Это происходит по всей стране. В США существует свыше девятисот тысяч корпоративных пенсионных фондов. Два триллиона долларов, управляемых доверенными лицами от имени восьмидесяти миллионов работников. Когда последнее повышение цен на рынке создало миллиарды долларов прибыли, корпорации вынудили конгресс ослабить правила ее использования. Теперь деньги считаются имуществом компании и менее всего — собственностью рабочих. Только за один прошлый год шестьдесят самых крупных корпораций США имели шестьдесят миллиардов в собственном распоряжении. Некоторые компании начали покупать страховые полисы, чтобы иметь возможность использовать основной капитал. Отчасти именно это разожгло манию приобретения контрольного пакета; статус пенсионного фонда — это первое, что учитывают спекулянты фондового рынка, когда выбирают свои жертвы. Они ликвидируют компанию, используют прибыль для покупки следующей компании, а потом ликвидируют и ее. И так повторяется раз за разом. Если по этой причине людей выбрасывают с работы, что ж, очень печально.
— Богатеют за счет чужих денег.
— Не имея надобности создавать какие-либо товары или оказывать услуги. Кроме того, как только вы начинаете думать, что чем-то владеете, вам становится легче изменять правила. Нелегальные манипуляции с пенсией приобрели небывалый размах — растраты, личные займы из фонда, предоставление приятелям контрактов на управление, получение взяток, в то время как приятели требуют неслыханного вознаграждения за управление, — все это дань организованной преступности. На Аляске мы столкнулись с ситуацией, когда подобная банда полностью присвоила себе профсоюзный фонд и рабочие потеряли все до единого цента. Кроме того, компании поменяли правила в середине игры, изменив условия выплаты пенсии. Вместо ежемесячной выплаты вышедшему на пенсию выдают сразу все деньги, исходя из расчета ожидаемой продолжительности его жизни, а компания берет на себя роль прорицателя. Сейчас такая форма узаконена, но, по сути, она уничтожает весь смысл пенсии как материального обеспечения рабочего человека в преклонном возрасте. Рядовой парень в голубом воротничке не имеет ни малейшего представления, как вложить свои деньги. Только пять процентов делают это. Большинство же растрачивают пенсии по мелочам и остаются на мели.
— Сверхприбыли, повышение цен на рынке, — проговорил я. — А что происходит, когда в экономике, как сейчас, наступает спад?
— Если компания гибнет, а ее фонды уже разворованы, рабочим приходится получать деньги в любых страховых компаниях, у которых они есть. Кроме того, имеется федеральный фонд — КГПО. Корпорация гарантии пенсионного обеспечения. Но у нее, как и у Корпорации страховых банков и вкладов и федеральной корпорации сбережений и ссуд, чрезвычайно мало средств. Если многие компании с разграбленным имуществом начнут ликвидироваться, возникнет кризис и забавно тогда будут выглядеть эти самые сбережения и ссуды. Но даже если Корпорация гарантии пенсионного обеспечения продолжит функционировать, рабочему потребуются годы, чтобы получить деньги по своей претензии. Самый серьезный удар будет нанесен старым и больным, тем, кто оставался преданным компании, кто посвятил ей всю свою жизнь. Люди обращаются в систему социального обеспечения, ждут. И умирают.
Все его лицо покраснело, руки сжались в большие, покрытые пятнами кулаки.
— Значит, врачебный фонд в опасности? — спросил я.
— Пока нет. Как говорил вам мистер Сестер, Джонс предвидел наступление «черного понедельника» и получил огромную прибыль. Правление директоров больницы просто обожает его.
— Увеличивает сумму в своей копилке, чтобы потом ее же и разграбить?
— Нет, он грабит прямо сейчас. Опуская туда доллары, он одновременно вынимает их.
— Как он ухитряется проделывать все это и не попадаться?
— Только он один совершает все сделки — он один видит всю картину целиком. Использует фонд в личных целях. Держит в нем акции, смешивает счета фонда со своими, ежечасно переводит деньги туда и обратно. Играет ими. Продает и покупает, действуя под десятками вымышленных имен, сменяемых ежедневно. Сотни сделок каждый день.
— И получает крупные комиссионные?
— Очень крупные. Кроме того, благодаря всему этому почти невозможно уследить за ним.
— Но вы-то смогли.
Хененгард кивнул, лицо его вспыхнуло — азарт охотника.
— Мне потребовалось четыре с половиной года, но я наконец добрался до его банков данных, и пока что он не знает об этом. У него нет оснований подозревать, что за ним следят, — обычно правительство не обращает внимания на убыточные пенсионные фонды. Если бы Джонс не совершил несколько ошибок в отношении некоторых погубленных им корпораций, он был бы хозяином на попечительских небесах.
— Какие ошибки?
— Неважно, — вдруг рявкнул Хененгард.
Я пристально посмотрел на него.
Он заставил себя улыбнуться и протянул вперед руку.
— Главное в том, что его броня наконец дала трещину и я с трудом, но открываю ее — подбираюсь Восхитительно близко, чтобы разнести ее вдребезги. Сейчас наступил решающий момент, доктор. Поэтому, когда за мной начинают следить, я становлюсь таким раздражительным. Понимаете? Ну, теперь вы удовлетворены?
— Не сказал бы.
Он насторожился:
— Что вам непонятно?
— Для начала — пара убийств. Почему погибли Лоренс Эшмор и Дон Херберт?
— Эшмор, — проговорил он, покачав головой. — Эшмор был странным типом. Врач, который действительно разбирался в экономике и умел с пользой применять свои знания. Он разбогател и, как большинство богатых людей, начал верить, что сообразительнее других. Такой сообразительный, что может избежать выплаты полагающихся налогов. Некоторое время это ему удавалось, но Служба внутренних доходов США в конце концов поймала его. Он мог надолго сесть в тюрьму. А я помог ему.
— Ах ты, маленький мошенник, — сказал я. — Он был вашим лазутчиком, и добывал данные о Джонсе, так? Чтобы вклиниться в стан врага, лучшего и искать не надо — доктор медицины, не принимающий больных. А его диплом был настоящим?
— На все сто процентов.
— Вы купили ему эту должность за миллионную субсидию, плюс дотация больницы. Практически больнице заплатили, чтобы она приняла его на работу.
Хененгард удовлетворенно улыбнулся:
— Жадность. Срабатывает безотказно.
— Вы работаете в Службе внутренних доходов? — спросил я.
Продолжая улыбаться, Хененгард покачал головой:
— Очень редко одно щупальце перекрещивается с другим.
— Как же вы поступили? Просто сделали заказ в Службу внутренних доходов? Пришлите мне врача, у которого возникли неприятности с уплатой налогов и который умеет работать на компьютере, — и они выполнили ваш заказ?
— Все не так просто. Потребовалось много времени, чтобы найти такого человека, как Эшмор. И эта находка явилась одним из основных факторов, который помог убедить... мое начальство субсидировать мой проект.
— Ваше начальство, — продолжал я расспросы, — институт химических исследований Ферриса Диксона — ИХИ. Или второе "И" означает что-то другое?
— «Истощай все возможные ресурсы» — таково было представление Эшмора о шутке, для него все было игрой. Единственное, чего он хотел, это соответствовать Загородному клубу игроков в кегли — этот клуб был его любимым. Он гордился тем, что хорошо образован. Но я убедил его быть более осторожным.
— Кто такой профессор Уолтер Уильям Зимберг? Ваш начальник? Или еще один лазутчик?
— Такого человека нет, — ответил он, — буквально.
— Его не существует?
— Нет, в смысле реального понятия.
— Человек-Мюнхгаузен, — пробормотал Майло.
Хененгард сверкнул на него глазами.
Я возразил:
— Но у него есть кабинет в университете в Мэриленде. Я разговаривал с его секретарем.
Хененгард поднес чашку ко рту и долго не отрывался от нее.
— Почему для Эшмора было так важно работать в больнице? — спросил я.
— Потому что именно там находится логово Джонса. Я хотел, чтобы Эшмор имел прямой доступ к материалам Джонса, заложенным в компьютер.
— Джонс использует больницу как бизнес-центр? Он говорил мне, что у него нет кабинета в здании клиники.
— Ыормально это так. Вы не найдете его имени на дверях кабинетов. Но его аппарат запрятан внутри пространства, которое он отнял у медиков.
— Внизу, в полуподвальном этаже?
— Скажем так: глубоко запрятан. Где-то, где трудно найти. Как начальник охраны, я это отлично устроил.
— А самому устроиться на этом месте, наверное, было чрезвычайно трудно?
Хененгард оставил мои слова без ответа.
— Вы все еще не ответили мне, — продолжал я, — почему погиб Эшмор?
— Я не знаю. Пока еще не знаю.
— Что он такого сделал? Стал действовать за вашей спиной в своих интересах? Использовал то, что он узнал, работая на вас, чтобы вымогать деньги у Чака Джонса?
Хененгард облизнул губы:
— Возможно. Сведения, которые он собрал, все еще расшифровываются.
— Кем?
— Людьми.
— А как насчет Дон Херберт? Она участвовала в этом вместе с Эшмором?
— Я не знаю, в чем заключалась ее игра, — покачал он головой. — Не знаю, была ли она у нее вообще.
Его огорчение казалось непритворным.
— Тогда почему вы охотились за ее компьютерными дисками? — продолжал я.
— Потому что Эшмор интересовался ими. Когда мы начали расшифровывать его файлы, всплыло и ее имя.
— В каком контексте?
— Он сделал кодированное примечание: «серьезно обратить на нее внимание». Обозначил ее как «негативное число» — это его термин, означающий что-либо подозрительное. Но к тому времени она уже была мертва.
— Что еще он говорил о ней?
— Это пока все, что мы расшифровали. Он ко всему применил сложные коды. На дешифровку требуется время.
— Он ведь был вашим мальчиком, — прищурился я. — Разве он не оставил вам ключи?
— Лишь некоторые.
Гнев сузил его круглые глаза.
— Поэтому вы украли диски?
— Не украл, а присвоил. Они были моими. Она составила их, работая у Эшмора, а Эшмор работал на меня, поэтому по закону они являются моей собственностью.
Последние слова он буквально выпалил. Чувство собственности ребенка, получившего новую игрушку.
— Для вас все дело заключается не только в работе, верно? — спросил я.
Он окинул взглядом комнату, затем обернулся ко мне:
— Именно в работе. Так случилось, что я просто люблю свою работу.
— Значит, вы не имеете понятия, почему убили Херберт?
Он пожал плечами:
— Полиция говорит, что это было убийство на почве секса.
— И вы думаете, что это так?
— Я не полицейский.
— Нет? — сказал я. — Готов поспорить, что вы были полицейским до того, как вернулись к учебе. До того, как научились говорить, словно профессор из бизнес-колледжа.
Он еще раз окинул комнату взглядом, быстрым и острым, как выкидной нож.
— Что это, бесплатный психоанализ?
— Ваша специальность — деловое администрирование, — продолжал я, — или, может быть, экономика.
— Я скромный государственный служащий, доктор. Ваши налоги оплачивают мою зарплату.
— Скромный государственный служащий с фальшивыми именами и с субсидией более миллиона долларов на несуществующую научную работу, — усмехнулся я. — Вы Зимберг, не так ли? Но это, возможно, тоже не ваше настоящее имя. Что означает инициал "Б" на записке Стефани, оставленной в ее блокноте?
Хененгард уставился на меня, поднялся с кресла, прошелся по комнате. Прикоснулся к раме картины.
Волосы у него на макушке уже начали редеть.
— Четыре с половиной года, — продолжал я, — вы отказывались от многого, чтобы поймать Чака Джонса.
Хененгард не ответил, но его шея напряглась.
— Какое участие во всем этом принимает Стефани? — спросил я. — Кроме искренней любви.
Он повернулся и взглянул на меня, его лицо вновь вспыхнуло. На сей раз не от гнева — от смущения. Подросток, застигнутый обнимающимся с подружкой.
— Почему бы вам не спросить у нее самой? — мягко проговорил он.
* * *
Она сидела в темном «бьюике-регаль», стоящем у моей подъездной дороги сразу же за живой изгородью, укрытая от взглядов с террасы. Внутри машины бегал точечный луч, похожий на попавшегося светлячка.
Фонарик с тонким лучом. Стефани сидела на переднем сиденье справа от руля и читала. Стекло с ее стороны было опущено. На шее женщины блестело золотое колье, в котором отражался свет звезд; от нее пахло духами.
— Добрый вечер, — сказал я.
Она подняла голову, закрыла книгу, распахнула дверцу машины, фонарик погас, его сменил верхний свет в салоне, ярко осветив Стефани, как будто она была солисткой на сцене. Платье короче, чем обычно. Я подумал: серьезное свидание. Ее пейджер лежал на приборной доске.
Стефани подвинулась на водительское сиденье. Я сел на ее место. Винил был еще теплым.
Когда в машине снова стало темно, Стефани проговорила:
— Прости, что не рассказала тебе, но ему необходима секретность.
— Как ты зовешь его — Прес или Вэлли?
Она закусила губу:
— Билл.
— Это от Уолтера Уильяма?
Она нахмурилась:
— Такое у него уменьшительное имя. Друзья так его называют.
— Он мне этого не говорил. Думаю, что не отношусь к разряду его друзей.
Она взглянула на ветровое стекло и взялась за руль.
— Послушай, я знаю, что немного запутала тебя, но это очень личное. Что я делаю в своей частной жизни, на самом деле не касается тебя, правда?
— Немного запутала? Мистер Привидение — твой любовник. Что еще ты мне не рассказала?
— Я рассказала все — все, что имеет отношение к делу.
— Так ли? Он говорит, что может помочь Кэсси. Тогда почему ты не заставила его взяться за дело раньше?
Стефани положила руки на руль.
— О черт. — Спустя некоторое, время она произнесла: — Все очень сложно.
— Уверен, что так.
— Послушай, — почти прокричала она. — Я сказала тебе, что он похож на привидение потому, что это тот имидж, который он хочет создать, понятно? Важно, чтобы он выглядел как «плохой парень» — это помогает ему делать свою работу. А то, что он делает, действительно важно, Алекс. Так же важно, как медицина. Он давно работает над этим.
— Четыре с половиной года, — подтвердил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60