«Я предпочитаю смерть!»
По дороге к церкви она думала только о Кристиане; несколько раз она робко поднимала голову и озиралась по сторонам: Инженю искала Кристиана; даже в церкви она молила, чтобы из глубины, из тени колонн, из самых таинственных уголков всплыло бледное лицо, но оно так и не появилось.
Кристиан навсегда покинул ее и не дал Инженю даже радости разделить ее страдания.
И одинокой Инженю не оставалось другого выхода, как сказать «да» своему супругу перед Богом и людьми.
Дрожа всем телом, она все-таки прошептала «да», и торжествующий Оже привел законную жену на свадебный обед, который был приготовлен для новобрачных и гостей в новой столовой Ретифа, оклеенной обоями с неизменным узором — в обрамлении орнамента из плодов и цветов изображения двенадцати подвигов Геракла.
XLIV. ВЕЧЕР ДНЯ СВАДЬБЫ
Кристиан, ушедший от Марата, не совсем поняв разыгравшуюся там сцену, вернулся домой, к матери.
Теперь у него появился благовидный предлог, чтобы выйти из дома одному: он был обязан нанести визит графу д'Артуа.
Принц знал о несчастье, случившемся с его пажом, и, поскольку граф д'Артуа был человек добрейшей души, он не раз с большим сочувствием справлялся о его здоровье.
Кстати, принц давно обратил внимание на Кристиана и очень любил юношу за его изысканно-благородную внешность.
В пять часов молодой человек вышел из дома, чтобы поехать к принцу; он решил сделать после визита все, что будет в его силах, чтобы встретиться с Инженю; ибо — мы об этом уже говорили и повторяем снова — в своих лихорадочных видениях Кристиан не переставал с обожанием созерцать образ любимой девушки. Любовь к этой кроткой фее проливала бальзам на его рану, и он, страдая от разлуки, вместе с тем предавался мечтам о будущем.
Принц выглядел веселым; он поздравил Кристиана с выздоровлением и обещал, что от себя тоже поблагодарит Марата за его прекрасное лечение.
Прежде чем войти к графу д'Артуа, Кристиан отослал свою карету, наказав кучеру передать матери, что принц задержит его до позднего вечера; таким образом, графиня не станет волноваться, а сын будет свободен.
В семь часов он простился с принцем, нанял фиакр и велел кучеру ехать на набережную Сен-Бернар.
По расчету Кристиана, именно в это время Ретиф, выходивший каждый вечер с дочерью на прогулку, обычно возвращался домой; если они еще не вернулись с прогулки — он увидит девушку на улице и подаст ей знак; если они уже дома — он отважится подняться и постучаться к Инженю.
Конечно, это будет дерзость, но Инженю, узнав, что он выстрадал, простит его.
Кристиан чувствовал, что его сердце бьется сильнее по мере того, как он шел по улице; издали он не сводил глаз с окна, которое, как он ожидал, будет освещено мягким, дрожащим светом лампы.
В окне было темно.
«Ну, что ж! Они еще не вернулись, — подумал Кристиан. — Ведь они не могли лечь спать так рано. Кстати, Инженю не спит без ночника, и, если он горит, штора в ее комнате приобретет розоватый цвет, указывающий на то, что ночник зажжен».
Кристиан принялся расхаживать по улице взад и вперед.
Так он прошагал около часа.
Через час раненая нога невыносимо устала, и Кристиан начал волноваться. Он снова вышел на набережную, подал кучеру знак подъехать и, сев в фиакр, приказал остановиться за три-четыре дома от входной двери дома, где жила Инженю.
Сидя в неподвижном фиакре, Кристиан слышал, как пробило восемь, половину девятого, девять.
Он наблюдал, как улица постепенно пустеет, и скоро Кристиан остался на ней почти один.
Тогда он встревожился всерьез: несмотря на то что было очень поздно — пробило половину десятого, — Ретиф и Инженю не возвращались.
В конце концов, он решил выйти из фиакра и расспросить соседа: привратников в домах буржуа того времени не было и в помине.
Соседом Ретифа был бакалейщик; он закрывал свою лавку, когда к нему обратился Кристиан.
— Сударь, не могу ли я узнать у вас, не случилось ли несчастья с господином Ретифом де ла Бретоном, который живет на пятом этаже в соседнем с вашим доме? — спросил молодой человек.
— Уж не печатник ли это, что пишет и сам набирает книги? — ответил вопросом на вопрос бакалейщик.
— Это он.
— И у него есть дочь?
— Да.
— Несчастья с ним, сударь, не случилось, но он переехал.
— И когда же?
— Позавчера.
— А не знаете, куда?
— Он перебрался в предместье Сент-Антуан.
— Не знаете ли вы его адрес?
— Нет… Знаю только, что поселился он у торговца обоями.
— Не у его ли друга господина Ревельона?
— Господин Ревельон, верно! Да, сударь, он живет у господина Ревельона.
Кристиан поблагодарил бакалейщика и снова сел в фиакр, назвав кучеру адрес г-на Ревельона, который был ему известен потому, что он не раз слышал его от Инженю.
Через четверть часа фиакр остановился перед домом торговца обоями, на противоположной стороне улицы.
У ворот дома выстроилась вереница фиакров, поджидающих седоков; окна на втором этаже были ярко освещены, заливая светом даже улицу.
Кристиан услышал звуки оркестра и заметил, что за портьерами движутся тени танцующих.
Молодой человек понял, что у Ревельона бал; но по какому поводу?
Он велел кучеру это выяснить.
Кучер слез с облучка, отправившись перекинуться словечком со своим собратом, и скоро вернулся обратно.
— Ну, что там? — спросил Кристиан.
— Свадьба в доме, вот что.
— И кто выходит замуж?
— Откуда я знаю? Девушка!
— Ты узнал ее фамилию?
— Я не спрашивал.
— Выясни, постарайся узнать фамилию особы, что выходит замуж.
Кучер снова отправился за сведениями.
Все, что Кристиан узнал до этой минуты, казалось странным, но беспокойства не внушало. У г-на Ревельона две дочери; танцевали на втором этаже, значит, у Ревельона; поэтому, по всей вероятности, замуж выдавали одну из девиц Ревельон.
И все-таки сердце Кристиана невольно сжималось, пока его кучер переходил от фиакра к фиакру, расспрашивая других кучеров.
Наконец славный малый вернулся.
— Черт возьми, сударь! Они говорят, что не знают фамилии новобрачной: правда, как вы сами видите, свадьбу играют у господина Ревельона.
— Вероятно выходит замуж одна из его дочерей?
— Да нет, сударь, — возразил кучер, — я спрашивал… Особа, что выходит замуж, живет в доме Ревельона всего два дня.
— Что же такое он говорит?! — прошептал Кристиан, сопоставляя то, что рассказал ему бакалейщик с улицы Бернардинцев, с тем, что разузнал кучер.
Он устремил на окна второго этажа исполненный тревоги взгляд.
В эту минуту одно окно распахнулось: из дома на улицу сразу выплеснулись песни, радостные крики; какой-то мужчина облокотился на подоконник; Кристиану смутно показалось, что он его где-то видел.
Неизвестность была для Кристиана слишком мучительна: он открыл дверцу фиакра, чтобы выйти и все выяснить.
Но тут пробило полночь, и в это мгновение подъехал еще один фиакр; однако, вместо того чтобы занять место в хвосте вереницы экипажей, он остановился на темном углу улицы, в нескольких шагах от фиакра Кристиана.
В этом фиакре сидел человек, который, как и Кристиан, приехал сюда, чтобы кого-то ждать, и явно тоже желал остаться незамеченным: осторожно высунув голову из окошка и заметив нескольких гостей, вышедших из дома и подзывавших карету, он снова откинулся на сиденье.
Следом за тремя — четырьмя уставшими танцорами из дома торопливо вышел мужчина, высматривая кого-то в темноте.
Вероятно, второй фиакр остановился в заранее назначенном месте, ибо мужчина побежал к нему, даже не обратив внимание на фиакр Кристиана.
Кристиан решил, что от этого человека он узнает больше, чем от кучеров, спрыгнул на землю и, прижимаясь к стенам домов, пробрался до ворот и укрылся в их нише.
Человек, вышедший из дома и направлявшийся ко второму фиакру, был одет с необычной изысканностью, на манер вырядившегося на праздник буржуа.
«Наверное, жених», — подумал Кристиан.
В петлице сюртука у того действительно торчал целый букет.
Подойдя к фиакру совсем близко, человек снял шляпу и тихо спросил:
— Это вы, ваша светлость?
Самый тихий голос далеко разносится в ночи, когда все частицы воздуха отделяются друг от друга, очищаются для того, чтобы в промежутках между ними лучше проникал звук.
— А! Это ты? — послышалось из фиакра.
— Да, ваша светлость.
Кристиан, затаивший дыхание при словах «ваша светлость», прислушался более напряженно.
— Ну что, разве я не человек слова, разве я вам солгал? — спросил стоящий у фиакра человек.
— О, право же, я, признаться, не верил в это!
— Во что же вы верили?
— Ну, что ты оставил за собой право на жалкую месть. Ты ушел от меня с угрозами, я не забыл этого, и подтверждение тому, что я взял с собой телохранителя с пистолетами… И сам видишь, я тоже вооружен.
— Напрасная предосторожность, ваша светлость! — с горечью ответил человек, вызывавший недоверие. — Я сказал вам, что отомщу за вашу несправедливость, это верно. И вот вам моя месть: я предлагаю вам то, чего вы желали, отдаю вам то, что обещал. Честный человек держит свое слово.
— Значит, малышка здесь?
— То есть моя жена… Да, ваша светлость.
— Вот как! Ну а ты?
— Я, ваша светлость, уйду, а вы останетесь. Гости собираются расходиться, как вы изволите видеть. Трое-четверо самых настырных ждут, чтобы попрощаться со мной, а добрый папаша должен благословить дочь; получив благословение, она уйдет к себе спать. Я принес вам ключ от моей спальни; вы замените меня во всем и, благодаря жертве, которую я вам приношу, в будущем сможете лучше относиться к самому преданному из ваших слуг.
— О! То, что ты делаешь сейчас, возвышенно!
— Не шутите, ваша светлость! Это гораздо серьезнее, чем вы думаете, ведь речь идет о восстановлении моей репутации. До меня у вас в почете были эти бонтаны и лебели, врали и фигляры; я же хотел доказать вам, что могу совершить то, на что никогда не был способен ни один из этих людей.
— Кто может знать, где способно гнездиться самолюбие! — тихо воскликнул тот, к кому обращались «ваша светлость».
— Теперь, пожалуйста, помолчите. Когда вы увидите, как выходит семья Сантера — их трое: жена, мальчик лет восьми — десяти и детина ростом в пять футов десять дюймов (он снабжает пивом весь квартал), — смело заходите в дом и поднимайтесь на четвертый этаж; дверь, ключ от которой я вам дам, прямо напротив лестницы.
— Хорошо! Отлично! Я дам о себе знать, и ты увидишь, как я исправляю свои ошибки!
— Признавать ошибки, ваша светлость, — уже большое дело! — назидательным тоном заметил стоящий у фиакра мужчина.
— Пустяки! Этим ты не удовольствуешься в обмен на твою брачную ночь и будешь прав… Прощай, Оже!
Кристиан слышал весь этот разговор, и ему казалось, что он в бреду, ибо ничего не понимал и не мог поверить, что оказался замешан в эту комедию, которая разыгрывалась между мужчиной, именуемым «ваша светлость», человеком по имени Оже и той новобрачной, которую ее муж так бесстыдно продавал богатому сеньору в первую брачную ночь.
Кристиан, наблюдая за этим торгом, дрожал всем телом; голос мужчины, прятавшегося в фиакре, казался ему знакомым; имя Оже он уже слышал.
Кристиан снова прислушался, но разговор закончился; человек по имени Оже вернулся обратно в дом, откуда довольно скоро снова вышел в сопровождении трех особ, о ком он уже говорил, то есть Сантера, его жены и сына.
— Прощайте, господин Сантер! — громко сказал он, закрывая дверцу фиакра, в который тот уселся. — Прощайте, госпожа Сантер! До завтра!
Грубый раскатистый смех послышался в ответ.
Фиакр уехал.
После этого Оже помахал рукой: дверца второго фиакра открылась, и на землю спрыгнул закутанный в плащ человек; он осторожно приблизился к двери, где его ожидал Оже; последний что-то вложил ему в ладонь (как понял Кристиан, это и был обещанный ключ), и, словно боясь, что тот человек, кого он называл «ваша светлость», еще в чем-то ему не доверяет, новобрачный свернул за угол и исчез.
Кристиан, охваченный ужасом, застыл на месте: чем меньше он понимал, что происходит, тем больше был страх, испытываемый им.
Как только Оже скрылся, незнакомец вошел в дом и закрыл за собой дверь; все было кончено.
И тут из неприкрытого окна до Кристиана донесся хорошо знакомый голос и, подобно пуле, попавшей ему в бедро, не менее смертельно поразил его прямо в сердце.
Это был голос Ретифа.
— Ну, зять мой, крепко запирайте ваши двери, и спокойной ночи! — говорил он. — О Гименей! Тебе отдаю я мою Инженю!
И окно закрылось.
Потрясенный Кристиан обессилено присел на каменную тумбу у ворот.
— Да! Сомнений больше нет, нет! — бормотал он. — Инженю вышла замуж!.. Но кто такой этот Оже, который называет ее «моя жена», а сам убегает из дома, куда вместо себя впустил чужого мужчину?.. Кто этот человек, кого он называет «ваша светлость»? Кому из них Ретиф отдает Инженю?.. О проклятый дом! — воскликнул он. — Почему не распахнешь ты свои стены, чтобы взгляд мой смог проникнуть в твои самые темные тайники?
И Кристиан протянул к дому судорожно сжатые руки, как будто желая разодрать его ногтями.
Но вскоре он опустил затекшие руки и, опьянев от гнева, отдался на волю всемогущему потоку горя.
«Завтра я все узнаю об этой тайне, — подумал он. — Завтра вошедший в дом мужчина выйдет, а я буду здесь и увижу его лицо».
Кристиан прислонился к стене, чтобы не упасть.
Потом, заметив, что в гостиной на втором этаже свет погас, а в окне на четвертом горит лишь ночник — роковой свидетель чужого счастья, — Кристиан со стоном сел в свой фиакр (кучеру он велел встать прямо перед дверью) и, бессильно раскинувшись на подушках, стал считать, дрожа от холода и плача, долгие часы этой жуткой ночи, ожидая, когда из дома выйдет человек, укравший его счастье.
XLV. СПАЛЬНЯ НОВОБРАЧНОЙ
Так прошло более часа; для Кристиана это был час невыразимой тоски и неописуемой душевной муки.
Все это время он без конца вылезал из фиакра и опять садился в него. Много раз глаза Кристиана задерживались на ночнике, неподвижное пламя которого просвечивало сквозь занавеси.
Но вот его напряженный слух уловил какой-то шум в проходе к дому;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100