Больше же всего Ришара вдохновлял образ его родной матери, Элеоноры, Он обожал ее чистым чувством девственника, восхищался ее неиссякаемым весельем и остроумием, а когда становился на молитву, глаза Элеоноры причудливо светились на него с образа Пресвятой Девы. Все уголки души его были заполнены сверху донизу, и казалось, Господь присутствует везде — в молитве, и в безудержном, не знающем границ веселье. Ведь Ришар был еще так молод, и многого не понимал.
Весной случилось в Тулузе несчастье — погиб всеобщий любимец, виконт де Туар. А Ришар только-только успел понять, зачем всем нужно возносить до небес эту полную бездарность, этого круглого идиота. Де Туар попросту выполнял роль громоотвода. Ему доставались все лавры, он был признан лучшим трубадуром понарошку, ведь если из всех трубадуров выбрать самым лучшим кого-нибудь настоящего, остальные станут ему завидовать и передерутся. Причиной смерти эн Мишеля стало появление в Тулузе некоего черного человека по имени Жан де Жизор. Он приехал в город в сопровождении эклэрэ альбигойцев Транкавеля, и Ришар сразу почувствовал, как в жизнь двора Раймона вошло что-то недоброе.
— Кто этот человек, мама? — спросил он у Элеоноры. — Почему он так мне не нравится?
— Это сенешаль великого магистра ордена тамплиеров, — сказала королева. — Тех тамплиеров, которые живут в Иерусалиме. Зимой у них умер прежний великий магистр, Бертран де Бланшфор. Я знала его. Это был необычайно интересный человек. Новым магистром стал Филипп де Мийи, а эн Жан де Жизор сделался сенешалем. Ведь ты знаешь, как устроен орден тамплиеров?
— Еще бы! Конечно знаю, — отвечал Ришар. — Ведь я и сам когда-нибудь стану великим магистром ордена тамплиеров. Не весь же век мне быть просто трубадуром.
— Дурачок, — засмеялась королева. — Тебе надо готовиться быть государем. Хотя, ты знаешь, неизвестно, у кого больше сейчас власти, у королей или у великих магистров.
— Но почему этот сенешаль Жан такой неприятный?
— Для кого как. Покойный Бертран де Бланшфор души в нем не чаял. Жан — необыкновенный человек. Хотя, увы, напрочь лишен не только куртуазности, но и самого простейшего чувства юмора.
— Зачем нужны люди без чувства юмора?
— Должно быть нужны. Многие женщины обожают остроумных, но чувствуют себя надежнее рядом с людьми без чувства юмора. А государи — как женщины.
— Можно я не буду знакомиться с этим сенешалем, Жаном?
— Разумеется. Зачем тебе? Иди, играй пока юный рыжик мой милый, мой Даданет.
За время пребывания в Тулузе Жана де Жизора эклэрэ Транкавеля, Ришар обратил внимание, что многие придворные и гости Раймона Тулузского имеют с ними продолжительные и важные беседы, во время которых не искрятся улыбки, не раздается легкий смех, и это еще больше настроило его против неприятных пришельцев, в особенности против сенешаля Жана. Однажды Ришар увидел, как тот в упор разглядывает его. У тамплиера был пронизывающий, тяжелый взгляд, от которого Ришару сделалось ужасно не по себе, и он взял да и показал сенешалю язык. Де Жизор усмехнулся и, отвернувшись, пошел по своим делам, а у Ришара осталось гадкое чувство, будто в этот момент кто-то незримо указал ему на сенешаля тамплиеров и сказал: «Вот это — твоя погибель!»
И уж, конечно же, Ришар возненавидел эту темную личность, когда Жан де Жизор своею рукой убил беднягу Мишеля де Туара.
Вспышка гнева меж ними произошла мгновенно, хотя ожидалась давно, чуть ли не с первого дня пребывания Жана в Тулузе. Де Туар сразу заметил ту брезгливость, которую вызывали в госте из Иерусалима, восторги окружающих по поводу его кансон и баллад. Видя, как Элеонора или Бертран де Борн с важным видом ведут беседу с этим жизорским выскочкой, виконт все больше распалялся, и однажды находясь не в самом лучшем настроении, он столкнулся в дверях с ним и имел неосторожность воскликнуть:
— Дорогу лучшему трубадуру Прованса!
Любой другой при дворе Раймона тотчас же обернул все в шутку, уступил бы де Туару, да так, что присутствующие со смеху за животики схватились. Жан де Жизор повел себя иначе. Он поднял черную бровь, посмотрел на трубадура испепеляющим взглядом и ответил:
— Да неужели! Дорогу сенешалю великого магистра тамплиеров!
— Нахал! — взревел старина де Туар и выхватил меч. — Да тебя следует проучить как следует! Короче, проучить, вот! Я хочу драться не на жизнь, а на смерть!
— Прекрасно, — ответил сенешаль Жан и, выхватив из ножен свой меч, набросился на беднягу виконта.
— Защищайтесь! — взвизгнул эн Мишель, хотя защищаться надо было ему, чего он как раз и не сделал.
Первым же ударом Жан де Жизор рассек ему шею и ключицу, виконт рухнул на пол, обливаясь кровью и ревя от боли. К сенешалю бросились видевшие всю сцену трубадур Гираут де Борнель и двое его жонглеров — Иснар и Оордель. Они схватили его за руки, но было уже поздно — несчастный де Туар лежал в луже крови без дыхания. Старое сердце не вынесло боли.
— Вам лучше покинуть гостеприимную Тулузу, — с гневом взирая на убийцу, проскрипел зубами Гираут де Борнель.
— Что вы говорите? — усмехнулся Жан де Жизор. — Именно это я и собираюсь сделать послезавтра.
Жан де Жизор сдержал свое обещание и действительно через два дня после гибели виконта де Туара покинул Тулузу, ибо в Жизоре у него была назначена весьма и весьма важная встреча. Стояла дивная, благоуханная весна. Два оруженосца, пятеро тамплиеров со своими оруженосцами и целый штат слуг сопровождали сенешаля в этой поездке. Две лошади тащили отдельно повозку, в которой ехал заветный сундук Жана, совершивший второе путешествие через Средиземное море вместе со своим хозяином. Жан не мог оставить реликвию без своего личного присмотра. Десятилетняя Мари и Жан де Фо, ставший новым прецептором Иерусалима, остались в богатом иерусалимском доме сенешаля Жана.
Воздух Франции, уже, казалось, забытый за пять лет жизни в Леванте, наполнял легкие Жана радостью, и в душе его кувыркалась ехидная усмешка: «Я еще покажу вам!» Он как раз и собирался показать кое-что человеку, с которым у него была назначена встречали Жизоре, но угроза относилась, разумеется, не только к нему, но и ко всему человечеству, которое, само того не ведая, непростительно провинилось перед господином де Жизором. Тулузские встречи вертелись в памяти, как слепые щенки под ногами ощенившейся суки. До чего же смешных и рыжих дураков нарожала Элеонора от своего Анри! Жан не мог себе вообразить, что из кого-нибудь из них когда-то получится путное. Особенно смешон был этот конопатый Ришар с глупым, действительно щенячьим взглядом. Еще и язык показывает! Пройдет время, и он этим языком будет лизать сапоги Жана де Жизора, вот увидите! Так думал Жан, минуя один за другим города Аквитании, Пуату, Турени, Анжу, Алансона, и приближаясь к родному Жизору. Наконец он увидел в отдалении свой замок, за которым возвышался, владея всем раскинувшимся пейзажем, мощный вяз Ормус.
Жизорский комтур Альфред де Трамбле, встретив сенешаля, как положено, поцелуем в плечо, на вопрос о том, прибыл ли гость, ответил:
— О да, он прибыл вчера и с нетерпением ждет вас. Весь такой неспокойный, нервный.
— Где он сейчас?
— Отправился осматривать окрестности.
— В какую сторону?
— В сторону вяза.
Проследив, чтобы драгоценный сундук был установлен на своем месте, Жан поручил Альфреду устройство прибывших вместе с ним тамплиеров, а сам отправился, искать своего гостя. Поиски долго не продлились, он нашел его неподалеку от вяза, внимательно рассматривающим высокую крону исполинского древа. Увидев подъезжающего хозяина замка, заволновался, оправил на себе рясу, стряхнул с нее прицепившуюся травинку.
— Здравствуйте, Ваше Преосвященство, — сказал Жан, слезая с седла и подходя к гостю. — Вы выбрали самое лучшее место для беседы. Если только тот, кто может нас подслушать, не затаился под корой этого дедушки всех деревьев.
— Мне нигде не доводилось видеть подобного феномена природы, — сказал гость, вновь окидывая взором крону вяза.
Разговор некоторое время крутился вокруг деревьев, затем перешел к разным природным феноменам вообще. Томас Беккет, а именно он был гостем Жизора, стал рассказывать о таинственном нагромождении камней Южной Англии, называемом Стоунхедж. Они с Жаном присели у самого, ствола вяза, а двоим своим телохранителям Томас дал знак, чтобы они держались поодаль.
— И все-таки, феноменальные явления природы ни в какое сравнения не идут с чудесами человеческого духа, — подвел черту Томас. — Давайте перейдем к делу.
Вы привезли мне ту самую рукопись, о которой писали в письме?
— Да, Ваше Преосвященство, и готов показать ее Вам.
— Давайте.
Жан извлек из-за пазухи кожаную цисту и протянул ее Беккету.
Тот извлек свиток, развернул его и, сильно щурясь, принялся сначала внимательно разглядывать, потом столь же внимательно читать. Жан не сводил глаз с его лица, в котором по мере чтения стали происходить заметные перемены. Поначалу легкая улыбка играла в уголках губ английского изгнанника, потом лицо стало бледнеть, а улыбка исчезать. Томас поморгал, нахмурился и кашлянул. Посмотрел на Жана.
— Ужасно трудно читать по-арамейски. Я многого не понимаю. И все же…
— Читайте, — сказал Жан, глядя прямо в глаза англичанину.
Тот снова углубился в чтение. Стал почесывать себе щеку, крепко сжал подбородок, потом по лицу Беккета пошли розовые пятна, а к концу чтения в груди у него заклокотало и захрипело. Он сделал было движение, свидетельствующее о том, что ему хочется разорвать свиток на мелкие кусочки, но передумал и процедил сквозь зубы:
— Разумеется, это подделка.
— Дайте мне свиток, Ваше Преосвященство, — сказал Жан, протягивая руку и отнимая у Беккета свиток. — Это не подделка, а точная копия с оригинала. Так что, даже если бы вы порвали сей пергамент, это ничего бы не изменило. Оригинал хранится в надежном тайнике в Иерусалиме. Написанные тут откровения, конечно же, неприятны вам, как воину Иисуса, но ничего не поделаешь, рукопись была найдена в подземельях Соломонова храма еще Гуго Шампанским, но до поры до времени утаивалась. Теперь времена изменились. Равновесие в мире нарушилось. Пророчества Отто Фрайзингенского о том, что в ближайшем будущем волна магометан захлестнет до краев, все страны, где живут христиане, вполне может сбыться. Надо уже сейчас готовить новый крестовый исход, но для этого необходимо подчинить палестинским тамплиерам сионскую общину Орлеана и тех тамплиеров, которые обосновались под эгидой короля Франции. И вы будете содействовать нам в достижений этой цели, вы расскажете о нашей встрече папе, он верит вам точно так же, как некогда папы верили Бернару Клервоскому. Могу себе представить, как вы ненавидите альбигойцев, сейчас не время воевать против них…
— Я все понял, — перебил Жана Томас Беккет. — Скажите, какая связь между орденом и ассасинами?
— Никакой. Шах-аль-джабаль Мохаммед ненавидит, всех христиан, в том числе и тамплиеров.
— Хорошо. Значит, мне, как некогда Урбану и Бернару, предстоит организовать новый крестовый поход?
— Возможно.
Томас посмотрел вверх, долго разглядывал переплетения ветвей вяза, затем медленно произнёс:
— Конечно, это фальшивка. Любой праведник, если он поистине праведен, может обратиться мыслью Господу и вопросить Творца, рука Спасителя начертала эти уничтожающие строки или рука гнусного обманщика, и Господь ответит. Эта рукопись, которую вы мне показали, есть омерзительная подделка, созданная рукой заклятого врага Иисуса, врага всего человечества. И все же, я согласен, что обнародование этого документа может повлечь за собой самые непредсказуемые последствия. Не исключено также, что… А впрочем уж это-то вам знать ни к чему. Если вы не возражаете, я пробуду у вас до завтра, а уж завтра отправлюсь папе Александру.
— Как вам будет угодно, Ваше Преосвященство, ведь вы — один из самых блестящих гостей, когда-либо посещавших Жизор, — с насмешкой глядя на Томаса Беккета, легонько поклонился сенешаль Жан.
Некий чудак, накопив много денег, купил себе целый мост через Темзу и построил дом прямо посреди этого моста. Через первый этаж дома проходила арка сквозь которую можно было проезжать, и владелец моста брал с каждого проезжающего за это деньги, а над аркой возвышались второй и третий этажи, увенчанные затейливой крышей. Многим в Лондоне это не нравилось, но король Генри пришел в восторг от такой причуды, появившейся в его столице. Он даже лично принял в Тауэре владельца моста и дома на мосту и подарил ему перстень, на котором было выгравировано: «Почетному жителю Лондона». Не переставая соревноваться с ненавистным Людовиком, Генри радовался всему, что только могло выделить его перед соперником, даже таким пустякам, как жилой дом посреди моста. Продолжая свои государственные образования, Генри много средств тратил на то, чтобы Лондон окончательно утвердился как столица Англии. Он за бесценок продавал жителям города участки земли в окрестностях Лондона, приветствовал и поощрял самые разнообразные архитектурные и строительные новшества, взялся еще больше расширять Тауэр, превращая эту крепость Вильгельма Завоевателя в настоящую твердыню, неприступную и величественную. У Генри не было иного выхода, как полностью положиться на свои островные владения, и он всерьез готовился к войне Англии против Франции. Он даже в самом себе, с некоторых пор, стал все больше и больше воспитывать английский дух, требовал выискивать в старинных архивах рукописи, свидетельствующие о былой славе Британии, велел сделать несколько новых списков древней поэмы о Беовульфе и не запрещал придворным время от времени именовать его новым Беовульфом. Он непрестанно повторяя римскую пословицу про здоровое тело и всячески поощрял всевозможнейшие физические упражнения, забавы и состязания. Зимой по всему Лондону заливались катки, на льду которых лондонцы изощрялись в катании на коньках; летом устраивались и без конца придумывались новые игры с мячом, копьями, битами, метанием различных тяжелых и легких предметов, и все это помимо привычных рыцарских турниров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52