Не требуя, да привлекая.
Шли той пустошью мародеры разбойники, псы войны, от войск своих отбившиеся, сменившие ратный меч на разбойничий кинжал. Сбились в гулящую ватагу, числом не слишком великую, эдак, дюжины с полторы. Шли, глухими путями Сатановской пустоши, хоронясь и от стражников лордовских и от своих более могучих собратьев. Шли, высматривая добычу, чтоб была по зубам, чтоб без большего риску.
Заприметили в ночи огонек, отсвет от нодьи. Заманчиво сонных путников перерезать, поживиться ихним добром. Крадучись стали подбираться.
Сигмонд проснулся, рядом стоял Малыш, настороженно прядал ушами, недовольно урчал. Ингрендсоны, дети скитаний, тоже пробудились, чуя смутную ночную угрозу.
— Гильда, вставай, опасность. — Тихим шепотом разбудил витязь свою подругу. — Оставайся здесь с Малышом, я пойду проверю, что там такое.
Доспехи надевать было некогда, лорд, изготовив мечи, скользнул к краю деревьев, гридни следом.
Разбойники вступали в рощу. Сигмонд, неуловимым ночным ветром, метнулся навстречу, плавно развел клинки. Двое обезглавленных мародеров рухнули в сухие травы. Ингрендсоны, подвижные и ловкие, каждый по одному недругу зарубили.
Закипела схватка. Гридни сражались, как волки, Сигмонд уложил еще двоих, принялся было за следующего, как из лагеря раздался утробный, яростный рев Малыша и звонкий боевой клич Гильды, исполненный злорадного ликования и боевого задора. Из рощи, словно брошенное катапультой, вылетело тело разбойника, глухо ударилось о спекшуюся землю. За ним вылетела следующая жертва собственной алчности, следом на поле вихрем выскочил секач, могучий и разъяренный.
Сигмонд остановился, завороженный открывшейся в лунном свете несказанной картиной. По ночному полю, стремглав, во весь дух, улепетывали оставшиеся мародеры. За ними, неотвратимо настигая, урча и прихрюкивая, стремительно галопировала туша Сатановского Вепря. Тяжелые удары остроносых копыт гулко разносились в дорассветном беззвучии равнинных пространств. Летели в стороны комья сухой земли и рваные куски дерна, следом стлался белесый густой пыльный шлейф. На спине борова скакала Гильда, с развивающимися волосами, оголенными коленками плотно сжимая могучие бока зверя, с луком в руках. Посылала вдогон беглецов мстительный свист белоперых стрел.
Вагнер вспомнился Сигмонду, явственно зазвучал. Рядом, оторопевший, напрочь испуганный, кинув оружие стоял один из псов войны. Не замечая соседства витязя, охваченный мистическим ужасом, безмолвно наблюдал гибель своих сотоварищей.
Хотел было Сигмонд и его порубить, да нападать на безоружного было не в его правилах. Да еще, памятуя, как скоро разносятся слухи по земле Нодд, решил, что реклама лишней не бывает, пускай останется живой свидетель ночного побоища. Так подумав, развернул наемника в сторону от вепря и дал пинка.
Тот, опомнившись, задал стрекача, ощущая растущий, наливающийся фиолетовостью боли синяк на постном мясе солдатского зада. Бежал прочь от страшного этого места, от неуязвимого витязя, от его разящих клинков, от его губительных слуг-теней, от кошмарного Сатановского зверя и его наездницы — демонической лучницы.
А вернувшаяся в лагерь Гильда, как заправский ратник, сплюнула, пригладила рукой шелковые кудри, затребовала чарку пенной. Получив, лихо, по-мужски опрокинула в рот, рукавом утерлась. Отставила лук в сторону, у огня села. Малыш, довольно урча, примащивал объемное пузо у ног хозяйки, заслуженной ласки ждал. Даже в слабом свете костра заметна была кровь на клыках.
Гильда поласкала друга верного. После, задумчиво в огонь глядя сказала:
— Ну, все. Когда-то боялась я снова встретить тех, семерых охальных лиходеев, а на самом-то деле вышло им этой встречи бояться. Пообтрусила я нынче пыль с ушей кобелячьих.

Глава 4. Паломник.

Фартовый взглянул на часы, допил кофе, салфеточкой губы утер. Отодвинул чашечку, папироску закурил. Пора.
Сделав небольшой крюк, прогулочной походкой продефилировал мимо неприметной тачки со скучающим водилой. То ли споткнулся, то ли оступился. Да и дальше пошел.
А водила остался с маленькой, неприметной дырочкой 22-го калибра. Голова на руль склонилась. Словно устал человек, закимарил. Бывает.
Возле же скамьи-читальни имело место циничное нарушение общественного порядка. В дым пьяный обормот, шатаясь и размахивая полупустой бутылкой портвейного вина преследовал зареванную девушку.
— Да отцепись, гад. Надоел! — Выстукивая высокими каблучками, кричала та через плечо, затравленно озиралась.
— Урою, сука! — Горланил пьяница и добавлял непечатное.
Душа вчерашнего участкового не выдержала. Привычным движением заломил ментовским приемом хулиганскую руку, отобрал бутылку. Махнул в сторону напарника, мол, я мигом. Кратчайшим путем, через задворки, поволок вяло отбрыкивающегося нарушителя в родной околоток. Девица, утирая слезы, благодарно всхлипывала. Семенила следом, хоронясь от обидчика за широкой мужской спиной. Чуть левее. Открыла сумочку, положила платок. Сдвинулась еще левее.
Охнул опер. Разжал пальцы. Осел под деревом, спиною к стволу привалясь. Рядом портвейного вина бутылка аляется. Словно перепил человек, закимарил. И такое бывает, дело житейское.
У парня дрожали руки. На лбу проступили бисеринки пота. Девица деловито оглядывалась.
Пацан был из новичков, по мокрому впервой пришлось. Девица же, одна из лучших Фартового подручных, свое дело знала туго. Еще не судимая, Алмазное Перышко умела много, но всему предпочитала шило под левую лопатку. Потому и кликуха такая ей дадена.
Фартовый баб, крокодилов двупроходных, не уважал. В плане интимном. В производственных же отношениях половым шовинизмом не страдал. Напарница успешно делала карьеру и он ей подсоблял и пользовал на все сто, на полную катушку. Хотя, судя по стараниям подопечной, «катушка» ей не светила. Только «вышка». Однозначно.
С детства прочила ей мама карьеру актрисы, папа — спортсменки. Не безосновательно пророчили, не в чадолюбивом слепом восхищении, имелись веские основания. Лидировала девочка в школьном драмкружке и в спортивной секции была первой. В пятиборье стала чемпионкой того да сего. Впереди открывались раужные перспективы, тешили стареющие родительские сердца. Да показалось девушке скучноватым попусту бегать-плавать, тупой рапирой тыкать, да по мишеням палить. Записалась в рейнджеры. Здесь оказалось веселей. А в Нижней Какадусии и вовсе увлекательно стало. Особо полюбились занятия у инструктора-сержанта Стилла Иг. Мондуэла. Многому из рукопашки у него набралась, многого переиняла. Побывала в джунглях, снайперской стрельбой по реальным целям заслужила медаль и повышение. А потом началась тоска. Конфликт исчерпался, батальон вернулся домой. Казарменая жизнь, после фронтового раздолья, тяготила. Тут то и всмомнился мимолетный знакомец, в Какадусском порту повстречались. Только она отбывала, а он только что приехал. Нашла визитку, с Фартовым созвонилась.
Его предложение отклонить было просто глупо. Так и стали работать напару. Спецподготовочка очень даже пригодилась, да и драмкружковские навыки не забыты. Лицедейничала безукоризненно.
Вот и сегодня. Сделали мента, пора текать.
— Чо, баклан, шнифты вылупил? — Цыкнула на пацана. — Линяем.
И слиняли в разные стороны. Баклан, выстукивая зубами. Блатная кошка беззаботно напевая: «чтоб не зашухериться, мы решили смыться».
Фартовый остановился у пешеходного перехода. Напротив Алмазное Перышко чесала вальсом. Небрежно поправила прическу и скрылась в проулке. Значит все в ажуре. Поглядел на лево, на право, перешел проезжую часть. Насвистывая направился к нужному подъезду. Никому не веря, в том числе лифтам и лифтерам, пружинистым шагом отмерял ступени. Оставалось последних полтора марша лестницы. Все шло по плану.
Но и в лучших планах случаются проколы. Разгильдяйство оппонентов непросекаемо.
Фартовый это знал. Был начеку. Планировал и импровизации.
Сегодня, вопреки установленному, смена скамеечному прибыла на два часа раньше. По взаимной договоренности. Надо было наблюдателю успеть не то на роспись двоюродной племянницы жены, не то на похороны свекра сестры кума, или еще куда-то, не суть важно. Важно, что пришел сменщик неурочно. Еще издали удивился пустой скамейке, но особого значения этому факту не придал. Не насторожился, к безолаберности привычный. Страхующая машина на месте, значит все в норме. Про себя слегонца только ругнулся и тут увидел как в подъезд входит молодой человек и, вовсе, не из числа жильцов дома. Мент заторопился следом.
В кармане Фартового пискнул вызовом уоки-токи. Это шестерка, бегало за паханом, на шухере атас цинковал. — Шеф, барбос на хвосте.
— Один?
— В натуре один.
Послышался хлопок двери парадного, топот шагов и натужное сопение.
Опер, замучившийся отдышкой (надо бы и спортзал сходить) влетел на лестничную площадку третьего этажа. Там вполне приличного облика юноша отвел палец от звонка, обернувшись, спросил вежливо:
— Простите, Вы не подскажите, Ваши соседи дома?
Ситуация выглядела дурацкой.
— Дак, э-э-э. Может на работе.
Зря таращиться на человека было неловко. Опер похлопал себя по карманам, по лбу. Притворно удивился. — Эх, забыл. — И повернулся вспять. Неизвестный снова позвонил.
Но посреди лестничного марша запоздало осенило. — Да ведь пуста квартира! Пол года пуста! А звонивший вполне напоминает…
Судорожно потянулся к пистолету, обернулся. Понял что опоздал. Парень, да никакой он не парень, мужик, кривил тонкие губы. Скучающе холодел прищуренным глазом. Дуло глушителя к 22-му, казалось жерлом корабельного орудия.
Глухой хлопок.
Теперь надо спешить. Фартовый взлетел на этаж. Отстрелил замки, вышиб дверь, ворвался в сучью хату.
— Фартовый! Не здавал! Меня подставили! — А сам потел и мочился в штаны. — Заставили меня менты! Пойми! Я заплачу! Все отдам! Забирай! Сукой буду!
— Ты и есть сука.
22-й хлопнул. Еще раз, контрольным. Два хлопка на сучью супружницу. А ведь, дуреха, могла бы и на работе быть. Сынок должен быть в школе, так ведь прогулял. Значит не повезло. Еще два хлопка. Ствол в мусорник и на выход.
Не очень чисто получилось. Но, сойдет. Фартовый знал, что в жизни ничего идеального не бывает. Вот и не комплексировал излишне.

* * *

Известие о прибытии витязя Небесного Кролика наделало большой переполох в лесной Ингельдотовой обители.
Первосвятейшего друида тревожило такое: буде приехал бы земной владыка — герцог, или, пускай, даже сам король Саган, приехал бы князь Церкви — сие почетно, полезно и прибыльно зело. А вот Сигмонд… Тут однозначности не было.
В глубине души Свинячий Лыч побаивался грозного воителя. Зная его нрав непокладистый, пренебрежение суетной славой и скорость расправы, встречи этой не жаждал. Не знал, как витязь Небесного Кролика к нему, Кроликоносцу самовольному, отношение питать будет. Не чаял братской любви. Мало укрепляла и близость Ангела Небесного, разумел, что кому-кому может и Ангел, да только не волшебному витязю, более всех к Зверю-Кролику отношение имеющего. Богохульно подумывал, что таков тот Ангел, как он, Ингельдот, первосвятейший друид.
Знал, что супротив борзописаний летописных, был он, Ингельдот, малее малого перста витязевого, ибо грядеха тот много передовее, и не достоин Свинячий Лыч тому герою и сапог обувать.
Ангел Небесный от того известия тоже душевное смятение поимел не малое. С одного боку этот самый Стилл Иг. Мондуэл очень густо насолил бывшему начальнику охраны Дубненского Научного Центра. Его, Стилла, наглая выходка стоила Виктору Петровичу, тепла синекурного места, баньки, телефонисток и многого, многого другого, о чем слезно вспоминалось в студеной темени Шпицбергеновской базы. Вышагивая среди сугробов, зловредно упрятывающих бездонные ледяные провалы, бесполезно инспектируя, никому не нужные караулы, продуваемый пронзительными метельными порывами северных ветров, полковник Приходько, не раз и не два поминал злым, нечестным словом виновника падения в этот мерзлый ад. Готов был тогда голыми руками разорвать негодяя на мельчайшие кусочки, выбросить в пургу, пораскидывать по фирну на кормление белых медведей.
Однако же натура у Виктора Петровича, широты степной необозримой, уж какой-какой, а злопамятной отнюдь не была. Да и в последующих переменах, уже благоприятных событиях, хоть и несознательно, но витязь свою лепту внес. И не малую.
А перемены эти были ну вовсе расчудесные. Теперь и банька и телефонистки и все прочие атрибуты прошлой начальственной жизни, справедливо Виктору Петровичу виделись мелкими и внимания никак не заслуживающими. Это только для солдата первогодка, зеленого салабона, еще гражданский батон не испражнившего, полковник казался и царем и богом и отцом родным. А для первого же наизамухрыжистого генерала, был полковник не больше последка переваренного батона. А паче, не к ночи будь помянут, для Зиберовича, этого страшного шефа АСДэковской безопасности. Который разве только чихнуть успел, а уже забросил этот чих Приходьку в такие края, куда Макар телят не гонял, гонять не мог и не собирался даже.
А вот нынче, генерал Зиберович, так далеко, что уже даже коровьей лепешкой Приходьке не казался, вовсе забываться начал даже. Но особую радость, особое душевное упоение приносило осознание, что в том, другом, безмерно далеком континууме, вместе с генералом, уставами и наставлениями осталась и наиприпоганейшая, худшая Виктора Петровича половина. И никаким образом эта гадюка, теперь мешать его личной жизни не в состоянии.
— Руки коротки. — Не раз с удовольствием думал ренегат полковник. — Хо-хо!
А личная жизнь! Ах, эта личная жизнь! Вот, это действительно жизнь. Спасибо тебе, генерал Зиберович. Спасибо тебе Стилл Иг. Мондуэл! Добро пожаловать в гости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39