— Такой был вопрос: правда ли, что в некоторых государствах на подлодках две команды? И ежели факт, то желательно узнать ваше мнение.
Митя замялся. Никакого мнения у него не было.
— Может, сделаем так, товарищ лейтенант, я вам доложу, как мы, мотористы, понимаем… Ну, а вы, конечно, подправите.
Митя охотно согласился.
— Вопрос не простой, — сказал Туляков, вздыхая. — В походе намучаешься — имеется желание отдохнуть. А тут одни воюют, другие ремонтируют. Соблазн большой.
Краснофлотцы заулыбались. Митя понял, что система двух команд уже обсуждалась в кубрике и имела своих сторонников.
— Однако подойдем глубже. Где война, а где ремонт? Вышли на позицию, а у тебя повреждение. Береговую вызывать?
Он обернулся и строго поглядел на третью скамью, где притаились еще не вполне разоружившиеся сторонники двух команд.
— Я вам так скажу: если подводник считает, что его дело плавать, а ремонтирует пусть дядя, я за такого морячилу полушки ломаной не дам.
Митя взглянул на слушателей. Старшины в первом ряду сочувственно ухмылялись, только боцман и Савин сидели с непроницаемыми лицами.
— Скажу о себе, — продолжал Туляков тоном исповеди. — Ну, вот, пришли мы с моря. Бортовой Туляков идет в баню, береговой заступает. Два дня меня на лодку на аркане не затянешь — ем, пью, парюсь и газеты читаю. На третий день захожу от нечего делать на пирс, спускаюсь в лодку, заглядываю к себе в отсек и вижу: все нормально, работа идет, но как-то, понимаете, не по-моему, и сам этот береговой что-то мне не нравится. Я, конечно, ему ничего не говорю, ухожу, но настроение, я вам честно скажу, у меня уже желтенькое…
Команда дружно захохотала.
— Ты этому береговому дашь жизни, — возгласил боцман.
— Обязательно, — убитым голосом сказал Туляков. — Не надеюсь, чтоб он на мой вкус потрафил. Обязательно я с ним полаюсь, и тем дело кончится, что либо буду стоять у него над душой, либо вовсе погоню от дизелей… — Он оглянулся на смеющихся матросов. — Вот они смеются, товарищ лейтенант, а между прочим, я никакого смеха тут не вижу. Здесь многие спрашивали насчет зимнего ремонта. Я, конечно, не могу считать себя полностью в курсе, но если желаете знать мое душевное мнение: на завод нам полагаться не приходится. И если на что надеяться, так это исключительно — вот!
До этих слов Туляков держал руки по швам. Тут он поднял их на уровень лица. Кисти рук были большие, темные от въевшейся в поры металлической пыли.
— Как по-вашему, Лаврентий Ефимович, — каким-то нарочито бесцветным голосом спросил Горбунов, — можем мы отремонтировать корабль только своими силами?
Туляков задумался.
— По идее, ничего особо невозможного в этом нет, — сказал он наконец. — За всех не скажу, а от лица мотористов заявляю: переборку и ремонт дизелей беремся произвести полностью и в указанный командованием срок.
Сел и сразу же встал:
— А если что неправильно — прошу извинить.
Митя молчал. Он совсем забыл, что от него ждут ответа. Помог Ждановский.
— Может быть, послушаем других товарищей? — тихонько сказал он, и Митя с готовностью согласился.
Старшина группы электриков Куроптев и трюмный Караваев поддержали Тулякова. Первый — кратко и определенно, второй — начал с каких-то оговорок, запутался, вызвал смех и иронические замечания («Петя, не будь на подхвате…»), а кончил тем, что засмеялся сам и, сказав: «А в общем — сделаем», плюхнулся на место.
— А вы почему молчите, Савин?
Это сказал Горбунов. Вопрос был задан тем же бесцветным тоном, но в кубрике сразу почувствовалось напряжение.
Савин встал. Он стоял, как всегда, не очень по-военному, но так, что к нему было трудно придраться.
— Так ведь я не старшина группы, товарищ капитан-лейтенант.
— Формально нет. Но в вашем заведовании находятся наиболее сложные приборы, и нам интересно ваше мнение.
Савин еле заметно пожал плечами.
— Хорошо, — сказал Горбунов. — Больше вопросов к Савину не имею.
От торпедистов и от комсомола говорил Филаретов. От рулевых — боцман. Сохраняя на лице самое скептическое выражение, он дал понять, что рулевые никому не уступят в деле ремонта.
Митя взглянул на часы — до звонка оставалось три минуты. Эти три минуты по праву принадлежали ему. Он с удовольствием оглядел оживленные лица и подумал, что ничто так не красит человека, как мысль.
— У меня есть предложение, — сказал Туровцев и сам поразился своей прыти. — Я предлагаю обратиться с письмом, — он хотел сказать: «ко всему флоту», но удержался, — ко всем подводникам Балтики. Напишем, что обязуемся провести весь зимний ремонт своими средствами, без завода. Ну и призываем следовать…
По тому, как засияли глаза Тулякова и зашевелилась молодежь в задних рядах, Туровцев понял, что попал в точку. Торжествуя, он посмотрел на Горбунова и скис — командир был недоволен.
— Предложение интересное, — сказал Горбунов, хмурясь. — Надо обсудить его на партийно-комсомольском собрании, а предварительно хорошенько обдумать и взвесить. Если возьмемся да еще прокричим на весь флот — отступления у нас уже не будет.
— Может быть, поручим кому-нибудь подработать проект? — предложил Ждановский.
— Вот вам и поручим.
— Тогда вместе с Филаретовым.
— Правильно. А третьим возьмите Тулякова.
Туровцев даже растерялся от столь очевидной несправедливости. Он не сомневался, что третьим Горбунов назовет его.
Однако это был не единственный удар.
В начале двенадцатого часа, сидя за своим столиком в центральном посту, он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, он заметил Горбунова: командир стоял за перископом и с любопытством разглядывал помощника. Встретившись глазами, Горбунов отвернулся с самым безразличным видом и заговорил с боцманом. Сначала Митя не придал этому значения, но через несколько минут ему опять показалось, что его разглядывают. Обернувшись, он опять увидел Горбунова. И на этот раз Горбунов стоял у люка, держась рукой за кремальеру. Поймав Митин недоуменный взгляд, он медленно усмехнулся, не торопясь перекинул ногу через комингс и скрылся во втором отсеке.
Митя попытался вернуться к суточному расписанию, но, сколько ни старался сосредоточиться, все время чувствовал у себя на затылке пристальный насмешливый взгляд. В конце концов ощущение стало невыносимым.
Когда Митя вошел в отсек, Горбунов надевал реглан. Увидев помощника, он застегнулся и затянул пояс.
— Уходите, товарищ командир?
— Да. А что?
— Нет, ничего. Я хотел спросить…
— А теперь больше не хотите?
— Хочу.
— Тогда спрашивайте скорее, а то я уйду.
— Мы не поговорим сегодня?
— Не знаю.
Вероятно, у Мити был очень озадаченный вид. Горбунов смотрел на него сочувственно.
— Как же так…
— А вот так — не знаю. Разве у нас был назначен разговор?
— По-моему, да.
— По-вашему? Не помните — в котором часу?
— Если не ошибаюсь, на одиннадцать.
— А точнее?
— Точнее? По-моему, это точно.
— Значит, на одиннадцать ноль-ноль. А сейчас сколько?
Наконец-то Митя уразумел. Виновато улыбаясь, он пробормотал:
— Одиннадцать ноль-семь.
— Ваши спешат — ноль-шесть. Зато вы, как видно, спешить не любите.
Митя безмолвствовал.
— Прошу усвоить — у нас на лодке одиннадцать часов — это не «что-нибудь вроде одиннадцати» и не «часиков этак в одиннадцать», а одиннадцать ноль-ноль. Вы готовы?
— Да.
— Хорошо, пойдемте.
Начали с первого отсека. Новый помощник с такой хозяйской уверенностью открывал тугие крышки торпедных аппаратов, так ловко и непринужденно пересказывал слышанное вчера от Каюрова, что Горбунов начал оттаивать. Он молча кивал головой и, хотя ни разу не улыбнулся, хмуриться перестал. Торпедисты помалкивали, но по глазам Филаретова Митя видел, что все обстоит самым лучшим образом.
Второй отсек был жилой и мало беспокоил Туровцева. Кроме поста гидроакустики, здесь почти не было механизмов, и Митя был уверен, что командир не задерживаясь устремится в центральный пост. Но Горбунов рассудил иначе. Войдя в отсек, он сел на койку и расстегнул реглан. Акустика Олешкевича, возившегося за своей перегородкой, он сразу же выслал из отсека. Это было досадно — гидроакустику Митя знал хорошо.
— Так, — сказал Горбунов. — Давайте посмотрим батареи.
Митя почесал в затылке. Первая группа батарей помещалась у них под ногами, в так называемой аккумуляторной яме. Делать было нечего — Митя присел на корточки и пыхтя отогнул тяжелый резиновый мат. Обнажилась стальная крышка. Все попытки приподнять крышку кончились неудачей, скользкий металл не поддавался. Митя пыхтел, потел. Горбунов сидел молча. Он не ворчал и не торопил, но, как видно, не собирался прийти на помощь. Митя занервничал, заспешил и в результате до крови ссадил палец. Сунув палец в рот, он искоса поглядел на Горбунова. Ему хотелось, чтоб командир посочувствовал, на самый худой конец — посмеялся. Но Горбунов не смеялся. Он смотрел на часы.
Тогда Митя разъярился: «Что я ему — мальчишка? Для потехи дался?» От злости он перестал суетиться и легко проник в нехитрый секрет. Отвалив крышку, он поднялся на ноги и поглядел на Горбунова с вызовом.
Горбунов вызова не заметил.
— Три минуты пятьдесят шесть секунд, — сказал он почти добродушно. — Многовато. — Затем понюхал воздух: — Чуете?
Из ямы потянуло хлором, у Мити сразу запершило в горле.
— Что будем делать?
— Чистить баки, менять электролит.
— Ладно. Закройте.
Не вставая с койки, Горбунов просунул руку в щель между коечной сеткой и корпусом лодки и извлек оттуда кучу сального тряпья.
— Это что такое?
Выключатель освещения оказался разболтанным, а верхний плафон — с трещиной. В железной коробке для патронов регенерации командир обнаружил вмятину, краска облупилась, и металл покрылся окисью. Но неприятнее всего получилось с полочкой. Обыкновенная книжная полочка из полированной сосны. Вчера, проходя по отсеку, Митя взглянул на потрепанные корешки, потер пальцем позеленевшую головку шурупа и счел свою миссию оконченной.
— В чьем заведовании находится полка? — спросил командир своим обманчиво безразличным тоном.
Митя промолчал. Ему и в голову не приходило, что полкой кто-то заведует.
— Полкой ведает краснофлотец Олешкевич. У вас к нему нет претензий?
— Пока нет.
— А у меня есть.
Горбунов потянул к себе перекладину, запиравшую полку на манер амбарной слеги, и она легко отошла вместе со скобой. Шурупы выскочили и покатились.
— При качке в один балл, — бесстрастно сказал Горбунов, — вся эта художественная литература свалится нам на голову.
Митя безмолвствовал.
— А ведь я вам говорил об этой полке. Помните?
Митя с сокрушением признал, что помнит.
— Надо записывать.
— Я записываю.
— Покажите.
Пока Горбунов рассматривал записную книжку, Митя жарился на медленном огне. Командир читал, морща лоб и так внимательно, что это походило на издевку.
«Черт дернул меня связаться с этим инквизитором, — думал Митя. — Душу вытянул».
— А вот это здоровая мысль, — сказал Горбунов, расправив морщины. — Коробку надо перенести, все стукаются о нее головами. Наверное, и вы стукнулись? — Митя непроизвольно поднес руку ко лбу, и Горбунов захохотал, довольный, что угадал. — Вот то-то и оно. Большинство разумных мыслей приходит в голову только после того, как стукнешься о что-нибудь твердое.
Митя был покорён. Вместо того чтоб изругать, командир терпеливо разбирал его возмутительные закорючки и даже нашел в них нечто достойное похвалы.
«Какое счастье, что я на двести второй», — подумал он.
— Так вот, — сказал Горбунов, возвращая книжку. — Все это никуда не годится, через неделю вы сами не сможете расшифровать вашу клинопись. Я вам сказал, где можно купить хороший блокнот. Вы были в городе?
— Был. (Митя не решился солгать.)
— Почему же не купили?
— Я был поздно.
— Когда же — если не секрет?
— Вечером.
— Вот что, помощник, — быстро сказал Горбунов. — Подведем черту. Отныне на берег — только с моего разрешения. У вас никого нет в городе?
— Нет. (Дорого далось Мите это «нет».)
— Тем более. Значит, болтаться по городу вам совершенно незачем. Ясно?
— Ясно. Только, если разрешите, я завтра схожу.
— Зачем?
— Надо мне. Блокнот куплю…
Горбунов усмехнулся:
— Ну, если только из-за этого… — Он подошел к своему шкафчику и выбросил на стол с полдюжины разноцветных блокнотов. — Please. Любой на выбор.
Митя так расстроился, что взял блокнот не глядя и забыл поблагодарить.
— Так вот, — сказал Горбунов веско, и Митя понял: последует резюме. — На сегодня хватит. Лодки не знаете, а что знаете — знаете школярски. Это отчасти извинительно — плавали вы мало, и вам легче представить себе лодку в разрезе, чем под водой. Хуже другое. Вы обошли весь корабль и не увидели ничего, кроме механизмов. А ведь лодка — дом, да еще перенаселенный. В походе люди подолгу дышат зараженным воздухом, спят по очереди, даже на то, чтоб сходить в гальюн, требуется мое разрешение. Вы хоть зашли туда?
Митя вздохнул.
— Вот, вот. Вы попросту забыли, что на лодке существует такой важнейший агрегат. Запишите-ка за номером первым: посещение и осмотр гальюна. — Видя, что Митя чего-то ждет, он нетерпеливо ткнул пальцем в блокнот: — Запишите, запишите.
— Я потом…
— Забудете. Возьмите за правило записывать немедленно и без сокращений. Новых заданий не даю. Все старые остаются в силе. Вопросы?
— Нет.
— Отлично. Не забудьте — в город только по особому разрешению. Уйдете без моего ведома — будете наказаны.
Туровцев вышел из отсека в отвратительном настроении. Он признавал, что Горбунов прав, его взбесила последняя фраза. В детстве Митю никогда не наказывали. Бывало, мать, выведенная из терпения, шлепала его торопливо и неумело. Случалось получить затрещину от отца. Затрещина исчерпывала вину, и Митя не только не знал унизительного ритуала экзекуции, но даже никогда не стоял в углу.
Когда Митя еще не ходил в школу, у него была подружка Ляля Петроченкова — хорошенькая толстушка, кокетливая, плаксивая и при этом страшная забияка. Петроченковы занимали весь верх в двухэтажном деревянном домике, где жили Туровцевы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74