Это, знаете ли, нехитрая наука. Если забыли, ко мне приходите, я вас заклинаниям научу.
Тина вздохнула:
– Научил, конечно…
Да что там учить! Ожерелье предупредило: опасность. Дергалось как сумасшедшее. А Тина внимания не обратила, в тот миг ума решилась.
– Может, помочь чем надо? – спросил Чудодей.
– Чем тут поможешь?.. – вздохнула Тина. И едва не выкрикнула: “Ведь правду, правду человек говорил!”

***

Так что в Пустосвятово она отправилась только на следующий день. Рука в гипсе, в сердце такая муть, что хоть в голос вой. О, Вода-царица! Да что ж это такое! Беда к беде!
Дом Воробьевых долго не могла найти; все постройки, давно не крашенные, покосившиеся, в окружении старых яблонь, увешанных поздними яблоками, казались схожими. Адрес Тина забыла. Наконец вдруг нашла дом. Когда в третий раз проходила мимо, что-то в спину толкнуло. И шагнула к нужной калитке. Пес загавкал. Тина уверенно направилась к крыльцу. Постучала. Дверь не отворили. Только форточку.
– Чего надо? – спросил не слишком приветливый женский голос.
Тина даже толком не успела разглядеть, с кем разговаривает.
– Я знакомая Романа Васильевича Воробьева. Он куда-то уехал, вот я и хотела узнать…
Договорить ей не пришлось.
– Пошла вон! – завопила женщина, и форточка захлопнулась. Звякнули стекла.
Тут и дара никакого не надо было, чтобы понять: женщине что-то известно. Тина вновь постучала.
– Я сказала: убирайся! – раздалось из-за двери. – Или собаку спущу.
Пес мгновенно почуял настроение хозяйки и разразился лаем.
Тина бросилась к калитке, решила, что вернется к этому дому потом, побродит вокруг маленько, может, встретит не мачеху Романа, а его отца. Впрочем, Тина была уверена, что Воробьев-старший тоже ничего не скажет. Оставалась одна надежда – на Марью Севастьяновну.
В этот раз Тина плутала недолго: почерневший, покосившийся дом запомнила очень хорошо. Да и стучать в дверь не пришлось. Старуха, закутанная в платок, в зимнем пальто с облезлым воротником, стояла у крыльца. Просто стояла и ничего не делала. Будто вся работа и по дому, и в саду закончилась. А вот времени осталось хоть отбавляй. И старуха в печальном одиночестве по капле избывала время.
– Марья Севастьяновна, – негромко позвала Тина.
Старуха повернулась. И тут девушка увидела, что один глаз у старухи закрыт куском марли.
– Что тебе? – спросила Марья Севастьяновна устало. – Руку залечить? Так я теперь не лекарю.
– Нет, я не из-за руки. – Тина вошла во двор. Немного с опаской. Знала, что мать у Романа колдунья. – Я вашего сына ищу. Он как уехал из Темно-горска, так о нем никаких вестей. А его какие-то мерзавцы искали. Я боюсь.
Старуха усмехнулась. Сверкнули белоснежные зубы. Не вставные.
– Пусть ищут. Не найдут.
– А вы бы не могли… по тарелке… Как Роман. У меня не получается. То есть раз получилось, а потом – никак. Может, силы не хватает?
Старуха отрицательно мотнула головой:
– Теперь не могу. У тебя ожерелье есть? – спросила резко. И как-то нехорошо глянула единственным глазом. Завистливо, что ли.
– Есть, – призналась Тина.
– Тогда еще раз попробуй. И не просто о Ромке думай. Нет, не просто. А с болью. Тогда пробьет.
Тина на всякий случай набрала в Пустосвятовке две канистры воды, чтоб посвежей была, а значит – и посильней. Вернувшись, сразу же заперлась в Ро-мановом кабинете. В этот раз пробиться удалось. Она увидела старинную усадьбу, обветшалую, запущенную, штукатурка на двухэтажном здании ободрана до самой кирпичной кладки, колонны портика сделаны заново, дверь тоже новенькая, хотя видно, что дубовая. И из этой двери выходит Роман Вернон. Одет он в какое-то старье; прежде длинные волосы не обстрижены, а как будто ободраны и торчат во все стороны непокорными вихрами. Тина обмерла, нечаянно толкнула тарелку, изображение дрогнуло и пропало. Тина вскочила, метнулась к двери, вернулась. Сердце колотилось радостно. Жив, жив Роман, хоть заклятия его и пали. Но вон он живой, только что виденный, там, на дне… Тина коснулась пальцами воды, и почудилось ей, что касается она Романа. Кожи его на щеке… Но чего-то испугалась и отдернула руку. Села на диван. Надо успокоиться – все хорошо, живой он, занят своими колдовскими делами. И хорошо. А Тина сейчас к Эмме Эмильевне побежит и все ей расскажет. Потому что держать такое всебе силы нету.
Прошла неделя. Никто больше не пытался проникнуть в дом, но посетители все еще являлись каждый день поутру.
Однажды Тину на улице подкараулил какой-то подросток, круглолицый, в старой куртке, из которой он давно вырос. Тине показалось, что однажды она его уже видела. Точно видела… в тот день, когда…
– Вы тоже, как господин Вернон, по воде найти можете… ну, если кто пропал? – спросил парнишка.
– Я не могу, – тут же принялась отнекиваться Тина.
– Почему?
Она растерялась. Не могла объяснить, почему не может делать то, что умеет Роман.
– Господин Вернон мне самых главных заклинаний не открыл, – соврала, хотя точно знала – не в заклинаниях дело.
– Жа-аль… – протянул подросток. – А может, попробуете? Может, у вас получится?
Тина отрицательно замотала головой.
– А кого ты ищешь?
– Друга. Он уехал. Исчез.
– Вернется, – пообещала Тина. Паренек ничего больше не сказал и ушел. Время бежало. Но Роман так и не появлялся.
Осень прошла, наступила зима.
Под Новый год позвонил отец Романа и спросил, не вернулся ли его неблагодарный сыночек. Голос у Воробьева-старшего был испуганный. Как только Тина сказала: “Еще нет”, старик повесил трубку.
В деньгах Алевтина не нуждалась – Роман оставил наличными крупную сумму. Но безделье, которое подле Романа было милым и естественным, вдруг обернулось мучительной тоской. Тина не однажды рылась в бумагах колдуна, пыталась найти тайные заклинания, да все без толку. Записи господин Вернон делал пустосвятовской водой, и проявлялись они от теплоты колдовского дыхания. Тина пробовала дышать на страницы, но ни одной строчки не возникло. Не хватало Тининого дара для восстановления текста.
Новый год Тина встречала в одиночестве. Под бой курантов выпила шампанское, мысленно чокнулась с Романом.
– За тебя, – прошептала.
И вдруг увидела, что напротив нее сидит Медонос и качает головой, будто упрекает Тину за легкомыслие. При этом правая рука, в которой Тина держала бокал, онемела, и кожу стали покалывать тысячи иголок.
– А Роман любит другую, – провозгласил призрак Медоноса вместо ответного тоста и исчез.
Проклятый!
Онемение в руке прошло только к утру. А когда прошло, Тина сообразила, что рука онемела вовсе не от бокала с шампанским. В правой ладони лопнул флакон с заговоренным огнем. Кости-то срослись, а вот порча осталась! Тина произнесла все известные ей заклинания для снятия порчи. Не получалось. К Чудодею идти было стыдно, позор-то какой, простых заклинаний ассистентка не знает. Не себя боялась опозорить, а Романа подвести. Ладно, пусть ноет рука, не отвалится, вытерпеть можно.
А рука продолжала неметь время от времени, и Тина роняла то чашку, то стакан, то авоську с продуктами на улице.
Весна миновала.
Лето… Призрак Медоноса являлся раз пять. А может, и больше. И все лишь для того, чтобы произнести одну-единственную фразу. И всякий раз правая рука застывала, в пальцы впивались невидимые иголки. Тина опрыскала дом пустосвятовской водой. Не помогло.
Вновь осень закружила желтолистьем.
Однажды вечером в ворота постучали. Тина засомневалась – открывать ли? Что Романовы заклинания? Оборонят в этот раз или нет? Все-таки год миновал. Одно слабенькое Тинино заклинание оградить не могло. Она подошла к воротам и выкрикнула срывающимся голосом:
– В чем дело?!
– Это дом Романа Вернона? – спросил мужской голос, тихий и какой-то мягкий, ватный.
– Ну…
– Вы, верно, меня не помните. Я бывал у вас в гостях один раз. В том году еще.
– Не помню, – честно призналась Тина.
– Данила Иванович Большерук. До воздушной стихии касаюсь, когда сия стихия мне это любезно позволяет.
Тина кивала, ожидая, когда же Данила Иванович перейдет к главному.
– Я его нашел, – проговорил Большерук.
– Что нашли? – не поняла Тина.
– Романа Вернона.
Тина так растерялась, что распахнула калитку. На улице стоял человек лет пятидесяти или даже ближе к шестидесяти, в потрепанной куртке, трикотажных штанах и резиновых сапогах до колен. На голове – вязаная шапочка с тощим помпоном. Человек походил на сельского учителя или врача. Кажется, прежде Тина его встречала.
– Где Роман? – спросила она слишком уж громко. – Где он?
– У меня дома. Лежит.
– Что с ним? Он болен?
– Ну, вроде того.
– Сейчас пальто надену. Я быстро, – пообещала Тина.
Кинулась в дом. И замерла на пороге. А вдруг ловушка? Ерунда, не похоже. А вдруг? Нет, все нормально – ожерелье в этот раз даже не дернулось. И Большерука имя она слышала. И внешность его вроде как припоминает, особенно окладистую бороду. Она надела пальто, кинулась к двери. И тут будто кто-то ее остановил.
“Вода”, – шепнул голос, похожий на голос Романа.
Тина кинулась на кухню, схватила бутыль с пустосвятовской водой и выскочила из дома.

Глава 2
ВОЗВРАЩЕНИЕ

Данила Иванович был старым колдуном. Старым – в том смысле, что занимался магией еще в те времена, когда считалось, что подобных сил не существует вовсе. В дни торжества материализма Данила Иванович напрасно демонстрировал наличие в мире колдовской силы, напрасно лез из кожи, доказывая, что с помощью этой силы можно людей спасать. От несчастной судьбы спасать, от болезней и злобы. Особенно от злобы. Самым страшным было не то, что Даниле не верили, – в этом случае он мог бы еще что-то доказать, продемонстрировать наглядно дар. Ему просто говорили “нет”. Захлопывали дверь, воздвигали стену, поворачивались спиной.
Как будто очень сильно боялись. Эти однообразные закостенелые спинные хребты, прикрытые добротными пиджаками, приводили Данилу Ивановича в бешенство. Он называл это “спиннохребетным заговором” и пытался бунтовать. Лекарил без разрешения, вылечивал и даже порой буквально поднимал со смертного одра. Слава его вспыхивала мгновенно, как подожженная солома. Толпы недужных устремлялись к нему за помощью. Обиженные природой и судьбой, все, кому необходима вера в чудо, ходили по пятам. А следом являлись люди в сером с серыми лицами и делали внушение. Данила Иванович и сам не знал, почему покорялся. Он считал себя человеком сильным и дерзким. Но с другой стороны, он слишком любил себя, чтобы быть дерзким и непокорным до конца. Поэтому Данила Иванович уступал, но всегда сохраняя вид сильного и дерзкого человека. Проходило время, старый колдун вновь начинал куролесить. И вновь, прогремев мгновенно, вынужден бывал прекратить, замолкнуть, исчезнуть. Но эти краткие вспышки ничего не могли изменить и никого – взбудоражить. Данила Иванович как бы не существовал. Он сам не заметил, как начал уставать. А вместе с усталостью пришла обида.
И вдруг стена исчезла. Рассыпалась, растаяла, испарилась. Вместо стены образовалась пустота. Можно было ходить повсюду: по кривым дорожкам, в стороны неведомые, вперед, назад. Летать вдруг разрешили – если, конечно, ты умел летать. А ведь прежде Данила Иванович умел! Когда-то, очень-очень давно. Поднимался в воздух и парил в поисках линзы чистого вольного воздуха.
Попробовал вспомнить прежнее. И рванул. Приподнялся на метр от пола и рухнул. Стукнулся локтем и коленом. Расплакался от обиды, а не от боли. Он понял, что исчезновение стены его не радует и что теперь ничто на свете обрадовать не может. Но одновременно и обида прошла, никому он больше не желал горя. Тихая печаль поселилась в сердце старого колдуна, и стал он жить с ней, как с нелюбимой, старой женой, от которой уйти невозможно.
Он вновь принялся снимать порчу и исцелять, но уже не ради чего-то высшего, недоказуемого, ирреального, а ради пропитания, ради хлеба. И это теперь угнетало его больше прежнего непробиваемого, непобедимого “спиннохребетного” заговора.
Но колдун не может не колдовать. Колдовство в конце концов подчиняет себе колдуна.
В Темногорск Данила Иванович приехал случайно. Прочитал в какой-то газетенке, что город этот всегда славился колдунами. Оказалось, что бульварная пресса не обманула, и город оказался именно таким, каким его описали в статейке. Но среди родной братии Даниле Ивановиче не стало ни вольготнее, ни радостнее. Его в Синклит приняли, дом он купил на Ведьминской, в самом начале улицы, у леса, то есть на окраине.
Но вышло так, что все, или почти все, колдуны из того поколения, к которому принадлежал Данила Иванович, уже успели в застойные годы как-то пробиться, и пусть по мелочи, но заявить о себе. И как только открыли крышку – бац! – они и выскочили плотной грибницей, один к одному, будто боровики после летнего дождичка. А Данила Иванович припозднился. То есть он тоже вошел в силу, была у него своя клиентура и прозвище хорошее – Данила Большерук. Но при всем при том он почему-то всегда стоял в конце списка. И молодежь, которая ни минуты от прежнего режима за свои колдовские штучки не пострадала, обходила его без стеснения, устремляясь к славе и деньгам. Возможно, Данила Иванович тоже стремился и к деньгам, и к славе. Но как-то вяло. И потому другие его опережали. К тому же мешали застарелые мечтания. Уходил он на целый день в лес и предавался этим мечтаниям ни о чем. Вернее, о том, что вокруг повсюду вольный воздух, и все им дышат, и пьянеют, и наслаждаются.
Однажды прочел он объявление в газете, что сдается напрокат воздушный шар, – газеты Данила Иванович иногда почитывал.
“Почему бы и нет? – сам себя спросил Большерук. – Раз колдовским образом летать больше не могу, полечу на шаре”.
И арендовал воздушный шар, хотя день проката латанного, видавшего виды монгольфьера стоил немало. Нанял Данила Иванович воздухоплавателя и отправился в полет искать линзу чистого вольного воздуха. Несколько часов летали, ничего не нашли и едва не разбились. Потому как из-за леса вылетел навстречу вертолет и ринулся на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50