Фашист ходил между валяющимися привидениями и срывал с них простыни. Единственное, что осталось от дома и его обитательниц, — простыни, висевшие во дворе после стирки.
— Эти рожи я уже видел вчера ночью, — зло крикнул Фашист. — Они нас выследили.
Леха обнимал Василису, сидя на земле, и укачивал ее, как ребенка, смотрел ей в глаза, гладил по лицу. Волосы у нее висели неровными обгоревшими прядями. Руслан смазывал Жар-птице ожоги на руках. Мне вспомнилось Лехино «Наша родина — сожженная земля». Ведь земля — это наша душа..
К полуночи вернулись трое посланных на разведку. Командир решил разделить отряд. Часть отправить с Богословом в госпиталь святого Иоанна Крестителя, единственный в округе, где могли лечить раненых, ни о чем их не спрашивая. Часть должна была остаться здесь — хоронить мертвых.
… И всегда позади — воронье и гробы…… Монах бросил на холмик последнюю горсть земли, вытащил стоявший крестом в траве меч и медленно побрел к лесу. Возле первых же деревьев он остановился и в ярости принялся срубать ветки.
На костре возле пепелища варилась каша с тушенкой. По рукам пошла фляжка с водкой, наливали по пятьдесят грамм. Утреннее солнце светило бледно и вяло. Ярослав затянул «Черного ворона», ему принялись подпевать.
Черный во-орон, черный во-орон, Что ты вье-ошься над мое-ею головой, Ты добычи не добье-ошься, Черный во-орон, я не твой.
Февраль встал и пошел к лесу. Монах уже углубился в заросли, оттуда доносились звуки остервенелой рубки. Февраль сделал попытку остановить его, утихомирить.
— Не мешай, уйди, ради Бога, — с мукой в голосе прорычал Монах.
Что ж ты ко-огти распустил Над мое-ею головой, Иль добы-ычу себе чаешь, Черный во-орон, я не твой.
Февраль вернулся на свое место.
— Что он там делает? — спросил Варяг.
— Кажется, собирается сделать модельные стрижки всем здешним кустам, — пожал плечами Февраль.
Полети-и в мою сторо-онку, Скажи ма-аменьке моей, Ей скажи, моей любе-езной, Что за ро-одину я пал.
В этот момент, оборвав песню, из кустов с треском вылез леший: густо заросший щетиной, в вязаной шапке, драном плаще и кирзовых сапогах. В одной руке у него была удочка, в другой помятое жестяное ведро.
— Ух ты, ё! — произнес он, обрадовавшись при виде нас. — А я думал, в ушах, что ль, у меня эта… глюцинация. Сидим, мужики?
Не дожидаясь ответа, он сложил на землю удочку, ведро и сам уселся на огрызок трухлявого бревна.
— Сидим, дед, — сказал Фашист. — А ты что тут делаешь?
— Так на рыбалку ходил, — однозубо заулыбался мужичонка. — Во, — он постучал по ведру, выбив из него звонкое дребезжанье, — не поймал ни хрена. Не клюет, зараза. А вы на охоту или как? Гляжу, ружьишками запаслись.
Мужичонка косо стрелял глазами по оружию, но явно без испуга, расслабленно.
— На охоту, дед, на охоту, — опять ответил Фашист.
— Знамо дело — закивал дедок. — Зверье тут водится. Воронье особенно. — И без всякого перехода он запел дурным, блеющим голосом: — Черный во-орон, черный во-орон, что ты вье-ошься…
Я догадался, что он вдребезги пьян, хоть и держался твердо на ногах.
— До чего ж, зараза, жизненная песня, — помотал головой мужик. — Вот глаза иной раз откроешь — точно, вьется, етитская птица! И не прогонишь ничем Пока совсем не доконает, не уберется. А все она, отрава эта,
— Какая отрава, дядя? — строго спросил Ярослав.
— А вы что, телевизор не смотрите? — хитро прищурился на него мужик. — Там же щас все национальную идею ищут.
— Ну и что?
— А то, что и нечего ее искать. Вон она, родимая. — Дедок нагнулся и достал из ведра двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью. Крепко зажав ее в руках, продемонстрировал всем. — Чистая, как слеза младенца.
Он зубами выдернул пробку, достал из кармана плаща граненый стакан и налил в него из бутыли доверху.
— Ну, за что пьем? — Он посмотрел на стакан, а затем протянул его Фашисту.
— Слушай, дед. — Матвей, проигнорировав стакан с самогонкой, поманил мужика пальцем, и тот наклонился вперед. — Дуй отсюда, и побыстрее, пока я не грохнул из своего ружьишка твою национальную идею, — четко и внятно проговорил Фашист.
— Понял, — осознав угрозу, кивнул мужик. — Так бы сразу и сказали.
Он опять посмотрел на стакан в руке, выдохнул и со словами «Ну, чтоб было» выпил, Сунул посудину в карман, бутылку — в ведро, подхватил удочку и уже возле кустов обернулся:
— Эх, молодежь…
С тем же треском он исчез в зарослях.
— Песню испортил, — плюнул с досадой Ярослав.
Минуту длилось молчание. Потом заговорил Февраль:
— Нет, что-то в этом, несомненно, есть.
— Чего-чего? — бросил на него удивленный взгляд Премудрый.
— Ну, не в этом, конечно, смысле, — поправился Февраль, щелкнув себя по шее. — Но как он ловко выстроил цепочку, от черного ворона к национальной идее. По-моему, эту песню точно нужно сделать русским народным гимном. Это же менталитет! Национальная философия жизни и смерти.
— Не согласен, — быстро возразил Матвей, облизывая ложку и отставляя свою тарелку. — Образ смерти в русском фольклоре действительно является притягательным. И сама смерть для русского человека всегда обладала запредельной ценностью. Но предложение Леньки я считаю неадекватным. Господа, нам приказано выжить. Во что бы то ни стало. Нам — я имею в виду Россию, как вы догадываетесь. Хватит нам уже заупокойных томлений.
— Бросьте, Поручик, — лениво отозвался Ярослав. — Без идеала погибнуть за отечество русские нежизнеспособны.
— В самом деле, господа, — поддержал его командир. — Русские живут для того, чтобы спасать Россию. В нас уже генетически заложена эта программа. Собственная жизнь не имеет той же значимости… Поэтому спасать самих русских должны другие русские… то есть друг друга мы должны спасать.
— В самом деле, — сказал Февраль, опять поднимаясь. — Пойду-ка посмотрю, не нужно ли спасать Монаха. Что-то там затихло.
Лесоповальных звуков и впрямь больше не было слышно. Я доел свою кашу и тоже пошел посмотреть на горюющего Монаха Февраль нырнул в заросли, пролез метров пять и застыл, раздвинув ветки, Я выглянул из-за его плеча, толкнув. Ленька шепотом цыкнул на меня. Впереди на коленях стоял Монах, перед ним был воткнут в землю меч. Икона Спаса на крестовине смотрела прямо на Монаха. Он молился.
Мы вернулись к костру.
— Что? — спросил командир.
— Делом занялся, — лаконично сказал Февраль.
—… если развивать эту аксиому, — продолжал разговор Ярослав, — то Россия существует для того, чтобы спасать мир. От него самого.
— Русские хиреют, если не совершают великих дел, — иронично отозвался Варяг.
Фашист снова взялся за фляжку.
— Господа, — с энтузиазмом произнес он, — предлагаю выпить за великие дела, которыми каждый из нас в мыслях, безусловно, уже украсил свое ближайшее и отдаленное будущее.
— Ура! — подхватил я, хотя мне водки не полагалось.
— Не знаю, как насчет великих дел, — сказал командир, выпив свои пятьдесят грамм, — а малых нам предстоит еще выше крыши.

Хроника третья
ЗАРЯ ДЕРЖАВНАЯ
Глава 1. Никакой фантастики.
Трехэтажный коттедж на окраине дачного поселка был похож на замок с башенками и узкими вытянутыми окнами. По карнизу первого этажа вился плющ. В нем маскировались телекамеры, которые круглосуточно надзирали за обстановкой вокруг дома. Но мирный плющ этому месту никак не подходил. Больше ему соответствовал другой элемент оформления; бетонная стена с колючей проволокой поверху. Когда мы вошли в этот замок, в нем обнаружились садистские застенки. От этих подвалов изошел бы завистью сам известный французский маркиз, наплодивший поклонников по всему миру.
Из-за первой же вышибленной подвальной двери на нас безнадежно глянуло десятка полтора пар глаз. Молодые полуголые рабыни сидели почти что друг у дружки на головах, свободного места не было. По стенам — железные койки в три этажа, на каждой по нескольку человек. Они смотрели на нас притихшие, ожидая, наверное, новых издевательств и побоев.
За второй дверью — то же самое. Избитые, голодные, прокуренные. Курева им давали много, чтобы кормить меньше. По глазам видно — молодые, а по лицам — страшные старухи. Все это слишком сильно подействовало на нашего Ивана-Йована. С диким ревом он бросился вверх по лестнице и там перестрелял обезоруженных хозяев борделя и всех застуканных нами клиентов заведения. Охрана была уже мертвая, а с этими мы не знали, что делать. С помощью взбесившегося Йована вопрос отпал. Потом он трясся в углу на полу и рассказывал:
— В Митровице полиция оккупантов раскрыла притон… такой же, совсем случайно!.. там держали сербских дев, насиловали… украдали специально… — От перевозбуждения он коверкал слова и говорил с акцентом. — Туда ходили тоже натовские солдаты… Бандитам, содержантам притона, даже не дали штраф… Полиция просто сожалела!.. О чем?.. что их солдатам больше некуда было ходить?..
Папаша налил ему полный стакан водки из бандитских запасов. Йован выпил и обмяк.
Освобожденные рабыни в один голос твердили, что у них никого нет и им некуда идти. Но взять их с собой мы не могли, и пришлось им разбредаться кто куда. В доме нашлось сколько-то денег и одежды — все отдали им, поделив поровну. Одна из них, получив на руки сто долларов, впала в истерику. Хохотала, как сумасшедшая, каталась по полу и кричала, что заразила СПИДом «сотню ублюдков», по доллару за каждого.
А еще одна все равно пошла за нами. Упрямо топала позади, и когда на нее оборачивались, глядела с немым укором. В конце концов командир махнул рукой — пусть идет, если хочет, потом сама отстанет,
Но она не отставала до самой ночи. Вид у нее был как у пугала: тощая, белые грязные волосы, мужской пиджак до колен с закатанными рукавами, шарф, голые ноги бултыхались в мужских ботинках. Лицо как у маленького зверька, замученного жестокими детьми. Мне казалось, она младше меня. Так оно и было, как потом выяснилось. Звали ее Сашка На еду она набросилась, будто сто лет не ела. Ложкой работала, как метлой.
— Где ты жила раньше? — спросил командир.
— В детдоме. Потом меня продали этим… которых вы убили, — по-простому ответила она. — Сказали, что я уже взрослая и сама должна себя кормить.
— Сколько же тебе лет? — Командир мрачно переглянулся с Папашей.
— Почти пятнадцать. Мне повезло, не успела забеременеть.
— А что делали с такими? — осторожно поинтересовался Папаша.
— Увозили. Мы никогда их больше не видели. Девчонки шептались, что их резали на органы. Можно мне с вами?
— Хорошо, — опустив голову, сказал командир. — Мы отведем тебя в приют. Это хороший приют. Там тебя никто больше никуда не продаст.
— Спасибо вам, дяденьки, — грустно и совсем по-детски сказала Сашка, глядя в кастрюлю с мясным супом-пюре.
Фашист повторно плюхнул ей в тарелку доверху. Ложка замела с той же скоростью.
Где-то разливались трели соловьев. Я вставил в диктофон новую кассету и пошел их искать. Душу выворачивало наизнанку, с начала нашего похода в ней скопилось слишком много гноя от заноз-впечатлений.
При моем приближении рулады затихли, и сколько я ни ждал, соловьи упорно скрывали свое присутствие. Но мне отчаянно хотелось их записать. Я пристроил диктофон в развилке старого корявого ствола неизвестного дерева и ушел, демонстративно топая. Через полсотни метров меня настиг победный соловьиный марш.
Я решил, что подарю копию записи Лехе и Василисе на свадьбу. После того пожара они прочно приклеились друг к дружке. Василиса просто купалась в Лехиной нежной заботе.
На следующий день нам пришлось менять маршрут, чтобы доставить девчонку в монастырский приют. Тот самый, где жила Пашина усыновленная дочка. Паша, конечно, был рад такому повороту. Тем более что у него там не одна только дочка, заметил саркастический Варяг. Сам Варяг от своей жены ушел, и, наверное, ему было завидно, что все вокруг влюбляются и женятся. Даже малолетний Кир собрался жениться, уж этого я от него никак не ожидал. Но об этом знал только я и никому пока не рассказывал. Доказательство лежало у меня в кармане, на диктофоне.
Ночью мне просто не пришло в голову, что не только я захочу слушать соловьев. Кир тоже туда забрел, и не один, а с девчонкой. И почему-то соловьям их посиделки у дерева совсем не мешали. Разговор отлично наложился на певчие трели. Кассету я стал прослушивать утром, и когда пошли голоса, не смог заставить себя выключить. В конце концов, какие секреты у малявок?
— Ты красивая, — первым был голос Кира.
И что он в ней нашел? Тощая, страшненькая, замученная.
— Дурак, — обиженно сказала она, и я с ней согласился.
— Нет, я не дурак. Дураки те, которые… — Он замялся. Наверное, не хотел ее заново травмировать напоминаниями о бандитах-сутенерах. И это Кир, сам бывший бандит с большой дороги! — Не бойся, я отомщу за тебя.
— Кому? Вы их уже поубивали.
— Не всех. Их много… Они мою мамку убили, — добавил он мрачно. — Меня тоже сначала хотели в приют монастырский сдать. Только я в отряде хочу. Меня дядя Паша с собой оставляет. Вот раздобуду себе автомат… Ты не думай, я умею убивать. Я раньше в банде был, до отряда..
— Ты был бандит? — Я представил себе ее круглые, огромные от недокорма глаза.
— Ну да Я был крутой парень, — похвастался Кир. — Мы всех подряд убивали. Пока меня дядя Паша не стал учить. Он мне как отец.
— Я тоже хочу остаться в вашем отряде.
— Нет. Тебе нельзя. Ты женщина. Женщины не должны воевать… Война — сука. Бешеная сука. С ней только мужчины могут совладать, — гордо добавил он.
— А она… та девушка?
— Васька? Она… это… она просто одинокая. И в Леху втюрилась. А он потом в нее.
— Я тоже одинокая, — тоскливо сказала Сашка. — У меня вообще никого нет, И не будет.
— А хочешь… хочешь, я на тебе женюсь? — выдал Кир.
Она не отвечала.
— Ты что?.. Не плачь… Ну не плачь…
— Дурак, — всхлипнула она.
— Ты не виновата.
— Я грязная, — тоненько вскрикнула она. — На всю жизнь грязная. Лучше бы я там, в подвале, умерла Зачем вы нас вытащили? Оттуда нельзя… возвращаться.
— Можно, — твердо сказал Кир. — Отовсюду можно. Я же вернулся.
— Ты? — удивившись, она перестала хлюпать носом,
— Когда мамку убили, я жил на улице, Потом меня увидел один тип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29