Наконец, он прибыл в Бордо, но отца уже там не застал — Генри отправился осматривать приграничные с Францией восточные пределы своих владений.
— Ну уж нет, — решил он, — бегать за ним на цыпочках я не стану. Я, как примерный сын, являюсь чуть ли не по первому же зову, а оказывается, что я ему вовсе и не нужен.
Как всегда, масленица в Бордо была развеселая, и Ришар, довольный блестяще проведенной турской войной, с головой ушел в развлечения, так что и наступивший вскоре Великий пост не сразу смог его остановить. Здесь, в Бордо, кстати, находилась и его невеста Алиса. Ришар не мог не встретиться с ней. Алиса показалась ему хорошенькой, и он, забыв про обиды, принялся за ней ухлестывать. Без особого труда он добился от нее тайных свиданий, а потом и бросил, сказав на прощанье следующее:
— Что ж, судьба свела нас дважды. Сперва как жениха и невесту, потом — как любовников. Даст Бог, в третий раз мы встретимся как монах и монашка. Прощайте милая Алиса, я никогда не забуду ваших нежных ласк.
И с тем он покинул плачущую дочь покойного Людовика. А она-то, бедняжка, уже успела взлелеять надежду на то, что Ришар ее полюбил и, наконец, сделается ее законным супругом. К чести принца, он ни разу не намекнул ей на то, что она была наложницей его отца.
Вскоре пришло известие о войне, вспыхнувшей между Филиппом-Августом и Генри Плантагенетом. Бертран де Борн внушил-таки молодому королю Франции мысль о прелестях войны и необходимости ее ежегодного ведения. И Филипп-Август решил воскресить давний спор о графстве Иссуден, лежащем между Шатору и Буржем, на самой границе между английскими и французскими владениями, как Жизор в Нормандии. Он вторгся в пределы Иссуденского графства как раз тогда, когда король Генри производил инспектирование своих восточных границ. Покинув Бордо, Ришар и брат его Жан, к тому времени уже получивший прозвище Сантерр, то бишь, Безземельный, оставив бордоские развлечения, отправились на восток, чтобы оказать помощь отцу. Но война между английским и французским королями оказалась недолгой. Сойдясь для переговоров, они заключили мир. Король Генри пообещал женить своего сына, Жана Сантерра, на сестре Филиппа-Августа — Алисе, при этом он сделал весьма недвусмысленный намек на то, что завещает корону свою не Ришару Львиное Сердце, а Жану Безземельному, так что Франция от такого брака будет иметь большую выгоду. Прощаясь с Филиппом-Августом, Генри обронил:
— Рад был еще раз удостовериться в вашем благоразумии. Вы не по годам мудры. Удивляюсь, что общего у вас может быть с моим Ришаром. По-моему, он непроходимо глуп. Сочинять стишки и махать мечом — вот единственное, на что он способен. Политика — не его дело. Нет, это не монарх.
— Но он очень мил, — с улыбкой отвечал хитрый Филипп-Август.
Разбойный нрав и безрассудное озорство Рене де Шатильона сыграли злую шутку с Иерусалимским королевством. Среди захваченных им купцов были женщины и среди этих женщин оказалась ни много, ни мало — сестра самого Саладина. Вот почему султан так яростно добивался от короля Гюи решительных мер по отношению к хозяину замка Керак. Шло время, а пленники продолжали томиться в казематах Моавского замка. Дождавшись первых теплых дней, Саладин начал решительный поход на Иерусалим. Чтобы избавиться от лишних врагов, он первым делом совершил очень мудрый поступок — заключил дружеский мир с графом Триполи, Раймоном, обширные владения которого простирались от самой Антиохии на севере, до Галилейских земель на юге, ибо граф Раймон был женат на Галилейской принцессе Эшиве. Узнав об этом, король, Гюи Лузиньянский пришел в неописуемую ярость и, не дожидаясь праздника Пасхи и Святого Огня Господня, он повел войска свои на север, горя желанием наказать изменника. Огромные отряды тамплиеров и госпитальеров, возглавляемые великими магистрами двух орденов, де Ридфором и д'Амьеном, сопровождали государя в этом походе. Сенешаль Жан де Жизор остался в Тампле за главного, в подчинении у него было не более сорока тамплиеров, включая прецептора Жана де Фо. Остановившись в Назарете, король Гюи решил провести здесь несколько дней в молениях к Иисусу, родившемуся в этом городке. Тут оба великих магистра приступили к нему с уговорами сделать попытку примирения с Раймоном и объединения с ним для борьбы против Саладина. Сговорчивый Гюи согласился, и д'Амьен с де Ридфором отправились в Тиверию, где в то время у своей жены Эшивы в огромном замке, построенном из черного вулканического камня, находился граф Триполийский. Тридцать тамплиеров сопровождали своего гранмэтра, тридцать госпитальеров — своего. Они еще не знали, что граф Раймон разрешил большому отряду сарацин проехать по его владениям. Он поставил всего лишь два условия — не обидеть ни одного жителя Галилеи и, выехав с первыми лучами солнца, покинуть Галилею с последними отблесками заката. Проехав через замок Де Фев, крошечные отряды тамплиеров и госпитальеров встретились в поле у Крессона с семитысячным войском сарацин. Сражение было бы бессмысленным, и великий магистр госпитальеров взял на себя переговоры с военачальником сарацинского войска, но кончилось все тем, что сарацины схватили всех рыцарей, отсекли им головы и воздели на пики. Д'Амьена и де Ридфора они отпустили со словами:
— Можете вернуться к своему королю и передать ему, что если он не подчинится самому могущественному из всех султанов, Саладину, то головы всех христиан, обитающих на земле Палестины, окажутся на остриях пик, а копий у Саладина намного больше, чем у вас голов.
Д'Амьен и де Ридфор отправились обратно в Назарет, а сарацины кичливо прогарцевали под окнами Тивериадского замка, являя взору графа Раймона отсеченные головы тамплиеров и иоаннитов, насаженные на длинные пики.
— Как видите, мы исполнили свое обещание, — нагло ухмыляясь, сказал ему сарацинский воевода, — возвращаемся до заката и не обидели ни одного жителя Галилеи, а эти головы, которые поутру еще вращались на своих шеях, принадлежали людям, пришедшим в ваши владения с юга.
Прийдя в неописуемый ужас, граф Раймон срочно отправился в Назарет, где встретился с королем Гюи и на коленях просил у него прощения за то, что искал мира с Саладином. Король простил его, поднял с колен и троекратно поцеловал, после чего был созван совет для обсуждения плана действий. По данным лазутчиков, основное войско Саладина размещалось в горах за Иорданом на расстоянии восьми-девяти лье от войска крестоносцев. Вряд ли следовало ожидать, что Саладин двинется вниз по Иорданской долине — во-первых, так он рисковал обнажить тылы, а во-вторых, с каждым днем солнце палило все жарче, и май стоял такой, каков обычно бывает в здешних местах июль. Поэтому решено было двигаться медленно и встретить сарацин в горах, окружающих Иорданскую долину, где все-таки не так жарко и дует ветерок.
Но Саладин не думал спешить. Он выжидал, когда страшная жара растопит и обратит в воду суровые намерения крестоносцев дать сарацинам решительное сражение. Не выдержав жары и томительного ожидания, Гюи Лузиньян отбыл из расположения войск в Сен-Жан-д'Акр, куда вскоре прибыли и все придворные, включая королеву Сибиллу. На холмах Галилеи осталось войско, возглавляемое графом Триполи и великими магистрами двух главных рыцарских орденов.
То и дело собирался совет, на котором многие высказывались за то, чтобы двинуться самим на Саладина, но разумные доводы Раймона Триполийского и других здравомыслящих полководцев, говоривших, что при такой невыносимой жаре закованная в кольчуги и латы армия за несколько часов марша превратится в длинную связку свежезажаренных перепелов, пока брали верх.
Первым не выдержал Саладин, ибо он клялся на Коране, что за три года отберет у крестоносцев Иерусалим. В день Козьмы и Дамиана, огромная армия сарацин переправилась через Иордан там, где он вытекает из Геннисаретского озера и устремляет свои воды на юг, в Мертвое море. Часть войска двинулась на северо-запад и захватила Тиверию. Небольшой гарнизон цитадели крепости мужественно оборонялся, возглавляемый Эшивой, принцессой Галилейской и женой Раймона Триполийского, который в это время находился в основном крестоносном войске. На другой день, узнав об , этом, все вожди крестоносцев высказались за немедленное выступление и схватку с Саладином. Громче всех кричал Рене Шатильонский, недавно приведший свой полк в Галилею. Он похвалялся, что лично захватит в плен Саладина и отвезет его к себе в Керак, где его ждет не дождется родная сестра. Лишь Раймон, несмотря на то, что там, в цитадели Тивериадской крепости, его жена отбивала атаки мусульман, был против выступления. Но на сей раз его не послушались.
Решено было двигаться в обход и зайти навстречу Саладину с запада, то есть, там, где он меньше всего ожидает. Совершив бросок через чудовищную жару, к полудню 2 июля пришли в Сефорию — город, в котором родилась Святая Анна, мать Девы Марии и бабушка — Иисуса Христа. Здесь, утолив жажду и омывшись в превосходных, чистых и сладостных источниках, вновь собрали совет. Только что из Тиверии прискакал гонец с сообщением о том, что вся армия Саладина уже разместилась на западном берегу Геннисарета, чернокаменный замок разрушен до основания, но цитадель по-прежнему не сдается. Узнав о подвигах своей матери Эшивы, сыновья Раймона Триполийского со слезами стали уговаривать всех идти на подмогу. Но Раймон и тут проявил несравнимую твердость.
— Судя по всему, — сказал он, — Саладин двигается теперь по направлению к Сен-Жан-д'Акру, и нам лучше всего дождаться его тут. Здесь, в Ле Сефори, у нас великолепные позиции, воды предостаточно — там и сям в тени раскидистых смоковниц журчат обильные источники. Во всех окрестностях от Ле Сефори до Тиверии воды нет. Если мы займем здесь оборону и дадим достойный отпор противнику, Саладину ничего не останется, кроме как разграбив окрестности Геннисарета вернуться в Сирию.
Так и было решено, но вечером того же дня в Сефорию прибыл король Гюи. С ним вместе приехал отряд аккрских госпитальеров и сенешаль Жан де Жизор. Выяснив обстановку, король поначалу одобрил план Раймона, но затем, когда Гюи уже укладывался спать, к нему в шатер попросились на аудиенцию великий магистр Жерар де Рид фор и сенешаль Жан де Жизор, Говорил магистр, а сенешаль в это время смотрел на короля своими черными глазами, и было ясно, что де Ридфор говорит со слов де Жизора.
— Раймон предатель, уверяю вас, ваше величество, поверьте мне. Он затеял сложную интригу, желая отдать нас во власть своего нового дружка, Саладина. Они уже поделили между собой ваши владения. Если мы останемся здесь, то окажемся в ловушке. Ведь доподлинно известно, что Раймон принес Саладину омаж.
Он — вассал вашего врага. Сбросьте с глаз пелену. Вы слишком доверчивы, ваше величество. Вспомните тамплиеров и госпитальеров, погибших в поле у Крессона. Нам нужно выступать с самого, раннего утра, покуда шпионы, посланные Раймоном, не сообщат Саладину о новом решении.
И Гюи Лузиньян послушался. На рассвете был отдан внезапный приказ выступать из Сефории и двигаться на сближение с неприятелем.
Граф Раймон, удивленный отданным приказом, быстро понял, откуда дуют ветры, но, смирившись, повел за собой войско авангарда. Король находился в середине армии, иоанниты и храмовники обеспечивали тылы сзади и по бокам, а также шли в передовом отряде. Солнце начало припекать немилосердно, едва только его безжалостный лик оторвался от полосы горизонта. Очень скоро жажда стала мучать людей и лошадей, но нигде во всей, округе не было ни одного источника. В полдень крестоносцы вышли на широкое Хиттинское плато. Пред ними возвышался двуглавый холм, напоминающий арабское седло или двурогий шлем. Здесь они впервые увидели заставы Саладина, армия которого располагалась неподалеку, за холмами. Вновь был созван совет, на котором большинство рыцарей выступало за то, чтобы скорее двигаться к Геннисарету, ибо нет дольше сил переносить жажду. Но тамплиеры потребовали от короля приказа разбить здесь лагерь, и Гюи согласился с тамплиерами.
— Здесь, на двурогом холме Хиттина — сказал он, — Иисус произнес свою нагорную проповедь, и если нам суждено сразиться на этом месте с неверными, мы будем взирать на священный для нас холм и так победим.
Решено было отдыхать до завтра, а завтра утром спускаться в долину Арбель и по ней двигаться к Геннисарету. Ночь была жаркой и душной, воды оставались считанные капли, и многие не могли уснуть, мучаясь от жажды. У некоторых рыцарей за ночь околели лошади. Когда на востоке, там, где лежало желанное озеро, как чаша, наполненная до краев водою, забрезжили первые отблески грядущей зари, ноздри спящих или ворочающихся от мучительной бессонницы рыцарей защекотал запах дыма. Вскоре дышать стало совсем нечем. Поднялась тревога. Разведчики донесли, что войско Саладина приближается по долине Арбель, а сарацинские лазутчики, незаметно прокравшись мимо расставленных тамплиерами постов, подожгли траву вокруг стана крестоносцев. Полки спешно строились, сквозь дым не видя, как через ущелье уже несутся на них самые лихие рубаки саладинова воинства. В этой сумятице, в дыму и духоте, с первыми брызнувшими в просветы между гор лучами солнца началось сражение при Хиттине, страшная мясорубка, в которой обессиленные, страдающие от жажды и духоты крестоносцы не в состоянии были противостоять свежему и полному сил войску Саладина, к тому же несколько превосходившему их в численности. Более мрачное сражение трудно себе представить — в отчаянии крестоносцы рубили во все стороны, задевая оружием своих же товарищей. Половина сарацинской армии вообще не успела вступить в бой, оставаясь в резерве. Задолго до полудня исход сражения был полностью решен, и битва превратилась в жестокое истребление армии крестоносцев воинами ислама.
Саладин торжествовал победу, лицо его сияло, он то и дело оглаживал бородку, славя Аллаха. Он еще не знал, что сегодня окончательно решится судьба Иерусалимского королевства, но видел, как пред ним распахивается прямая дорога на Акку, город его мечты, столь же желанный, как Эль-Коде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52