Но все же что-то заставляло звучать бамбуковые колокольчики над дверью.
Я постучал. Глазок открылся, и в нем показался красивый голубой глаз. Дверь широко распахнулась, и Вики Боттомли посторонилась, чтобы дать мне пройти. На ней была зеленая, цвета неспелого лимона, блузка медсестры, надетая поверх белых эластичных брюк. На волосах много лака. В руке она держала кружку цвета тыквы.
— Кофе? — предложила она. — Еще немного осталось.
— Нет, спасибо. Как сегодня дела?
— В общем-то, кажется, лучше.
— У обеих?
— В основном у малышки. Она по-настоящему раскрылась. Бегает по всему дому, как настоящий маленький бандит.
— Хорошо.
— И разговаривает сама с собой. Это нормально?
— Уверен, что да.
— Ага. Я так и думала.
— О чем она говорит, Вики?
— Не могу разобрать — что-то бубнит. Но выглядит достаточно счастливой.
— Крепкая малышка, — заметил я, входя.
— Как и большинство детей... Она ждет вас.
— Правда?
— Ага. Я упомянула ваше имя, и она улыбнулась. Уже пора, а?
— Конечно. Наверняка я заслужил свои лычки.
— Работая с малышами, приходится трудиться.
— Как она спит?
— Хорошо. Но Синди спит плохо. Я каждую ночь слышу, как она встает и по нескольку раз за ночь включает телевизор. Может быть, действует отмена валиума, а? Хотя я не замечала никаких других симптомов.
— Может быть, и так, или просто обычное беспокойство.
— Возможно. Вчера ночью она заснула у телевизора, я разбудила ее и отослала обратно в комнату. Но с ней все будет в порядке. Ведь у нее нет другого выбора, согласны?
— Почему это?
— Потому что она мать.
Мы миновали гостиную. Белые стены, бежевый ковер, совершенно новая мебель, только что прибывшая со склада. Налево — кухня. Прямо перед нами — широко раскрытые стеклянные двери. Задний двор представлял собой патио с искусственным газоном, за которым начиналась настоящая трава — бледная по сравнению с искусственной. В центре дворика росло апельсиновое дерево, его ветки согнулись под тяжестью созревающих плодов. Двор ограничивался забором из планок красного дерева с зубчатыми верхушками, протянутыми над ним телефонными проводами и крышей соседнего гаража.
Кэсси сидела на траве, сосала пальцы и рассматривала розовую пластиковую куклу. Одежда куклы была разбросана по траве. Поблизости, скрестив ноги, расположилась и Синди.
— Думаю, да, — проговорила Вики.
— Что именно?
— Думаю, вы заработали ваши лычки.
— Думаю, мы оба их заработали.
— Ага... Вы знаете, я не очень-то охотно решилась на проверку этим «детектором лжи».
— Могу себе представить.
— Отвечать на все эти вопросы, знать, что о тебе думают такое. — Она покачала головой. — Это действительно было больно.
— Вся эта история была сплошной болью, — сказал я. — Он все так подстроил.
— Да... Он вертел нами, как хотел — даже использовал подаренные мной игрушки. Для таких людей, как он, должна быть предусмотрена смертная казнь. Я буду рада подняться на свидетельское место и всему миру рассказать о нем. Когда, вы думаете, это произойдет? Я имею в виду судебный процесс?
— Наверное, не позднее, чем через несколько месяцев.
— Наверное... Ну, ладно, развлекайтесь. Поговорю с вами попозже.
— В любое время, Вики.
— В любое время что?
— В любое время, когда вы захотите поговорить.
— Я уверена, — улыбнулась она. — Я в этом просто уверена. Мы с вами поболтаем — разве это не здорово?
Она слегка шлепнула меня по спине и повернулась. Я вышел в патио.
Кэсси посмотрела на меня, затем вернулась к своему голышу. Девочка была босиком, в красных шортах и розовой тенниске, разрисованной серебряными сердцами. Волосы собраны в узел на затылке. Личико чем-то вымазано. Казалось, малышка немного пополнела.
Синди легко поднялась на ноги. Она тоже была в шортах, в тех самых коротеньких белых шортах, в которых я видел ее дома. Поверх них — белая тенниска. Волосы распущены и зачесаны назад. На щеках и подбородке выступили прыщики, и она пыталась замазать их пудрой.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — улыбнулся я и сел на землю рядом с Кэсси.
Синди постояла минутку, затем ушла в дом. Кэсси повернулась, проследила за матерью, подняла подбородок и открыла рот.
— Мама сейчас вернется, — заверил я девочку и посадил ее к себе на колени.
Несколько мгновений она сопротивлялась. Я не удерживал ее. Но все же Кэсси с колен не слезла, и я обнял малышку за крошечную мягкую талию. Некоторое время она не двигалась, а затем проговорила:
— Ло... но-но!
— Кататься на лошадке?
— Но-но!
— На большой или на маленькой?
— Но-но.
— Ладно, поехали, маленькая лошадка. — Я осторожно подбрасывал девчурку вверх. — Но-но.
— Но...
Она подпрыгивала все сильнее, и я стал двигать коленом немного быстрее. Она захихикала и взметнула руки вверх. При каждом прыжке узел ее волос щекотал мне нос.
— Но-но! Но-но-о-о!
Мы остановились, Кэсси засмеялась, спустилась с моего колена и заковыляла к дому. Я последовал за ней в кухню. Комната, в два раза меньше прежней, на Данбар-драйв, была обставлена видавшей виды мебелью.
Вики стояла у раковины и мыла хромированный кофейник, по локоть засунув в него руку.
— Ого, вы только посмотрите, кого принес ветер, — проговорила она. Рука в кофейнике не переставала двигаться.
Кэсси подбежала к холодильнику и попыталась открыть его. Попытка оказалась безуспешной, и девочка заволновалась.
Вики поставила кофейник рядом с наждачной салфеткой и уперла руки в бока:
— Ну, что бы хотите, юная леди?
Кэсси взглянула на нее и показала на холодильник.
— У нас здесь принято говорить, если вы желаете что-нибудь получить, мисс Джонс.
Кэсси опять указала на холодильник.
— Сожалею, но я не понимаю язык жестов.
— Эх!
— Какое именно «эх»? Картофельное или томатное?
Кэсси покачала головой.
— Варенье или печенье? — спросила Вики. — Ягненка или зайчонка? Гренки или пенки?
Хихиканье.
— Что же все-таки? Мороженое или лучик солнышка?
— Э-э-эй.
— Что это? Скажите.
— Э-э-эй!
— Я так и думала.
Вики открыла морозильное отделение и вынула коробку объемом в кварту.
— Мятное мороженое, — объяснила она, нахмурившись. — По мне, так просто зубная паста, но ей нравится — всем детям нравится. Хотите?
— Нет, спасибо.
От нетерпения Кэсси выплясывала быстрый тустеп.
— Давай-ка сядем за стол, юная леди, и будем есть по-человечески.
Кэсси проковыляла к столу. Вики усадила ее на стул, вынула из ящика столовую ложку и начала накладывать мороженое.
— Правда не хотите попробовать? — спросила она меня.
— О нет, благодарю.
Вошла Синди, вытирая руки бумажным полотенцем.
— Время перекусить, мамочка, — воскликнула Вики. — Возможно, перебьет аппетит к обеду, но она очень хорошо поела во время ленча. Не возражаете?
— Нет, конечно, — ответила Синди. Она улыбнулась Кэсси и поцеловала ее в макушку.
— Я вычистила кофейник, — сообщила Вики. — Отскоблила накипь. Хотите еще кофе?
— Нет, все в порядке.
— Возможно, я попозже поеду в магазин. Вам что-нибудь нужно?
— Нет, у меня все есть. Спасибо, Вики.
Вики поставила блюдце с мороженым перед Кэсси и погрузила ложку в зеленую с крапинками массу.
— Дай-ка я разомну — тогда ты сможешь за него приняться.
Кэсси облизала губы и запрыгала на стуле:
— Э-э-эй!
— Кушай, сладкая, — проговорила Синди. — Если понадоблюсь, я буду во дворе.
Кэсси помахала рукой и повернулась к Вики.
— Кушай, кушай, милая, — повторила женщина.
Я вышел на задний дворик. Синди стояла у забора. Вокруг планок забора земля была собрана в кучки, и Синди погрузила в одну из них пальцы ног.
— Господи, как жарко! — сказала она, откидывая волосы с лица.
— Да, жарко. Сегодня есть какие-нибудь вопросы?
— Нет... ничего особенного. Кажется, она чувствует себя хорошо... Думаю, что все будет... Думаю, когда начнется судебный процесс, вот тогда будет тяжело, да? Все это любопытство.
— Вам будет тяжелее, чем ей, — ответил я. — Мы сможем спрятать ее от любопытства публики.
— Да... думаю, да.
— Конечно, не обойдется без того, что пресса попытается заполучить ваши фотографии. Поэтому, возможно, придется время от времени менять место жительства — арендовать другие дома, но Кэсси можно спрятать.
— Тогда все в порядке — я беспокоюсь только об этом. Как поживает доктор Ивз?
— Я разговаривал с ней вчера вечером. Она сказала, что заедет сегодня.
— Когда она уезжает в Вашингтон?
— Через пару недель.
— Она планировала этот переезд или просто?..
— Об этом спросите у нее самой. Но знаю наверняка, что он не имеет к вам непосредственного отношения.
— Непосредственного, — повторила она. — Что это означает?
— Ее переезд носит личный характер, Синди. И никак не связан с вами или Кэсси.
— Она такая славная, только несколько сосредоточенная. Но она мне нравилась. Думаю, она приедет сюда на судебный процесс.
— Да, конечно.
От апельсинового дерева донесся цитрусовый аромат. Белые лепестки засыпали траву у ствола — плоды, которых никогда не будет. Синди открыла рот, чтобы сказать что-то, но вместо этого зажала его ладонью.
— Вы подозревали его, не так ли? — спросил я.
— Я? Я... Почему вы так говорите?
— Когда мы беседовали с вами незадолго до его ареста, я чувствовал, что вы хотите сказать мне что-то, но сдерживаете себя. Сейчас у вас было такое же выражение лица.
— Я... Это нельзя было назвать настоящим подозрением. Просто начинаешь размышлять, начинаешь задумываться, вот и все. — Она уставилась в землю. Ткнула ее ногой.
— И когда же вы начали задумываться? — спросил я.
— Не знаю. Трудно вспомнить. Вам кажется, что вы знаете кого-то, а потом происходит такое... Не знаю.
— Вскоре вам придется говорить обо всем этом, — предупредил я, — адвокатам и полицейским.
— Знаю, знаю, и это пугает меня, поверьте.
Я похлопал ее по плечу. Она отодвинулась и ударилась спиной о забор. Доски задрожали.
— Прошу прощения, — извинилась она. — Просто я не хочу думать об этом сейчас. Это слишком...
Синди вновь посмотрела в землю. Я понял, что она плачет, только когда увидел, что слезы сбегают по ее лицу и капают на траву.
Я притянул женщину к себе. Вначале она отталкивала меня, но вскоре затихла, прислонившись ко мне всем телом.
— Вам кажется, что вы знаете кого-то, — рыдала она. — Вам кажется, что вы... Вам кажется, что кто-то любит вас, а он... и потом... весь мир разваливается. Все, что, как вы думали, было настоящим, оказывается просто... фальшью. И ничего... Все уничтожено... Я... Я...
Я чувствовал, как ее трясет.
Сделав вдох, она пыталась продолжить:
— Я...
— Что вы хотите сказать, Синди?
— Я... Это... — Она покачала головой. Ее волосы касались моего лица.
— Все нормально, Синди. Расскажите мне.
— Мне нужно было... Дикость какая-то!
— Что именно?
— Тогда... Он был... Это он нашел Чэда. Когда Чэд плакал или был болен, всегда вставала я. Я была его матерью — и это была моя обязанность. Чип никогда не вставал. Но в ту ночь он вдруг проснулся. Я ничего не слышала. Я не могла этого понять. Почему я ничего не слышала? Почему? Я всегда слышала, когда мои малыши плакали. Я всегда вставала и давала ему возможность поспать, но на сей раз он не спал. Мне бы следовало понять! — Она ткнула меня в грудь, прорычала что-то, потерлась головой о мою сорочку, как будто пытаясь стереть свою боль. — Я должна была понять, что что-то не так, когда он пришел за мной и сказал, что Чэд нехорошо выглядит. Нехорошо выглядит! Он был синим! Он был... Я вошла и обнаружила его лежащим там... просто лежащим там без движения. Его цвет... все... было кончено. В этом было что-то не так! Чип никогда не вставал, когда дети плакали. Что-то было не так! Я должна была... Я должна была понять все с самого начала! Я должна была... Я...
— Вы не могли этого сделать, — успокаивал я. — Никто не мог знать.
— Я — мать! Я должна была понять! — Оторвавшись от меня, она с силой ударила ногой по забору. Ударила снова, еще сильнее. Начала колотить по доскам кулаками. — О... О Господи, ox.... — время от времени вскрикивала она и продолжала бить.
Красная пыль осыпала ее с ног до головы.
Наконец она испустила вопль, который пронзил жару. Прижалась к забору, как будто пыталась прорваться сквозь него.
Я стоял, вдыхая запах апельсинов. Продумывая свои слова, свои паузы и молчание.
* * *
К тому времени, когда я вернулся к автомобилю, Робин заполнила картон рисунками и теперь изучала их. Я сел за руль, она сложила рисунки в папку.
— Ты весь взмок, — заметила она, вытирая пот с моего лица. — Все в порядке?
— Пока держусь. Жарко.
Я завел двигатель.
— Никакого прогресса?
— Небольшой. На это потребуется длительное время.
— Но ты доберешься до финиша.
— Спасибо.
Поторчав на перекрестке трех улиц, проехав полквартала, я прижался к бровке, притормозил, наклонился и крепко поцеловал Робин. Она обняла меня обеими руками, и долго-долго мы сидели в объятиях друг друга.
Нас разлучило громкое «кхе-кхе». Мы обернулись и увидели старика, поливающего из шланга свой газон. Он хмурился и что-то бурчал. На нем была соломенная шляпа с широкими полями и продырявленным верхом, шорты и резиновые сандалии. Грудь была голой — соски отвисли, как у женщины, исхудавшей от голода. Руки были жилистыми и загоревшими. Шляпа затеняла припухшее кислое лицо, но не могла скрыть его возмущения.
Робин улыбнулась старику.
Он покачал головой, струя воды образовала дугу и обрызгала тротуар.
Он взмахнул рукой, будто пытаясь прогнать нас.
Робин высунула голову и спросила:
— В чем дело, разве вы не одобряете преданную любовь?
— Проклятая молодежь, — проворчал он, поворачиваясь к нам спиной.
Мы уехали, не поблагодарив его за такой комплимент.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60