Твердая как алмаз, такая же холодная и сверкающая, но зато настоящая, настоящая и живая. Это все и решило. Он сумел заглянуть ей в душу, а мужчине очень редко удается заглянуть в душу женщины, солдату же заглянуть в душу проститутки не дано никогда, и пусть даже придется эти пятнадцать долларов украсть, в день получки он все равно опять поедет к ней, потому что в нашем мире, в наше проклятое время, думал он, самое трудное – отличить реальность от иллюзии, встретить человека и услышать его, преодолеть обязательные патентованные звуконепроницаемые заслоны современной гигиены и знать, что перед тобой действительно этот человек какой он есть, а не маска выбранной им в эту минуту роли; в нашем мире это самое трудное, думал он, потому что в нашем мире каждая пчела выделяет из брюшка воск, чтобы построить свою, личную ячейку, чтобы отгородить от других свой, личный запас меда, но я все-таки пробился сквозь стену, один-единственный раз, но пробился. Или хотя бы верю, что пробился.
И перебирая в памяти вчерашнюю ночь, он, пожалуй, не мог вспомнить только одно – знакомое пьяное озарение, миг, когда он вдруг до конца постиг всеобъемлющую истину и спрессовал ее в одну фразу, в емкую, компактную капсулу с лекарством от всех напастей, которая глотается легко и без усилий. Он помнил только, что ему это удалось. Но саму фразу вспомнить не мог. Да ты ведь и не ждешь, что вспомнишь, подумал он, ты ведь каждый раз забываешь, всю жизнь, пора бы привыкнуть.
На тот случай, если Хомс или Цербер их подкарауливают, они, осторожности ради, последние два квартала до гарнизона шли пешком и попали в казарму, когда рота уже позавтракала и солдаты поднимались в комнаты отделений. Входя в полузабытые за ночь стены, Пруит немного нервничал, а Анджело и вовсе был как на иголках, зато освобожденный от утренней поверки Старк не волновался нисколько и даже подтрунивал над ними.
Но беспокоились они зря, на этот раз все обошлось. Командиром отделения у них как-никак пока оставался Вождь Чоут, и он поджидал их на галерее. Ни Хомса, ни Цербера, ни штаб-сержанта Доума на поверке сегодня не было, сказал Вождь, построение проводил второй лейтенант Колпеппер, и когда Вождь доложил, что в отделении присутствуют все, это сошло, потому что при всем своем служебном рвении сержант Галович – круглый дурак; но где их, сволочей, носило, хотел бы он знать?
Радуясь своему везению, Пруит и Маджио помчались наверх, как бейсболисты, под шумок пробежавшие во вторую зону поля противника и готовые прорваться в третью, и начали переодеваться в рабочую форму.
Вождь Чоут невозмутимо поднялся за ними по лестнице, после очередной ночной пьянки у Цоя глаза его были налиты кровью, но смотрели, как всегда, бесстрастно, и по каменной индейской флегматичности непроницаемого лица легко было догадаться, что он сказал им еще не все.
– Форму изменили, – неторопливо сообщил он. – Ремень со штыком и краги.
– Какого черта сразу не сказал? – взорвался Маджио, считавший, что уже переоделся.
– Не успел, – сказал Вождь. – Сами не дали.
– Тогда надо быстро. – И Маджио бросился к своему шкафчику.
Круглое как луна лицо Вождя ничем не выдавало важность глубинного смысла, заложенного в приказе о переходе на другую форму одежды.
– Значит, теперь строевая будет в поле, – глядя на Вождя, сказал Пруит.
– Угадал. План занятий изменили только сегодня утром. Похоже, дожди кончились. Чем болтать, надевал бы краги.
Пруит кивнул и пошел к шкафчику, а Чоут закурил и, разглядывая вьющуюся петельками нитку дыма, терпеливо ждал.
– Старый Айк еще до завтрака рыскал по всем углам, тебя искал. Я ему сказал, ты за сигаретами пошел.
– Спасибо, Вождь.
– За что спасибо? При чем здесь спасибо?
– Я всегда говорил, что Пруит трусоват, – сказал с усмешкой Анджело, лихорадочно затягивая шнурки на первой краге.
Вождь флегматично поглядел на них обоих:
– Это, парень, не ерунда. Это серьезно. Может, не расслышал? Я говорю, строевая теперь будет в поле.
– А я и не слышал, – сказал Анджело.
Не обращая на него внимания. Вождь смотрел на Пруита.
– Всем, кому надо, уже намекнули. Теперь ты никуда не денешься. В поле они тебя будут иметь как хотят.
Пруит просунул ступню под ремешок краги и пошевелил пальцами. Он молчал. Что он мог сказать? Он давно знал, что когда-нибудь это случится, но все равно был застигнут врасплох. Это как со смертью.
– Еще один фортель вроде сегодняшнего опоздания – и тебе конец, – продолжал Вождь. – Я тебя утром прикрыл, но это был риск. Больше я свою шею подставлять не буду.
– Понимаю. Я и не рассчитываю.
– Мне рисковать нельзя, – невозмутимо сказал Вождь, констатируя бесспорный факт. Ни в лице, ни в голосе его не было и намека на угрызения совести. – Мы с тобой дружили, теперь, наверно, будешь думать, я тебя предаю.
– Не буду.
– Я хочу, чтобы ты понял и не думал, что я сволочь, если я тебя заложу.
– Я уже понял.
– Подполковник со мной считается, – бесстрастно констатировал Вождь, – но далеко не во всем. Если смогу тебе чем-то помочь, помогу, а рисковать больше не буду. У меня здесь приличное положение, оно меня устраивает, и терять его я не хочу. Мне в этой роте нравится.
– Мне тоже, – сказал Пруит. – Смешно, да?
– Очень. Обхохочешься. Ха-ха-ха.
– Веселая со мной вышла история.
– Ты схлестнулся с боксерами, а за ними целая большая организация. Боксеры командуют всей этой ротой. Может, даже всем полком. Им надо, чтобы ты был в команде. Они ради этого тебя до полусмерти заездят.
– Это я и сам знаю, расскажи что-нибудь поновее.
– Ладно. Я думал, надо парня предупредить. А тебе и ни к чему. Ты у нас герой. Железный человек. Такого они разве одолеют? – И Вождь собрался уйти.
– Подожди, – остановил его Пруит. – Одно дело, если б я хоть раз нарушил устав, а так они ведь ничего со мной сделать не смогут. К чему им прицепиться? Я не понимаю.
– Может, и так. Только им позарез нужно в новом сезоне первое место. Динамит костьми ляжет, чтобы его выиграть.
– А что он со мной сделает, если я все четко по уставу?
– Не смеши меня. И не пудри мне мозги. Ты не первогодок. Пора бы знать. Ты, наверно, не видел, как всем скопом заставляют человека пройти профилактику?
– Сам не видел, но слышал.
– Что еще за профилактика? – заинтересовался Маджио.
Вождь пропустил его вопрос мимо ушей.
– Может, они здесь еще не довели это до совершенства, как в Пойнте и в других училищах, но все равно действует безотказно, – оказал он Пруиту. – Самое верное средство поставить человека на место. Или убить. Я только один раз видел, как это делается. На Филиппинах. Так тот парень не выдержал – дезертировал, сбежал в горы и женился на местной. Когда его поймали, получил двенадцать лет. А потом ему дали пожизненное.
– Я не такой дурак, чтобы дезертировать, – усмехнулся Пруит. – А убить меня тоже непросто, – добавил он, напряженно улыбаясь и чувствуя, как напряжение разливается по всему лицу, натягивает кожу на лбу, будто медленно застывающий гипс, туго приплюскивает губы к зубам, пропахивает борозды под скулами, и все это помимо его воли, всему виной это напряжение, то самое, от которого лицо у него немело каждый раз, когда на ринге противник готовился нанести ему удар, когда в пьяной драке на него замахивались ножом, когда возникала любая угроза, и всегда, когда звучало это слово, слово «убить», самое грязное, отвратительное и непотребное из всех слов, хотя многие произносят его легко и даже с гордостью.
Вождь Чоут флегматично глядел на него с непоколебимым спокойствием, но у Маджио, который тоже в эту минуту смотрел на Пруита, внутри защемило.
– Ничего, Вождь, пусть попробуют. – Пруит усмехнулся. – Не на того напали. Я двужильный.
– Правильно. Я тоже, – заявил Маджио.
– Башку проломить не надо? – серьезно спросил его Вождь.
– Нет.
– Тогда заткни фонтан. Это не шутки. Если ты не дурак, не суй свой длинный нос куда не надо. Тебя в эту драку не приглашают. Это касается только его. Вмешаешься – ему же будет хуже.
– Он верно говорит, Анджело. – Глядя на разъярившегося маленького узкоплечего итальянца, Пруит улыбнулся и почувствовал, как напряжение постепенно отпускает его.
– Я не привык спокойно смотреть, когда над человеком издеваются, – сказал Маджио.
– А ты привыкай, – посоветовал Вождь. – Ты молодой, тебе на это еще долго смотреть. Не понимаю, чего ты так уперся, – повернулся он к Пруиту, – сам же себя гробишь. Мое дело, сторона, тебе виднее. Просто обидно за тебя, вот и все.
– В свое время ты тоже отказался идти в команду Динамита.
– Мне было проще. У меня была крепкая поддержка в полку, и все обошлось. А у тебя не обойдется.
– Может быть. Посмотрим. Когда мне приказывают по службе, официально, я всегда все выполняю. Но, по-моему, начальство не имеет права распоряжаться моим свободным временем.
– Имеет оно право или нет – неважно. Важно, что оно им распоряжается. И еще вопрос, есть ли у солдата вообще свободное время. Еще неизвестно, имеет солдат право быть просто человеком или нет.
– Нынче вроде все идет к тому, что такого права нет.
– И не только у солдат, – вставил Маджио, и Пруит понял, что Анджело вспомнил склад «Гимбела».
– Верно, – согласился Вождь. – Ну и что дальше?
– А то, что, когда война, это понятно, – сказал Маджио. – На войне солдат себе не хозяин. Но ведь сейчас-то мирное время.
– Я в армии тринадцать лет, – сказал Вождь. – И все тринадцать лет как на войне. В армии всегда как на войне.
– Факт, – кивнул Пруит. – В любой армии так. Только никто меня не убедит, что боеготовность армии зависит от полковой команды боксеров и от того, буду я в ней выступать или нет.
– А ты спроси Динамита, – сказал Вождь. – И послушай, что он тебе на это ответит.
– Да уж. Динамит наплетет с три короба, – хмыкнул Маджио. – Его в Вест-Пойнте так напичкали пропагандой, что она у него изо всех дыр хлещет.
– Возможно, – сказал Вождь. – И все-таки он командир роты.
Во дворе горн повелительно протрубил сигнал построения, и Вождь Чоут поднялся с койки, вопросительно и бесстрастно глядя на Пруита.
– Ладно, – сказал он. – Ладно, еще свидимся.
– В гарнизонной тюряге, – улыбнулся Пруит и проводил взглядом могучую фигуру индейца, который неторопливой рысцой пробежал по проходу к своей койке надеть снаряжение. Пруит вспомнил, что не пристегнул ножны штыка, и продел крючок в широкую кожаную ленту пояса. – Хорошим подарочком меня встретили.
– Пошли их всех к черту! – отозвался Маджио. – Что они могут с тобой сделать? Ничего!
– Конечно. – Продев второй крючок, он тряхнул пояс, чтобы ножны болтались свободно, и продолжал наблюдать, как Вождь влезает в ремни полевого снаряжения: штык, повиснув на нем, превратился в зубочистку, ранец с облегченным походным комплектом выглядел на его спине спичечным коробком, массивная, тяжелая винтовка «Спрингфилд-03» в здоровенной лапище казалась игрушкой вроде тех, что фирма «Вулворт» выпускает для малышей.
– Хорош, – сказал Маджио. – Друг называется.
– Нет, он прав, – возразил Пруит. – Если мы с ним иногда вместе завтракали у Цоя, это еще не значит, что он мне чем-то обязан. Вождь отличный, порядочный мужик.
– Ну конечно. Пилат тоже был порядочный.
– Слушай, брось! Тебе это не понять. Говори лучше о том, что понимаешь.
– Ладно. – Анджело засунул пачку сигарет и спички в карманчик поясного ремня. – Это на потом, когда курить захочется. Черт, голова трещит. А Старк, скотина, сейчас дает храпака. Ну что, выходим?
Словно отвечая на его вопрос, горн во дворе снова протрубил построение, и раскатистый, зычный, как у простого солдата, голос штаб-сержанта Доума ворвался сквозь сетку в окна:
– Эй, там, наверху! Все строиться! Выходите! Хватит копаться. Рота уходит на ученья. Быстро!
– Отделение, за мной! – проревел Вождь Чоут. – Шапку в охапку, кругом-бегом! – Большой и грузный, он легко сбежал по лестнице, распевая на ходу сочным басом: «На-у-че-нье-строй-ся, дан-сигнал. А-и-ди-ты-на фиг, я-не-жрал . Я говорю: на-у-че-нье-строй-ся, дан-си-гнал, ко-ман-дир при-дет, бу-дет скан-дал» .
– Еще и петь умеет, – проворчал Анджело.
Солдаты торопливо сновали по огромной комнате, хватали винтовки и выбегали на лестницу.
– Что ж, потопали. – Пруит вынул из пирамиды свою оттягивающую плечо ношу из дерева и стали.
С галереи четвертого этажа был виден весь двор, и можно было наблюдать за ритуалом построения на полевые занятия, первого построения после сезона дождей. Пруит остановился посмотреть. Анджело тоже остановился и ждал его, безразличный к открывшейся внизу картине.
А картина была хороша, настоящая картинка из солдатской жизни, отличная картинка – кто на весь тридцатник, тот понимает. Тонкие, с острыми полями оливковые полевые шляпы, голубые рабочие брюки и гимнастерки «хаки», словно вылинявшие светлые кожаные ремни и краги, заполняли собой четырехугольник двора, солдаты выбегали из казарм и строились по ротам, строились с той солдатской удалью, что выигрывает войны, с гордостью подумал он, любые войны; но все другие роты и даже команда горнистов казались ему теперь далекими и безликими, они были лишь фоном для нашей роты, роты, в которой каждое лицо было ему знакомо, и, несмотря на одинаковую солдатскую форму, он ни за что бы не спутал эти лица, более того, одинаковая форма только подчеркивала их несхожесть, и у каждого из них была своя отдельная орбита, и все они вращались вокруг общего центра, вокруг Солнца, вокруг капитана Хомса (нет, Хомс – остывшая звезда, тогда, может быть, наше солнце – Цербер?): астероиды, недостаточно крупные, чтобы иметь самостоятельную орбиту; слишком мелкие, чтобы попасть в разряд планет (это и Доум, и Чемп Уилсон, и Поп Карелсен, и Терп Торнхил, Джим О'Хэйер, Исаак Блум, Никколо Лива – хорошие имена, подумалось ему, настоящие, исконные американские имена, – и новенький Малло, будущий чемпион в наилегчайшем, и Айк Галович, хотя, может. Старый Айк – планета? Да нет, он, скорее, заурядная луна какой-нибудь десятой величины).
Глядя вниз сквозь москитную сетку, он увидел и узнал среди других лицо астероида по имени Ридел Трэдвелл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134