, несусветные обвинения в блудодействиях родительницы, родителя, всех до четвертого колена предков и потомков, были воистину чудовищны.
Наверное, впервые в жизни, не от хмельного возлияния покраснели их бандитские физиономии. А Сигмонд продолжал навивать узоры блядословия.
Поведанное со стены, мерным голосом чужеземного витязя, не было ругательствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39