— Кто дал?
— Над всякой сектой есть свой коммерческий и генеральный директор. Ищи, кому выгодно.
— Бесам это выгодно, — пробормотал я.
— Ты сказал, — согласился командир. — А теперь, будь добр, вернись на свое место.
Мое место при передвижении отряда было определено почти в самом конце. Я вернулся и стал слушать, как Леха пытается вытянуть информацию из Монаха.
— Пейнтбол? — переспросил Монах, изумившись. — Резиновые пульки? Нет, я ж говорил, что ты романтик, со смешными представлениями о реальности. Кто ж на войну ходит с резиновыми патронами? Это ты что-то перепутал, парень. В пейнтбол играть тебе в другую сторону.
— Откуда же оружие?
— Откуда, говоришь, арсенал? Ну ты и вопросы задаешь. Откуда на войне железяки! Кто ж тебе на это ответит. Откуда в доме тараканы, а в амбаре мыши? Самозародились, елки-палки.
— А почему вас Монахом зовут?
На это Лехе ответил не Монах, а Ярослав Премудрый. Он обернулся, изнемогая под тяжестью амуниции и оружия, простонал:
— Так он же вериги на себе таскает. Вон, меч свой стопудовый. И на кой тебе эта гиря лишняя, Монашек? КПД ж у нее стремится к нулю.
— Иди, иди, Премудрый ленивец. Не оборачивайся. А то грохнешься, лишняя работа — подниматься, кости собирать.
— И то верно, — опомнился Ярослав.
— А КПД у моего меча больше, чем у вас всех, вместе взятых, — пробурчал Монах себе под нос.
Тропинка стала расширяться, наверху между деревьями появился просвет. Далеко впереди тихо шумела магистраль, а может, город. Гроза проползла где-то в стороне. Я первый раз посмотрел на здешнее небо. Утренняя бледность давно сошла с него, оно сияло на солнце в полный цвет. Этот цвет показался мне странным. Если не глядеть прямо в небо, то ничего бы и не было заметно. Но однажды увидев это, уже не забудешь, не вытолкнешь из себя небосвод пыльного цвета с яркой салатной прозеленью.
Я шел с задранной кверху головой и думал о том, что такое эта другая сторона войны, на которую мы попали через пуповину колодца. Внешне она почти ничем не отличалась от нашей реальности. Биология с географией здесь те же самые. Те же деревни и города стоят на том же месте и называются так же. Те же люди. Только проблемы у них на первом плане немного другие. А может, те же самые, только острее, больнее, обнаженнее. Война — в своем древнем облике — все обнажает. Это я знаю. Не по себе, конечно, но в моей семье война — родовое предание. Мои предки участвовали в слишком большом числе военных походов, чтобы во мне не отложилось знание о Войне. Еще война искажает. Многое неуловимо меняется, настолько неуловимо, что, не приглядываясь, не заметишь разницы. Как с небом. И с солнцем хлестко-стального цвета Под таким небом и солнцем и все остальное теряло обычные оттенки, утрачивало реальность. Казалось навязчивой фальшью. На зелень леса накладывались бледно-лиловые тона И это тоже отмечалось сознанием с большой задержкой, уже после главного — того, что над головой, в вышине, будто в его новом свете. Стволы сосен и елей по цвету приближались к электрическим. Березовые — желтели старым пергаментом. Цветы в траве казались пластмассовыми, выгоревшими от старости. Я тронул за руку Ярослава Премудрого.
— Почему оно все такое? — И показал глазами.
Он ответил сразу, моментально поняв и ни секунды не размышляя:
— От горя. Оно поседело от горя.
Больше я не спрашивал. И в поседевший от горя мир не всматривался. Может быть, ему это неприятно. Может быть, ему самому неловко от своей безобразности. Может быть, ему стыдно за то, с какими еще безобразиями мы в нем столкнемся…
И тут мы попали в засаду. Палить начали сразу с двух сторон. Я и понять ничего не успел, меня толкнули в кусты, и уже там я приходил в себя, выставив вперед автомат. Проку от него сейчас не было — куда стрелять, если никого не видно? Даже свои куда-то подевались, рассредоточились. Но одного атакующего я все-таки увидел. Он сидел на дереве в нескольких метрах от меня — маленький, просто доходяга какой-то, в черной трикотажной маске на голове. И этот заморыш преспокойно выцеливал кого-то из пневматического пистолета. Я выстрелил в него. Зажмурился, правда, сначала, плохо соображая, что делаю, все равно тут не промахнешься. Открыл глаза, когда он уже свалился с дерева Ошалев, я не сразу заметил, что с других деревьев, дальше от меня, тоже сыпятся, как горох, налетчики. Наши уже разобрались, что к чему. Но все-таки странно, что чужаки так легко давали себя убивать. Очень глупая засада получилась — у нас было больше свободы маневра.
Стрельба прекратилась резко, как будто меня по ушам ударили и оглушили. Я на всякий случай еще немного посидел в кустах, пока меня оттуда не вынули. Сначала я услышал голос командира, ему кто-то отвечал: «Где-то здесь, в заросли улетел, я его туда отправил от греха». Потом кусты раздвинулись, и на меня глянула озабоченная физиономия Ярослава.
— Живой?
Я закивал и засопел.
— Я… у… и…
— Ну, ну, — Ярослав вытащил меня и начал отряхивать, — ничего, живой, и слава Богу.
Подошел Святополк. Остальные разбрелись по лесу, налетчиков гоняли, что ли? Только тихо было, никто не стрелял.
— Я… у… — опять начал я, и опять не получилось.
— Может, дать ему хлебнуть глоток? — предложил Ярослав и похлопал по карману на штанине, где лежала фляжка с чем-то вроде вчерашнего коньяка.
Святополк взял меня за плечи и несколько раз тряханул.
— Что — ты?
— Я… убил, — наконец выговорил я и махнул рукой туда, где лежал под деревом мой снятый. Кажется, меня колотило. Убивать страшно. Я и представить раньше не мог, до какой степени это жутко. Наверное, хуже, чем самому умирать. Внутри меня образовалась холодная пустота, а в пустоте поселилось отчаяние. Ярослав сходил, проверил.
— Точно, убил, — крикнул он, и вдруг раздался его изумленный свист. — Ничего себе! Командир, можно тебя?
Святополк отдал меня на поруки подошедшему Папаше и ломанулся через кусты. А у Папаши лицо тоже было… не на месте. Глаза съезжали на сторону, и руки дрожали, когда он свою фляжку доставал.
— Что там, Михалыч? — изнывал я, теряясь в собственных безнадежных ощущениях.
— Да ерунда какая-то, — пробормотал Папаша и сделал затяжной глоток, — Ерунда, не бывает такого…
Я рванулся, он не успел меня остановить. Продрался сквозь кусты и встал как вкопанный. Святополк и Ярослав посмотрели на меня мрачно.
Под деревом лежал мальчишка, младше меня, лет тринадцати, наверное. В широких штанах и черной ветровке до колен. Маску с него сняли, глаза смотрели в небо.
Стали подходить другие. Столпились вокруг командира, молчали, кто-то в затылке тер.
— Что? — жестко спросил Святополк.
— Все мертвые, — виновато ответили ему. — Лети. Подростки. Маски зачем-то напялили.
— Снайперы, так вашу, — выругался командир. — Сколько?
— Одиннадцать, двое удрали.
— У меня живой, паршивец, — крикнул от тропинки Паша Маленький, и все повернулись туда.
Святополк наклонился к мертвому мальчишке, закрыть глаза. Вдруг позвал:
— Руслан, посмотри.
Горец сел на корточки возле тела,
— Зрачки расширены. — Он закатал мальчишке рукава. — Не кололся. А какой дурью он накачался, я тебе не скажу, командир, не знаю.
— Да они все обкуренные были, — разозлился Варяг. — Лупили как на сафари, и все мимо.
— Значит, так, — сказал Святополк. — Рыть могилу. Общую. Если есть какие документы… хотя какие там документы… в общем, понятно. — Он махнул рукой.
Трое достали шанцевый инструмент и стали копать.
А Паша на тропинке осматривал свой живой трофей. Этот казался постарше моего, но все равно малявка. Одет в серое хаки, маска рядом валяется. Он был без сознания,
— С дерева падал — прибило, — объяснил Паша. — А так целый, ни царапинки. Это его. — На землю лег крупнокалиберный револьвер.
Мальчишка внезапно открыл глаза и внимательно оглядел незнакомых людей вокруг.
Обстановка ему явно не понравилась, и он дернулся, пытаясь удрать.
— Спокойно, малец. — Паша крепко держал его.
— Вы кто? Будете меня убивать? — быстро спросил мальчишка, озираясь. Судя по скорости реакции, мозги ему не отбило.
— Мы тебя сначала допросим, — сурово пообещал Святополк, — за какими надобностями вы тут отряд летучих обезьян изображали. А там посмотрим, что с тобой делать.
Мальчишка зло зыркнул на него, потом на меня. Кажется, я этому вольному стрелку не приглянулся больше всех, Я и сам себе в тот момент не слишком нравился. Святополк кивнул Паше: «Покажи ему»,
К еще не готовой могиле между деревьями сносили тела и складывали бок о бок. Сразу столько мертвых я еще никогда не видел. Все молчали, только лопаты громко грызли сухую землю, рвали корни. Богослов, размахивая своим шанцевым инструментом, чуть не снес полчерепа одному из двух Слав, и его отстранили от дела.
Мальчишка смотрел на убитых с непонятным выражением. Кривил губы и то ли ругался про себя, то ли скулил, тоже про себя. Паша кандальным обхватом держал его за руку. Я стал заполнять пустоту внутри меня единственным, что могло помочь, молитвой, за себя и за этих дураков. Когда их опускали в яму и клали в ряд, Монах вынул меч из ножен, воткнул клинок глубоко в землю рядом с могилой. Получился крест. В центре гарды была вычеканена икона Спаса. Потом уже из толстых веток соорудили деревянный крест и поставили на холмике. Все чувствовали себя виноватыми в дурацкой смерти этих малолеток. Всем, наверное, хотелось, чтобы ничего этого не было. Но оно было.
Недалеко от тропинки нашлось открытое место, заросшее прутиками малины. Там решили передохнуть, развели маленький огонек. Командир, как и обещал, устроил пленнику допрос. Назвался тот Киром, вел себя нахально и вызывающе. Так и подмывало стукнуть его в лоб. Паша наконец снял с него свою лапищу, взамен Святополк беспощадным голосом велел Монаху и Богослову:
— Возьмите его на прицел, если дернется, разрешаю стрелять.
Монах угрюмо ухмыльнулся, а Богослов скорчил страшную рожу, которой, по его мнению, детей пугают.
— Сколько тебе лет? — спросил командир.
— Четырнадцать, — прохрипел мальчишка.
— Значит, подсуден. Людей убивал?
— Убивал, — прозвучало гордо и хвастливо. — И еще буду, когда от вас сбегу. Наберу новую кодлу и пойду убивать.
— А зачем тебе это? — Святополк немного опешил от такой одержимости.
— Нравится. Убивать круто. И без наркоты, как эти придурки. Им только барахло и бабки нужны были…
— А тебе нет?
— Мне — да. Только я еще просто убивать люблю.
— А ведь он трус, Вадим, — сказала Леди Би. — Маленький паршивый трус.
— Я? — Мальчишка задохнулся от удивления, даже рот открыл.
— Ты, ты. Ты просто людей боишься. И чтоб они тебя не обидели, убиваешь.
Пленник смотрел на Леди Би, она смотрела на него. Глаза в глаза. Святополк следил с грустным интересом. Паша вздыхал в сторонке. «Нельзя его отпускать, — бормотал Михалыч, вычищая ложкой банку консервированной рыбы — едой успокаивал нервы. — И с собой таскать нельзя». Варяг с равнодушным видом строгал палку, происходящее его не занимала.
Василиса переглядела малолетку. Он отвел глаза и буркнул:
— Пусть она не смотрит на меня. Я не трус Просто мне нет никакого дела до людей. Они только мешают.
— Ну вот что, — вздохнул напоследок Паша и поднялся — здоровый медведь устрашительного вида, если не знать, что на самом деле он добрый и застенчивый. — Теперь я тебе немножко помешаю. Разреши, командир, — попросил он.
Святополк разрешил, и Паша взял мальчишку за шиворот, поволок вглубь леса. Пленник брыкался, вертелся, но освободиться из медвежьей хватки Паши Маленького вряд ли было возможно. Через минуту их уже след простыл, и все принялись гадать, что взбрело в голову Малышу. Я хотел пробраться незаметно за ними, но меня поймали за ногу и вернули на место.
— Не суетись, любопытная Варвара, — покачал головой Монах.
Пришлось объяснять, что я не Варвара, совсем даже наоборот — военный корреспондент, а журналистам дорога везде открыта.
— Не ходи в журналисты, Костя, — кротко попросил Февраль. — Там плохому научат,
— Чему это? — удивился я.
— А там в каждом заблуждении приучают видеть истину. Вот приходишь ты к какому-нибудь хитрому мордовороту брать интервью. И уже заранее уверен, что все глупости, которые он тебе наговорит на диктофон, имеют право на уважение. Мало того, тебе самому придется думать так же, как он, чтобы вытянуть из него побольше всего. — Из кроткого и печального Февраль неожиданно превратился в страстного и рассерженного. — Мнение, что журналисты имеют собственную точку зрения, — досадная ошибка. Журналист — пластилин, который все время сам себя лепит. Он бесформен и бессодержателен. Это его штатная обязанность.
— А можно я скажу? — Леха смущенно Поднял руку. — Я, конечно, не буду сейчас задавать этот сакраментальный вопрос «что есть Истина?», и я, конечно, уважаю православие как одну из традиционных религий нашей страны…
— Протестую, — возмутился Февраль. Леха еще больше сконфузился. Половина отряда смотрела на него так, будто он сказал совершенно неприличную вещь, да еще при даме.
— Протестую против «одной из», — продолжал волноваться Февраль. — Лично для меня это оскорбление. Православие слишком монументально, чтобы загонять его в гетто «одной из». Никогда оно не стояло в одном ряду с теми, для кого крест как красная тряпка для быка. Бешеного быка. И стоять не будет. Во всяком случае, пока я жив.
— Леня, спусти пар, — ласково сказал Серега. — Тут все свои, не надо ругаться. Леша просто пошутил, он же Романтик, ему можно.
— А я вот и без шуток не понимаю, почему нельзя быть честным человеком, не веря при этом ни в какого бога. — Варяг уже обстругал свою палку и жарил на ней колбасу.
— Почему нельзя? — искренне удивился Монах. — Очень даже можно. Божьей милостью. Ему-то нет нужды в тебя не верить.
— Честным можно, — веско добавил командир. — С другими. А себя все равно обманешь. Защиты от дурака у тебя нет.
— Господь Бог наш милосерден и к дуракам, — невпопад сообщил Богослов, и Варяг удостоил его нордического взгляда.
— Что-то Паша долго не возвращается, — сменил тему миролюбивый Ярослав, — Уж не завалил ли его пацан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29