И добавить к нанесенному им вреду еще больший вред, получив жирненькие комиссионные с этой сделки.
Стратегически расположенные в хорошо развивающихся пригородных районах.
Как и пятьдесят участков в Уэст-Вэлли, которыми владеет Чип Джонс?
Мимо своего рта не пронесут...
Но, чтобы провернуть сделку подобного рода, нужно соблюсти хотя бы видимость законности, и поэтому Джонс и компания будут демонстрировать непоколебимую преданность этому городскому динозавру, пока он не испустит последний вздох.
И перевод внучки председателя правления на лечение в другую больницу, безусловно, повредит этой политике.
А тем временем могут быть предприняты меры, которые ускорят смерть динозавра.
Можно закрыть клинические программы. Можно мешать проведению исследований. Можно заморозить зарплату и тем самым вызвать нехватку персонала.
Можно создать условия, чтобы ведущие специалисты покидали больницу, а на их места ставить неопытных, тогда врачи, ведущие частную практику, потеряют уверенность в данной клинике и перестанут присылать туда своих платежеспособных пациентов. И вот когда поправить дела уже станет невозможным, именно тогда стоит произнести страстную речь по поводу неразрешимых социальных проблем и необходимости бесстрашно двигаться в будущее.
Разрушить больницу, чтобы спасти ее.
Если Джонс и его приспешники смогут провернуть это дело, на них будут смотреть как на провидцев, обладающих смелостью и предусмотрительностью, способствовавших тому, чтобы вывести шатающуюся богадельню из плачевного состояния и заменить ее оздоровительными центрами для верхушки среднего класса.
В этом есть некоторая жестокая красота.
Люди с тонкими губами, планирующие войну на истребление при помощи блок-схем, балансовых отчетов и компьютерных распечаток.
Распечатки...
Хененгард конфисковал компьютеры Эшмора.
Пытался ли он добыть там данные, которые не имели никакого отношения к синдрому внезапной смерти или к отравлению младенцев?
Эшмор не интересовался лечением пациентов, но его очень притягивали финансовые вопросы. Возможно, он натолкнулся на махинации Джонса и Пламба — стал невольным свидетелем какого-то разговора в полуподвальном этаже или случайно влез в базу данных?
Если он пытался получить выгоду от своих знаний, возможно, за это и поплатился?
Большой скачок, как сказал бы Майло.
Я вспомнил, что мне мельком удалось увидеть кабинет Эшмора, прежде чем Хененгард захлопнул дверь.
Какие научные работы по токсикологии можно проводить без пробирок и микроскопов?
Эшмор при помощи компьютера жонглировал цифрами и из-за этого погиб... А как насчет Дон Херберт? Почему она взяла историю болезни умершего младенца? Почему ее убили за два месяца до Эшмора?
Отдельная история?
Какой-то заговор?
Большой скачок... И даже если один из моих выводов был верным, то какое, черт возьми, это имело отношение к страданиям Кэсси Джонс?
Я позвонил в больницу и запросил комнату 505W. Никто не ответил. Позвонив вновь, я попросил соединить меня с постом медсестер в «палатах Чэппи». У ответившей медсестры был заметный испанский акцент. Она сказала, что семьи Джонсов в отделении нет, они гуляют.
— Есть что-то новое? — спросил я. — Как себя чувствует девочка?
— Не уверена, что смогу ответить. Может быть, вы обратитесь к начальству? Мне кажется, что это доктор...
— Ивз.
— Да, правильно. Я здесь временно и этими пациентами не занимаюсь.
Я повесил трубку и взглянул в окно на верхушки деревьев, которые под лимонными лучами заходящего солнца приобретали серый оттенок. Поразмышлял еще немного над финансовой стороной дела.
Я вспомнил кое-кого, кто мог бы просветить меня в вопросах финансов. Лу Сестер, когда-то незаменимый эксперт в вопросах акций и облигаций, а ныне — исправившийся ветеран «черного понедельника».
Крах захватил его неожиданно, и он все еще отчищал свою замаранную репутацию. Но, несмотря на это, по-прежнему оставался в числе моих друзей.
Несколько лет тому назад я скопил немного денег — работал восемьдесят часов в неделю и сократил свои расходы. Лу обеспечил мне финансовую безопасность, поместив мои деньги в недвижимость на побережье в те времена, когда еще не наступил бум на землю. Затем он удачно продал мои владения и поместил прибыль в акции с голубой каймой и свободные от налогов облигации. Он не спекулировал моими бумагами, потому что знал: занимаясь психологией, я никогда не смогу разбогатеть и потому я не могу позволить себе большие потери.
Доход с инвестиций все еще поступал. Медленно, но верно дополняя то, что я зарабатывал судебной экспертизой. Я никогда не буду в состоянии купить картины французских импрессионистов, но если придерживаться разумного стиля жизни, то, вероятно, я смогу, если мне того захочется, не работать в поте лица, добывая себе на пропитание.
Тем не менее даже после потери большей части своего имущества и почти всех клиентов Лу оставался весьма состоятельным человеком. Теперь он проводил свое время то на яхте в южной части Тихого океана, то в имении в Вилламетт-Вэлли.
Я позвонил в Орегон и побеседовал с его женой. Голос ее, как всегда, был спокоен, и я задумался, было ли это признаком сильного характера и хорошего воспитания или просто притворством. Мы немного поболтали, а затем она сообщила, что Лу вместе с сыном отправился в пеший поход к горе Рейнир, штат Вашингтон, и ждут их не раньше завтрашнего вечера или утром в понедельник. Я передал ей все, о чем хотел бы спросить у друга. Для нее это был пустой звук, но я знал, что они с Лу никогда не разговаривают о финансовых проблемах.
Пожелав ей всего хорошего, я повесил трубку.
Затем выпил еще чашку кофе в ожидании возвращения Робин, которая помогла бы мне забыть этот день.
21
Она тащила два чемодана и выглядела веселой. Третий чемодан лежал в ее новом пикапе. Я принес его в дом и стал смотреть, как она распаковывает багаж и развешивает свою одежду, заполняя пустоту в гардеробе, к которому я не притрагивался более двух лет.
Усевшись на кровать, она улыбнулась:
— Вот.
Мы постояли немного, обнявшись и наблюдая за рыбками. Затем отправились пообедать, взяв баранью лопатку с ребрышками в спокойном месте в Брентвуде, где мы оказались самыми молодыми посетителями. Вернувшись домой, мы провели остаток вечера, слушая музыку, читая и попивая джин. Это создавало романтическое настроение, легкое чувство возраста и было чрезвычайно приятно. На следующее утро мы прогулялись в узкой лесистой долине, притворяясь, что любим наблюдать за дикими птицами, и придумывая названия для попадавшихся на нашем пути крылатых существ.
Воскресный ленч, который мы устроили на верхней террасе, состоял из гамбургеров и чая со льдом. После того как мы вымыли посуду, Робин углубилась в кроссворд, кусала ручку и часто хмурилась. Я растянулся в шезлонге, внушая себе абсолютное отстранение от мыслей о работе. Вскоре после двух Робин отложила кроссворд со словами:
— Хватит. Слишком много французских слов.
И разлеглась рядом со мной. Мы впитывали солнце до тех пор, пока я не заметил, что Робин начала проявлять беспокойство.
Я наклонился над ней и поцеловал в лоб.
— Как приятно... что я могу предложить тебе?
— Ничего, спасибо.
— Ты уверен?
— Ага.
Она попыталась заснуть, но вместо этого стала еще более беспокойной.
— Мне бы хотелось сегодня побывать в больнице, — заметил я.
— О, конечно... Раз ты собираешься уехать, я тоже могла бы заглянуть в мастерскую и закончить некоторые дела.
* * *
Комната Кэсси была пуста, белье с кровати снято, шторы опущены. На ковре остались следы от пылесоса. Ванная комната продезинфицирована, на унитазе бумажная полоса.
Я вышел из комнаты и услышал чей-то голос:
— Подождите.
Передо мной стоял охранник. Выбритое до блеска треугольное лицо, мрачный рот и очки в черной оправе. Тот же самый тип, с которым я познакомился в первый день своей работы в клинике и который настаивал на оформлении нового пропуска.
Он блокировал выход. Выглядел так, будто был готов к атаке на гору Сан-Хуан-Хилл.
— Прошу прощения, — проговорил я.
Он не двинулся с места. Между нами оставалось немного свободного пространства, но я смог взглянуть на его значок. На нем было написано: «Сильвестр. Административное управление».
Охранник изучил мой пропуск и сделал шаг назад. Частичное отступление, но недостаточное для того, чтобы позволить мне пройти.
— Видите, я получил новый пропуск, — заметил я. — Яркий и блестящий, с цветной фотографией. А теперь не будете ли вы так любезны убраться с моей дороги, чтобы я мог пойти и заняться своими делами.
Он пару раз взглянул то на пропуск, то на мое лицо, сравнивая меня с фотографией. Наконец, отойдя в сторону, проговорил:
— Эта палата закрыта.
— Да, я вижу. До каких пор?
— Пока не откроют.
Я прошел мимо него и направился к тиковой двери.
— Вы ищете что-нибудь конкретное?
Я остановился и обернулся. Одна его рука лежала на кобуре, а другая сжимала дубинку.
Подавив желание рявкнуть: «Ну, стреляй, парень», я объяснил:
— Пришел навестить пациентку. Она лежала в этой палате.
* * *
В общем отделении я воспользовался телефоном, чтобы позвонить в пункт приема и выписки пациентов и получил подтверждение, что Кэсси была выписана час назад. По лестнице спустился на первый этаж и в автомате купил водянистую кока-колу. Со стаканчиком в руке я направился в вестибюль и там чуть не столкнулся с Джорджем Пламбом и Чарльзом Джонсом-вторым. Они шли очень быстро, так что Джонс еле успевал переставлять свои коротенькие кривые ноги. Мужчины громко смеялись. Вот вам и обеспокоенный дедушка.
Я выходил в вестибюль, а они как раз подходили к дверям. Джонс увидел меня, и его рот застыл. Через несколько секунд перестали двигаться и его ноги. Пламб тоже остановился, чуть-чуть позади хозяина. Розовый цвет его лица был ярче, чем когда-либо.
— Доктор Делавэр, — поприветствовал Джонс. Из-за природной скрипучести его голоса слова прозвучали как предупреждающее рычание.
— Мистер Джонс.
— Можете задержаться на минутку, доктор?
Застигнутый врасплох, я ответил:
— Конечно.
Бросив взгляд на Пламба, Джонс проговорил:
— Я догоню тебя, Джордж.
Пламб кивнул и удалился, размахивая руками.
Когда мы остались одни, Джонс спросил:
— Как чувствует себя моя внучка?
— Когда я видел ее в последний раз, она выглядела лучше.
— Отлично, отлично. Я как раз направляюсь к ней.
— Ее выписали.
Его седые брови неровно изогнулись, каждый стальной волосок встопорщился в понравившуюся ему сторону. Под бровями виднелась вспухшая, прорезанная морщинами кожа. Глаза стали крошечными. Впервые я заметил, что они были водянисто-карие.
— Да? Когда?
— Час тому назад.
— Вот проклятье. — Он сжал свой перебитый нос и повертел его за кончик. — Я приехал специально, чтобы навестить ее. Вчера не смог этого сделать — чертовы совещания целый день. Она моя единственная внучка, вы знаете. Хорошенькая крошка, правда?
— Да, безусловно. Было бы прекрасно, если бы она была здорова.
Он поднял голову и уставился на меня. Сунул руки в карманы и постучал носком ботинка по мраморному полу. Вестибюль был почти пуст, и звук быстро разнесся по нему. Джонс повторил чечетку. Его осанка стала чуть менее напряженной, но он быстро выпрямился вновь. Водянистые глаза запали.
— Давайте найдем место, где можно поговорить, — предложил он и рванулся через вестибюль, снова чувствуя уверенность в себе. Крепенький карлик, который держался так, будто какое-либо сомнение в собственных действиях вообще отсутствовало в его ДНК. На ходу Джонс чем-то позвякивал. — У меня здесь нет кабинета, — сообщил он. — При всех этих финансовых проблемах и нехватке помещений мне меньше всего хотелось бы, чтобы считали, что я злоупотребляю положением.
Как только мы подошли к лифтам, двери одного из них открылись. Магнатам везет. Джонс вошел в него, не сбавляя шага, как будто лифт именно для него и был заказан. Нажал на кнопку полуподвального этажа.
— Как насчет столовой, подойдет? — спросил он, пока мы спускались.
— Она закрыта.
— Знаю, что закрыта. Я и сократил часы ее работы.
Двери лифта открылись, он вышел и размашистым шагом направился к запертым дверям кафетерия. Достав из кармана брюк связку ключей — это они позвякивали во время ходьбы, — он перебрал их и вынул нужный.
— В самом начале мы произвели учет использования ресурсов. Исследование показало, что в эти часы столовая практически не посещается. — Он открыл дверь и придержал ее, пропуская меня вперед. — Привилегия администратора. Не особенно демократично, но в подобном месте демократия не работает.
Я вошел в комнату. В ней было абсолютно темно. Я поискал на стене выключатель, но Джонс направился прямо к рубильнику и включил его. Несколько люминесцентных ламп секунду помигали и загорелись.
Джонс указал на кабинку в центре комнаты. Я сел, а он зашел за стойку, налил в чашку воды из-под крана и опустил в нее дольку лимона. Затем достал что-то из-под стойки — как оказалось, бутерброд с сыром — и положил его на тарелку. Он двигался быстро, зная, где что лежит, будто возился в собственной кухне.
Затем подошел ко мне, откусил от бутерброда и удовлетворенно вздохнул.
— Она должна быть здорова, будь все проклято, — заявил Джонс. — Я в самом деле не понимаю, почему, черт возьми, она болеет, и никто не в состоянии дать мне ответ.
— Вы говорили с доктором Ивз?
— С Ивз, с другими, со всеми ними. Кажется, что никто ни черта не знает. А вы можете хоть что-нибудь сказать?
— Боюсь, что нет.
Он наклонился вперед:
— Больше всего мне непонятно вот что: почему пригласили вас? Я не имею в виду вас лично, просто не понимаю, почему в данном случае нужен психолог.
— На самом деле я не могу обсуждать это, мистер Джонс.
— Чак. Мистер Джонс — это песня того парня с курчавыми волосами, как там его зовут — Боб Дилан? — Подобие крохотной улыбки. — Удивляетесь, что я это знаю, да? Сейчас ваше время, а не мое. Но это семейная шутка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60