Для создания общественного мнения предлагалось задействовать астрологов и ясновидящих, чтобы они выступали в СМИ и предсказывали возможный всеобщий кирдык. Печатать невнятные научные статьи о грядущем бедствии. Привлекать политологов, которые тоже предрекали бы что-нибудь эдакое, глобальное. И везде должно было вбиваться в сознание населения, что избежать катастрофы или, по крайней мере, не сильно пострадать можно только в одном случае. Если сидеть тише воды, ниже травы, не высовываться и не отсвечивать. Только сказано это было, конечно, другими словами, протокольно-канцелярскими. А в конце другим шрифтом была выделена фраза, венчающая эти ценные указания. «Чтобы взять общественное мнение в руки, надо его поставить в недоумение, высказывая с разных сторон множество противоречивых мнений до тех пор, пока быдло не затеряется в лабиринте их и не поймет, что лучше всего не иметь никакого мнения в вопросах, которых ему не дано ведать, потому что ведает их лишь тот, кто руководит им».
— Абзац, — сказал я, возвращая хамскую бумажку. — Они это что, серьезно?
— Вполне, — хмурясь, ответил командир. Местом общего сбора у нас опять была избушка на курьих ножках. К двум часам пополудни на костре сварился обед, я успел немного поспать, а командир — ознакомить всех с содержанием вражеской бумажки. Пленного директора пока заперли в избушке и приставили к нему охрану. Машину его Монах с удовольствием разбил на ближайшем отсюда участке дороги.
Бумаженция вызвала сдержанный шорох эмоций. Монах похмыкивал в бороду. Февраль начал перевязывать бандану, это означало, что он в очень нешуточном настроении, хоть и с дыркой в шее. Том самом настроении, про которое стишок «достать „АК“ и плакать». Паша качал головой и сердито повторял: «Не избегнут, упыриное отродье. Не избегнут». Фашист опять достал из ножен саблю и принялся демонстративно чистить ее травой, насвистывая.
— Ну, после сегодняшнего они, наверное, не скоро очухаются, — заявил Леха. Он сидел рядом с Василисой и держал ее за руку.
— Не в этом дело, Леша, — сказал командир.
— Думаешь, это то самое? — спросил Монах. — Вычитатель смыслов, разрыватель времени?
— Надо прижать директора, — предложил фашист.
— Не факт, что ему известно, — пожал плечами Святополк. — У него прикладные задачи, доставить, обеспечить, подготовить. Мозг этой операции находится гораздо выше.
— На этой неделе в Америке запустили еще три спутника, — уныло сказал младший Двое слав.
— Сепаратор — это какая-то хреновина на молочной ферме, — выдал Кир.
— Отделяет одно вещество от другого, — объяснил ему Папаша, — От молока — сливки и воду. От «Единственного пути» — мусор непокорных народов.
— Ну и как это, по-вашему, возможно? — снисходительно спросил скептичный Варяг. — Отделять козлищ от баранов, вычитать цивилизации… Бред это все. Не майтесь, парни, дурью.
— А в самом деле, как это? — озадачился Паша.
— Это вопрос философский, — заявил старший Двоеслав. Он уважал философию и видел ее везде. Даже в обустройстве сортиров мог разглядеть.
И тут всех удивил я.
— Я, конечно, не философ, — говорю. — Но я попробую.
Все изумленно обернулись ко мне.
— Что попробуешь?
— Объяснить,
— А что, в школе сейчас изучают эту тему? — спросил Монах.
— Нет. Ну, то есть не я сам попробую, а Богослов.
Они удивились еще больше.
— Командир, а его не контузило часом? — осведомился Ярослав.
— Вроде нет. Объясни толком, Коська. Откуда ты достанешь тут Богослова?
Я похлопал себя по карману.
— Он здесь.
— У мальчика горячка, — сообщал Горец и пошел щупать мой лоб.
Я увернулся и достал диктофон, вставил нужную кассету.
— Я взял у него интервью, — торжественно оповестил их. — После того раза, когда он про вычитатель говорил.
Варяг громко и красноречиво фыркнул.
— Нашел у кого интервью брать.
— А оно не взрывоопасное? — на всякий случай осведомился Паша, — Богослов все-таки. Надо осторожно с ним.
— Даже если оно рванет, я все равно хочу послушать, — сказал Фашист.
Возражений не было, и я включил диктофон. Богослов начал излагать свою теорию.
—… тебе, конечно, известно, что такое матрешка и как она устроена. Так вот, реальность человеческих смыслов устроена так же. Я имею в виду, она состоит из разных слоев, существующих один в другом. Они пронизывают друг друга и взаимопроникают. Что происходит в одном, откликается во всех остальных…
Дальше он перешел на свой ученый жаргон и посыпал словами «конвергенция», «бифуркация», «дивергенция» и прочими такими же. Когда он закончил и вытер вспотевший лоб, я попросил:
— А теперь, Федь, то же самое по-русски. Богослов попил воды (раздался плеск и звуки глотания) и пошел на второй заход:
— Радугу видел? Спектр из семи цветов. Все вместе при наложении они образуют белый цвет. Слои реальности при наложении образуют наш белый свет. — Он улыбнулся каламбуру. — Нашу Базовую историческую реальность, где солнце желтое, а не серое. Базовая реальность — это самая большая матрешка, которая снаружи и всех в себе держит. А слой войны, в котором мы сейчас, — это, наверное, самая маленькая матрешечка, самая древняя и самая корявенькая. Тут постоянно кто-нибудь с кем-нибудь дерется. Это даже не слой, а подслойка Или вообще черт-те что. Она сама по себе существовать не может…
Февраль что-то промычал себе под нос.
—… А остальные? — спросил я на пленке.
— Теоретически могут. Остальные — это… как бы сказать… разные смысловые модели мира, разные цивилизации. Разные пути. Например, отмершие слои — мертвые цивилизации: шумерская, античная, все древние. Нынешние слои — западная модель, исламская, русская и так далее. В Базовой реальности у них у всех имеется свое представительство, свой сегмент мира Так сказать, свое посольство, понимаешь?.. Русская модель представлена в России, исламская в Азии…
— Цивилизационный подход, — покивал Святополк. История — это был его хлеб в мирной жизни,
—… Видишь ли, каждый слой держится на фундаменте собственной традиции. В каждом фундаменте — ответы на три главных вопроса.
— Вроде загадок Сфинкса? — спросил я, улыбаясь.
— Вроде, — тоже улыбнулся Богослов. — Для чего мы живем? Чему служим? Для чего умираем, или что нас ждет после смерти? В каждом слое на них разные ответы.
— Матрешку разобрать можно? — выпалил я после паузы.
— Можно ли расслоить реальность? — переформулировал Богослов. — Теоретически да. Если разорвать связи, перекрыть все каналы… Не вручную, конечно. Помнишь, говорили о спутниках? Я думаю, это какая-то гигантская силовая установка, электромагнитная или уж не знаю. В физике я, извини, не очень… Кольцо спутников при запуске сигнала создает… ну, например, сверхнапряжение элементарных частиц… что-нибудь в этом роде… останавливает время. Секунды, даже доли секунды хватит, чтобы разорвать связи… Тогда реальность рассыплется на куски. А будут ли эти куски по отдельности жизнеспособны… не знаю. То есть Базовая реальность, видимо, окажется устойчивой. На то она и Базовая. Но что-нибудь с ней тоже произойдет. Все сегменты, «посольства» из нее, вероятно, вывалятся. Останется… неизвестно что. Отслоенные реальности, скорее всего, смогут существовать сами по себе какое-то время.
— А потом?
— Если туго перетянуть руку у плеча, она сгниет, — со всей серьезностью ответил Богослов.
Больше вопросов у меня тогда не возникло. Запись кончилась.
— Это не Богослов, а прямо-таки научный фантаст, дай ему Бог здоровья, — сказал Варяг. На лице у него было написано: не верю ни единому слову, хоть ты тресни. — Жюль Берн недоделанный.
А Премудрый Ярослав пожал плечами и назвал Богослова «постмодернистом». Я не понял, ругательство это или одобрение.
— Ну и что эта теория нам дает? — спросил практичный Фашист.
— На данный момент только то, что мы должны встретить Консультанта в аэропорту и убедить его не ехать в этот… Буянск, — ответил командир, глядя в бумагу. — Прилетает он сегодня вечером. А у нас в гостях как раз тот, кто должен его встречать. Какое неожиданное совпадение».
Обсуждением поимки Консультанта решили заняться после обеда. Папаша наваливал всем щедрые порции мясного рагу, как он называл эту бурду в подливке. Правда, хоть на вид оно было не очень, на вкус оказалось вполне съедобным. Я даже попросил добавки. Дурацких историй на этот раз Папаша не припас, вместо него в разговорном жанре сегодня выступал Ярослав. Во время штурма офиса он шел в связке с Фашистом, и теперь красочно, бесстрастно описывал свои и Матвеевы подвиги.
—… кончилась обойма, новую ставить некогда — против него выходит каратист в галстуке, с нунчаками. Морду злую сделал, стойку взял, устрашительную разминку со своими железками на месте провел. Видит Матвей — серьезный мастер, не опозориться бы перед профессионалом. Достает из-за спины свою трофейную сабельку и без лишних затей, одним финтом с переворотом укорачивает мастеру руки по локти. На лоскутках висеть остались, чтоб пришить можно было, если б жив остался. Матвей даже сам удивился, как это у него так ловко получилось…
— Каратиста потом свои же подстрелили, — добавил Фашист, как будто оправдываясь. — Орал слишком громко, на нервы им действовал. Или они так сильно не любили его.
Ярослав собрался рассказывать дальше, но его перебил Леха.
— Ты правда думаешь, — повернулся он к Фашисту, — что тот предатель… которого повесили… был опасен?
— Он не предатель, — вместо Фашиста ответил Горец. — Этот человек не имел родины, ему нечего было предавать,
— Ну, может, он и не свой, — неуверенно произнес Леха, — но ты же сам говорил: сволочь отечественного производства надо перевоспитывать, мы за нее в ответе и все такое прочее.
— Говорил, — сказал Фашист. — Но мы же человеки, а не Господь Бог. Лично я не берусь перевоспитывать мутантов. Силенок не хватит, понимаешь.
«… И если уж невозможно ожесточенным обратиться, то положи преграду зла их…» — вспомнил я. А все-таки это повешение отдавало карательством Но я не стал об этом говорить вслух. Мы все были замараны в крови, и упрекать своих товарищей я не имел права Ведь и сам там присутствовал и на все смотрел. А после драки кулаками не машут.
— Это же гражданская война, — убито сказал Леха.
— Смута, — кивнул Матвей. — Согласен, ситуация — дерьмо. А главное, никто не понял, как это произошло. Нас всех обманули, соблазнили. Но почему это могло случиться? Да потому что мы оказались достойны обмана. Мы были слишком легкомысленны, у нас не было внутренней защиты. Кого просто обманули, кого обозлили, кого по рукам скрутили. А кто-то сам душу продал за бирюльки и моральным мутантом стал.
— А откуда ты знаешь, что тот парень мутант?
— По глазам видно. Загляни им в глаза, Леша, дорогой, многое поймешь. Оттуда на тебя мелкая шустрящая нечисть будет смотреть. Они оккупанты на собственной земле.
— На Западе любят такую фантастику, — вставил Руслан. — Пришельцы внедряются в людей. Снаружи тело человечье, а внутри — членистоногая гадость. Или в голове — такой паучок, мозгами управляет.
— Лора Крафт, — сказал я.
— Что? — одновременно спросили Горец, фашист и Леха.
— Ничего, — стушевался я. Кир посмотрел на меня понимающе и показал большой палец, опущенный вниз. Это должно было означать, что Лора Крафт тоже не избегнет.
— Поскреби любого оккупанта отечественного производства, — заговорил Монах, скребя ложкой в тарелке, — найдешь либо христопродавца, либо бандита, либо лицо нетрадиционной ориентации. Тех, кто в нормальном обществе никогда не имел бы никаких прав. Это люди с мстительной психологией изгоев, ущербного меньшинства. В них веками копилось желание отыграться, отомстить. Наконец они почуяли подходящий момент, ринулись в атаку, выползли из всех щелей. Они решили, что пришло их время и уже никогда не пройдет. И никакой фантастики. Сплошной голый расчет, В общем, ничего интересного.
Как же, ничего интересного, подумал я.. Лору Крафт как раз и сделали для того, чтобы размножать мутантов.
Я посмотрел на Кира, он подмигнул мне. Недавно я сказал ему, что его испытательный срок оруженосца закончен. Теперь я мог доверить ему свое оружие.
Глава 2. Выбор Константина
Самолет из Гамбурга прилетал в половине двенадцатого ночи. До аэропорта мы добирались на двух машинах. Хорошо, что не всем, как Монаху, пришло в голову разбить о придорожный столб драндулеты, на которых ехали от офиса страусиного фонда. Фашист свою тачку аккуратно спрятал в лесу, а Кир и Паша оставили прямо на дороге. За несколько часов ее никто не угнал, что удивительно.
Нас было шестеро, не считая директора: командир, Монах, Фашист, Варяг, Паша и я. Меня взяли потому, что Монах за меня поручился, а Матвей сказал, что мне полезно осваивать тактику боевых операций. Хотя в аэропорту нам предстояла скорее не боевая, а конспиративная задача по заманиванию Консультанта. Он должен был видеть в нас охрану, предоставленную ему птеродактильным фондом, и ни в коем случае ничего не заподозрить. Во всяком случае до того, как сядет в машину. А там, если что, его успокоит Паша. Малыш умеет успокаивать и производить нужное впечатление, габариты у него для этого подходящие и лицо доброе.
Для директора заранее сочинили табличку с названием его фонда. Он должен был встречать с нею прибывших. Перед выездом ему скормили какое-то количество успокоительных таблеток, чтобы не нервничал— Он глотал их под бдительным контролем того же Паши. Выражение директорского лица при этом было обреченное, наверное, он думал, что это медленный яд.
Все детали тоже были обговорены заранее. Директор уверял, что узнать Консультанта не сможет, так как никогда не видел его. Тот сам должен к нему подойти. Командиру это, конечно, не понравилось, но ничего другого от директора добиться было нельзя. Святополк предупредил его, что за нечестную игру — знак, поданный Консультанту, или что-нибудь вроде — директора пристрелят на месте. Наблюдателями были назначены Варяг, Фашист и я для довесу.
Когда объявили о посадке самолета из Гамбурга, директор с табличкой и Монахом — без меча — рядом встал напротив терминалов контроля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29