Утром после первой ночи осады обнаружилось, что пропал Кир. Искали его везде, где можно, снарядили разведку, обшаривали «зеленку» с крыши в бинокль. Ничего. Паша ходил медведем, сшибая стулья, и пытался рвать на себе волосы. Предположений было два: утонул в пруду и ушел сквозь оцепление, если только его не поймали. В пользу первого никто не мог сказать, зачем Киру лезть в пруд. Он и раньше вроде бы не имел интереса к этой заросшей луже. За второе говорил камуфляж, который недавно подобрали мальчишке. Утром его нашли аккуратно свернутым и засунутым за диван в кают-компании. Старая одежда Кира оставалась на базе, в нашем домике, но теперь ее там не было. И еще одна деталь. Когда я проснулся, увидел на полу перед носом его талисман — акулий зуб на шнурке.
Я не понимал, почему он ушел и что хотел сказать своим подарком. Прощальный это дар или намек на что-то? После смерти Варяга, вернее его казни, Кир стал неразговорчивым и замкнутым. Он как будто вырос, сделался старше. Мне было грустно без моего оруженосца, которого в последнее время я считал другом. С другой стороны, хорошо, что он ушел. Если меня убьют, думал я, Кир знает, что нужно делать, он клятву давал. Лора Крафт обязательно получит свой осиновый кол. В общем — не избегнет.
Вечером третьего дня на нас поперли со всех сторон одновременно. Это уже не была пробная пристрелка, нас окончательно решили задавить. Боевики, как саранча, лезли через забор, рассыпались по территории базы, вели плотный огонь. В столовую начали бить из гранатометов. Часть отряда оставалась на крыше, часть рассеялась вокруг. Последнее, что я увидел, когда уходил из здания, — выстрел гранатомета уничтожил батальную настенную живопись Февраля. Один из двух пулеметов на крыше внезапно замолчал, но через полминуты снова заработал. Сердце ёкало и ухало. Автомат в руках выплевывал пули словно живой, независимо от моего пальца, жмущего на спуск, и сознания, оглушенного последним боем. Взрывом меня бросило на землю, в глазах на миг потемнело. Я подполз к бревенчатой низкой скамейке, сжался в комок, выставил ствол и снова начал стрелять. В трех метрах от меня, укрываясь за старой толстой сосной, стоял Паша. Сначала я подумал, что он сошел с ума. Он торопливо стягивал с себя куртку, потом трофейный бронежилет. Жилет он перебросил мне.
— Надевай, живо!
Сам снова натянул куртку и после этого снял очередью сразу трех легионеров, поверивших в свою легкую победу. Я застегнул жилет — он висел на мне, как рубаха на огородном пугале. Тут же мелькнула мысль, что это бессмысленно — ведь нам никому не дадут уйти, а сдаваться в плен я не стану. Патронов у меня с собой много.
В этот момент я увидел Ярослава. Он шел на «кобр» в полный рост и стрелял. В него летели пули, но он этого будто не замечал. Я посмотрел на его лицо, оно было сурово-спокойным. Его вела не боевая ярость, не ненависть, а что-то совсем другое. Это шел победитель. От одного взгляда на него становилось не по себе, даже в этом последнем бою, где уже не чувствуешь себя. Глаза не верили тому, что видели: пули были бессильны остановить его. Казалось, они обходят его стороной, как заговоренного. Только камуфляж весь в крови. А Ярослав продолжал идти на боевиков, укрывающихся в высокой траве и за деревянной хибарой. Он был бессмертен, это уже не человек, а…
— Дьявол!.. — услышал я вопль с той стороны, где был противник. Один из вражеских наемников побежал. Через несколько метров он упал, его догнала пуля.
И еще один не выдержал лобовой атаки бессмертного Ярослава. Заорал, вскочил — и рухнул как подкошенный.
Ярослав дошел почти до домика, где засели «кобры». Он расстрелял весь свой боезапас, и только после этого упал. Помню, в этот момент я закричал и тоже вскочил в полный рост…
Да, пусть они боятся нас, мы в самом деле бессмертны. Пусть их переполняет дикий суеверный страх, нас нельзя убить. Пусть они считают нас дьяволами, они лгут даже сами себе. Пусть называют дикарями и фашистами, они никогда не поймут, что для нас дикари и фашисты — они. И мы не хотим, чтобы они тащили нас за собой в вечную могилу…
… И вдруг что-то изменилось. Поначалу не чувствительно, как весна на хвосте зимы. Я ощутил это скорее нутром, чем глазами и ушами. В нас стреляли, и мы стреляли. Грохот, дым, огонь взрывов за спиной — столовую продолжали кромсать из гранатометов. Но внезапно я понял: этот бой перестал быть последним.
— Живе-ооом, ура-ааа! — загорланил я, оглядываясь на Пашу. Он тоже почувствовал эту перемену и бежал за мной, что-то крича В несколько скачков он меня догнал и вдруг опрокинул на землю, носом в траву, а сам продолжал стрелять.
— Жить надоело, карапуз безголовый?! — орал он мне.
Я смеялся и плакал одновременно. «Кобры» поворачивали. В спину им ударил кто-то другой, и теперь они подставляли нам свои тылы. Гранатометы заглохли, столовая выстояла, хоть и выглядела теперь как дырявый обугленный сарай. И оттуда выбирались наши, живые, раненые, с оружием в руках. Мы перешли в наступление. Я поднялся с земли. Впереди, метрах в тридцати, бежали, стреляли и падали боевики Пятой колонны. Теперь я видел тех, кто напал на них сзади. Это были парни в черной военизированной форме с черными повязками на головах. А еще я увидел…
— Ки-ир! — завопил я и побежал к нему. Он тоже увидел меня и, улыбаясь, махал мне стволом автомата,
— Ты вернулся! — крикнул я, и мы с разбегу обнялись.
— Русские на войне своих не бросают! — смеялся он. — Что это за балахон ты нацепил на себя, воин?
— Это Пашина броня, — радостно объяснил я, хлопая его по спине. — Где ты пропадал, оруженосец?..
— Да там… — сказал Кир, и вдруг я почувствовал, что он обмяк у меня на руках.
— Кир!
У него запрокинулась голова, и я увидел его неподвижный взгляд.
— Кир!! Ты что?! Мы же победили! Кир!! — беспомощно выкрикивал я. В глазах у меня было горячо. Он оседал на землю, и я вместе с ним. Моя ладонь, которой я хлопал его по спине, была в теплой крови.
Бой продолжался. Но я уже не слышал его.
Когда голова Кира коснулась травы, он через силу улыбнулся.
— Видишь, я привел еще волков, — тяжело дыша, сказал он» — Настоящие бандиты. Только с тараканами в башке… Я с ними раньше в погромах…
— Кир, не умирай, пожалуйста! — отчаянно просил я.
—… Просто им нужно шурупы подвернуть… Я же тоже был… засранцем… — задыхался он. В уголке губ выступила кровь и струйкой потекла вниз.
— Ты не… Ты герой, Кир!
— Нет… просто я ухожу… Просто я тебя опередил… — Он поднял руку и нашарил у меня на шее цепочку. — Отдай мне его, — попросил. — Я крещеный… мамка говорила.
Дрожащими руками я снял с себя крест и надел на него.
— Дай руку, — выдохнул он. Струйка крови стала толще, запузырилась. — Мы их уделаем… лебенсраумов… все равно… мы же контра…
Кто-то подошел и молча сел рядом на корточки. Выстрелы вокруг удалялись и затихали.
— А, Леха. — Кир снова попытался улыбнуться. — Я найду ее… там. Скажу… Нет, не буду. Она все знает… Ты только не забывай ее. Не бросай ее… Ладно?..
— Обещаю, — сказал Леха.
— Костя… позови Па…
.. Леха положил руку мне на плечо. Я увидел перед глазами бьющуюся в слезах Сашку.
— Леш, — позвал я, задрав голову к небу. — Что?
— Я домой хочу.
Что-то во мне надломилось» какая-то маленькая деталька.
Он молчал. Потом произнес:
— Только где он, наш дом?
— Я знаю где. А ты?
— Догадываюсь.
Я посмотрел на него. Он был не здесь — где-то далеко.
— Как думаешь, возьмут меня в монахи? — спросил он,
— Возьмут, — сказал я. — Только это трудно, монахом быть.
— Ничего, справлюсь. На войне как на войне. Я закрыл глаза Киру.
«Они же мирные!» — зазвучал у меня в голове его голос и затем мой смех: «Монахи мирные? В жизни не слышал такой глупости!»
— А помнишь, ты думал, что все это игра?
— Да, — сказал Леха. — Но взрослеют не только дети.
Солнце за лесом погасло.
Парни в черных повязках ушли сразу после боя. Командир успел только сказать их главному спасибо. Может быть, они не хотели, чтобы им подворачивали шурупы. У них была своя война, другая.
Паша, увидев мертвого Кира, сел на землю и просидел на месте все время, пока отряд оставался на разгромленной базе. Говорил: отнялись ноги и лучше нам его пристрелить, чтоб не было обузы. Горец на всякий случай вколол ему чего-то, из остатков. На троих наших раненых он извел весь свой аптечный запас. Легче всех отделался Фашист — его контузило и пулей вырвало мякоть из руки. У младшего Двоеслава в ноге засел осколок гранаты. Йовану, тоже осколком, разворотило щеку.
Отряд наполовину превратился в инвалидную команду, но все-таки мы уходили с базы непобежденными. На стене кают-компании, где была батальная роспись, после взрыва уцелела физиономия Монаха и его рука с мечом наголо.
Кира нес на руках Паша. Ярослава положили на самодельные носилки. В нем сидело не меньше трех десятков пуль,
В следующий раз отряду понадобится новая база. Если будет этот другой раз.
К утру мы добрались на попутном порожнем большегрузе до монастыря. За несколько километров был слышен праздничный колокольный перезвон.
— Сегодня же Духов день, — вспомнил командир.
— Вчера была Троица, — сказал Богослов.
В небе кружила ровным клином стая голубей, отливая чистым серебром, как эскадрилья маленьких истребителей. Во мне снова поднялось это странно-тревожное ощущение: тени уйдут туда, откуда пришли, и вспыхнет новая заря. Господь вселяется в сердца людей и жжет их огнем любви. Не выстоит перевернутый сатанинский крест, упадет и втопчется в землю. Потом когда-нибудь его поднимут снова. Но это потом… А сейчас — отчего меня мучает эта рождающаяся заря? Точно я сам должен свернуть в рулон покров темной, безвидной ночи… Но я же не умею тучи разводить руками…
В монастырском храме было светло и зелено, как в лесу, от срезанных молодых берез, цветов, травы на полу. Стены, будто раздвинувшись, свободно вмещали огромную толпу монахов, послушников, работников с подворья, всю приютскую мелкоту, окрестных жителей и наш поредевший отряд в придачу. Рядом со мной две бабульки в белых платках шептались, что в этот день сходит на землю огонь Небесный и палит всю нечисть, какая ему попадется.
— Бесы от огня побегут, под землю попрячутся, а он и там их найдет и попалит, — говорила одна, крестясь.
— На прошлый Духов день, в том году, слышала я, как по лесу шла, вопль бесовский, — кивала другая. — Из-под земли точно, вой поганый, не то визг, будто свинячий. Я поначалу шарахнулась, больно страшно выло там. Потом уж перекрестила то место, оно и стихло все.
— Бабушка, — не выдержал я, — это у вас в животе бурчало. А бесов вы можете услышать только на том свете.
— Типун тебе на язык, — сердито обернулись они ко мне, — молоко не обсохло, уж бесами грозится. И нечего тут насмешничать, молись лучше, хулиган.
После службы я увидел Сашку. Она выходила из церкви вместе с другими приютскими. Я подошел к ней.
— Привет.
— Привет. — Она остановилась, распахнула шире глаза. Толпа обтекала нас с двух сторон.
Здесь ее немножко откормили, она стала плавная, костлявых углов в ней теперь было меньше. Светлые волосы под косынкой пушились.
— Здорово выглядишь, — пробормотал я, не зная, с чего начинать.
— Спасибо. Ты с отрядом? Я кивнул.
— А где Кирилл? — заволновалась она, стала оглядываться.
Я опустил голову. И услышал ее пугливый вскрик.
— Он… там. — Я показал на часовню.
Она медленно пошла туда, стягивая платок с головы.
На следующий день при отпевании она стояла заплаканная, со свечкой, и сама была как тонкая свечка, только пламя внутри. И еще одна, совсем незнакомая, ненамного старше меня, тихо лила слезы.
— Кто это? — наклонился ко мне Февраль.
— Никогда не видел, — ответил я.
Когда отпевание закончилось, она приблизилась к Киру и почти упала на гроб.
— Кира, — звала она. — Кирюша.
— Это его сестра! — осенило меня.
— Сестра! — воскликнул Февраль, страшно удивленный. С ним в последние два дня происходило странное. Словно он заново родился или очнулся от столетнего сна и все узнавал впервые. Всему поражался и от всего приходил в волнение. А про Кира сказал: «Это я умер. Тот, который сидел во мне». Я спросил командира, что это значит, и получил в ответ: «Наверное, он больше не будет считать войну королевой бала». — «Почему?» — потребовал я. «Бог переплетает судьбы, завязывает в узелок, — задумавшись, сказал командир. — И этих двоих как-то сплел, чтобы один вытащил из ямы другого».
Я понял, что в Феврале тоже надломилась какая-то деталька. Нет, наоборот. Она была сломана, а теперь восстановилась, срослась. Ленька вышел победителем из своей долгой игры со смертью.
Он вел сестру Кира до кладбища, поддерживал под руку и что-то говорил. Я подобрался к Сашке, расспросил ее. Выяснил, что та появилась на подворье недавно, зовут Лизой.
— Кир говорил, они с сестрой давно потерялись.
— Может, она его искала?
— Может. Теперь нашла. А Ленька в нее влюбится.
— С чего ты взял?
— Бог переплетает судьбы, — авторитетно заявил я.
После похорон я отдал Паше кассету с исповедью Кира на соловьином концерте. Только акулий зуб на шнурке оставил себе, напоминание о моем оруженосце.
Глава 4. Живые
Ночью я видел сон. Вислозадая тварь огромными лягушачьими скачками убегала от меня к горизонту. Я должен был попасть из бластера ей в глаз или в нос. Внезапно впереди возникли монастырские стены. С холма мне были видны фигурки людей за стеной. Тварь допрыгала до ворот монастыря, вломилась в них и поскакала к большому храму с пятью куполами. Стрелять в ее слоновий броненосный зад было бессмысленно. Я мчался за пакостью следом, отчаянно пытаясь догнать ее и остановить. Но я не успел. Тварь протиснулась через портал храма и исчезла внутри. Я в бессилии и отчаянии упал на землю. Что-то во мне оборвалось, тренькнуло будто лопнувшая струна, я закричал. И тут увидел Кира, выходящего из храма Он был спокоен и протягивал мне меч рукоятью вперед. Когда я попытался взять его, меч стал укорачиваться и уменьшаться, пока не сделался совсем крошечным. На ладонь мне лег нательный крест, мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29