.. Она не будет вас раздражать.— Машу я не потяну, — с грустью сказал Пафнутьев.— В каком смысле?— Для Маши одного острова мало. Ей нужен архипелаг.— Уверяю, Павел Николаевич, вы ошибаетесь. Чрезвычайно скромная, некапризная, но со своим достоинством женщина.— Да, я это заметил, — сказал Пафнутьев чуть поспешнее, чем следовало, и Лубовский понял — его собеседник торопится закрыть эту тему.— Мои бумаги целы? — неожиданно спросил Лубовский. — Неужели в самом деле сгорели?— Дотла! — Пафнутьев даже ладони прижал к груди в знак полнейшей своей искренности.— Значит, целы.— Юрий Яковлевич!— Сколько вы за них хотите?— Да я бы вам их даром отдал!— Даром не надо. Даром — это слишком дорого. У меня нет таких денег. Мы можем поговорить об этом спокойно, не торопясь и вполне доверяя друг другу? И еще одна у меня просьба — называть вещи своими именами.— Видите ли, Юрий Яковлевич...— Остановитесь, Павел Николаевич! По вашим первым словам я понял, что разговор у нас пока не клеится... Дело вот в чем... У меня мало времени. Завтра я улетаю.— В Москву?— Нет, в Москву я могу вернуться только с вашей помощью. Я это знаю, и вы это знаете.— Вы меня переоцениваете.— Ничуть. И потом, если я ошибаюсь, это мои проблемы. Позвольте мне говорить то, что я считаю нужным. У нас для разговора есть только этот вечер. Давайте его используем... Как можно лучше. Согласны?— Юрий Яковлевич! Конечно!Вошла Маша, молча поставила на стол бутылку вина, два бокала, нарезанные грейпфруты, задержалась на секунду, ни на кого не глядя — давая возможность заказать еще что-либо. Но и Пафнутьев, и Лубовский молчали, и Маша так же неслышно выскользнула из комнаты.— Красивая женщина, — как бы про себя сказал Лубовский.— Вот здесь мы с вами наверняка едины во мнении! — воскликнул Пафнутьев.— Я знаю, — кивнул Лубовский.— Откуда?— Павел Николаевич, вы более откровенный человек, чем вам кажется. А я более проницательный. Я ответил на ваш вопрос?— Вполне.— Ответьте и вы на мой... Эта дурацкая статья в газете... С вашей подачи?— Я по другому ведомству, Юрий Яковлевич.— Хотите откровенно? — Лубовский налил себе вина, выпил, помолчал, поставил стакан на мраморный столик. — Я легко могу разбить любое обвинение, любой упрек этой статьи, или как там она называется. Но видите ли, Павел Николаевич... Я не имею права этого делать, я не могу опускаться до оправдываний, до каких-то там доказательств. Если я доказываю, значит, уже ущербен. Понимаете, о чем я говорю?— Вполне.— Я тоже думаю, что понимаете, несмотря на странную манеру, в которой ведете разговор.— В чем вы увидели странность?— Куражитесь, Павел Николаевич.— Если тема не допускает шуток — это несерьезная тема... Так сказал какой-то очень умный человек, но я не помню, к сожалению, его фамилию.— Выражение хорошее. Оно мне тоже нравится. Но ваша куражливость вовсе не шуточная. Она избавляет вас от ответственности за свои слова. Дескать, поговорили, поболтали, разошлись, и никто никому ничем не обязан.— Юрий Яковлевич, — со всей доступной ему серьезностью заговорил Пафнутьев. — Смею заверить, что я услышал все ваши слова и ни от одного своего слова не отказываюсь. И пусть вас не смущает некоторое кажущееся, повторяю, кажущееся легкомыслие в моих словах.— Нисколько в этом не сомневаюсь. Иначе вы бы не сидели здесь. Уже если на меня выпустили вас, Павел Николаевич... Я сделал соответствующие выводы. Мы в Испании, Генеральная прокуратура далеко, между нами три десятка стран... Мы на острове в Средиземном море, мы в моем доме, наконец... Я предлагаю поговорить... Даже не знаю, как это назвать... В общем, по-мужски. Согласны?— Да, — коротко ответил Пафнутьев.— Хорошо.Лубовский поднялся из кресла, стоя выпил несколько глотков вина из бокала, подошел к громадному окну с видом на море. Наступили сумерки, но море, кажется, сделалось еще неожиданнее — теперь в нем отражались розовые облака, подсвеченные закатным солнцем.— Прекрасная погода, не правда ли? — весело сказал Лубовский, падая в кресло.— Более красивого я ничего в своей жизни не видел, — заверил хозяина Пафнутьев.— Только не говорите, пожалуйста, что такого больше не увидите! — подхватил Лубовский. — Уверяю вас — увидите. И кое-что более впечатляющее, можете мне поверить. Продолжим... Я не оговорился, когда сказал, что только вы можете позволить мне вернуться в Москву. Это суровая правда сегодняшнего дня.— Поясните.— Сложилось странное положение — я оказался в полной зависимости от вас, Павел Николаевич. Это не будет продолжаться долго, не заблуждайтесь, но сегодня, когда я должен быть в Москве, я не могу туда поехать, с моей стороны это была бы ошибка. Чуть позже я там буду, но не сегодня. Вы, Павел Николаевич, ведете уголовное дело, затеянное против меня злопыхателями. В вашей власти дело прекратить. За отсутствием состава преступления. Есть некие документы... Вы можете вернуть их мне, и я буду вам чрезвычайно за это благодарен. — Лубовский помолчал, давая Пафнутьеву возможность в полной мере оценить его слова. — Если вы по каким-то причинам, мне непонятным, не можете вернуть эти бумаги, вы в состоянии их уничтожить. Делайте с ними все, что хотите, но я должен быть уверен, что они не попадут к злопыхателям и они не затеют против меня новой кампании. Дело, которое попало к вам, уже достаточно зачищено...— Я знаю, — обронил Пафнутьев.— Видимо, вам удалось кое-что восстановить... Удалось?— Не знаю, — честно сказал Пафнутьев.— Удалось, я знаю, — улыбнулся Лубовский. — Вы были в Челябинске, встречались кое с кем, встреча была результативной.Вы могли оттуда не вернуться, оттуда не все возвращаются, но вы оказались человеком достаточно предусмотрительным, далеко не беспомощным. Впрочем, возможно, вам просто повезло, вы попали к надежным ребятам. Видите, как я с вами откровенен?— Вижу.Лубовский вынул из кармана блокнот, вырвал страничку, что-то написал на ней и, сунув в карман, снова обернулся к Пафнутьеву.— У нас сегодня с вами вечер откровений. Хотите, я прямо сейчас скажу открытым текстом ваше главное опасение, возражение, называйте, как хотите. Генеральный прокурор. Вы работаете под его знаменем, вы ему подчиняетесь, перед ним отчитываетесь. Правильно?— Ну... В этом нет никакого секрета.— Согласен. Сегодня я разговаривал с Генеральным. Знаете, что он мне сказал?— Понятия не имею.— Он сказал: «Договаривайся с Пафнутьевым. За мной дело не станет».— Он так и сказал?— Конечно. Вы кладете ему на стол свое заключение о прекращении уголовного дела, и он его подписывает.— И он его подписывает? — удивился Пафнутьев.— Не верите? И правильно делаете. Я записал наш разговор с ним. Хотите послушать? Его голос узнаете?Лубовский взял со стола небольшой пульт, нажал какую-то кнопку, и в глубине комнаты замигал разноцветными лампочками напольный «Грюндиг». И Пафнутьев услышал хорошо записанный разговор двух государственных мужей, разговор свободный, легкий, чувствовалось, что люди прекрасно друг друга понимают, давно знакомы и прошли через общие затруднения в жизни. Но Пафнутьев явственно ощущал, как нервничает Генеральный, как напрягается, подыскивая слова неуязвимые и безопасные — ведь знал, с кем разговаривает, знал, что идет запись и каждое его слово в любой момент может быть размножено на всех телеканалах мира. И все-таки в конце разговора сорвались у него слова, которых добивался Лубовский: «Разбирайся там с Пафнутьевым, я для того тебе его и послал!»Вот! — сказал себе Пафнутьев. В этом и была вся хитрость — Генеральный не сказал «договаривайся», он сказал «разбирайся» «И вы подпишете его заключение?» — спросил далее Лубовский. «Разумеется, — ответил Генеральный. — Если оно будет достаточно обосновано и доказательно».— Убедились? — спросил Лубовский.— Да, вполне. Но я и не сомневался в том, что у вас с Генеральным хорошие отношения. Иначе я не был бы здесь. И когда вы сказали, что такой разговор состоялся, я сразу поверил.— Спасибо. — Лубовский чуть склонил голову.— Не стоит благодарности, Юрий Яковлевич. У нас ведь не тот разговор, чтобы лукавить или ловить друг друга на слове. Мы не будем этим заниматься.— И за это спасибо. Итак, что вы мне ответите?— Я должен подумать.Лубовский молча вынул из кармана пиджака сложенный вдвое блокнотный листок и протянул его Пафнутьеву:— Прочтите, Павел Николаевич.Пафнутьев развернул листок и прочел: «Я должен подумать».— Я знал ваш ответ час назад. Если же говорить точнее, я всегда его знал.— Это было нетрудно.— Продолжим. У меня есть досье на вас, Павел Николаевич, которое по полноте и достоверности не уступает тем десяти томам, которые сложены в сейфе. Мои ребята в Москве немного поднатужились и выяснили — в газете, которая опубликовала материал обо мне, работает некий Фырнин. В свое время вы достаточно плотно с ним общались, ему как-то даже досталось от ваших клиентов... Но выжил. Видимо, везучий.— Юрий Яковлевич, — Пафнутьев не пожелал услышать последних слов Лубовского, — если не возражаете, я бы хотел поговорить об этих десяти томах. Есть несколько вопросов.— Я не буду на них отвечать. Я уже все сказал, на все вопросы ответил, и добавить мне нечего. Поймите, Павел Николаевич, я не имею права отвечать сейчас ни на один ваш вопрос. Потому что каждым своим ответом, независимо, будет он удачным, неудачным, честным или лукавым, я уже как бы расписываюсь в некой своей виновности. Вы это понимаете?— Я понимаю то, что вы говорите, но согласиться не могу. Простите.— И не надо со мной соглашаться.— А если мы поговорим о газетном материале, который недавно вышел в какой-то там московской газете?— И о нем не будем говорить. Я уже назвал вам фамилию Фырнина. Вы пропустили ее мимо ушей. Или сделали вид. Из этого газетного материала торчат ваши уши, Павел Николаевич. Ход неплохой, могу подтвердить. Вы загнали меня в угол и теперь хотите вынудить оправдываться. Я не буду оправдываться.— Я не имею к этому материалу ни малейшего отношения, — твердо сказал Пафнутьев.— Не надо, Павел Николаевич, это несерьезно. Имеете вы к нему отношение или не имеете, мне это безразлично. Я уверен, что имеете. Для меня этого достаточно. Такой вот у меня каприз.— Ну что ж, позиция правильная, — одобрительно кивнул Пафнутьев. — Наверно, все люди живут именно с такой позицией. Я, например, тоже могу признаться, что не чужд подобных убеждений.— Это прекрасно! — воскликнул Лубовский и, порывисто встав с кресла, обошел вокруг стола. — Хотите еще что-нибудь выпить?— Чуть попозже, — сказал Пафнутьев.— Тогда я скажу наконец нечто важное... На кону миллион долларов. Эта сумма может увеличиться до двух, трех, пяти. До пяти миллионов долларов. Согласитесь, деньги неплохие.— Деньги потрясающие! — искренне воскликнул Пафнутьев.— Будет на кону один миллион или пять миллионов... Зависит от вашего усердия, Павел Николаевич. Если вы блестяще справитесь с поставленной задачей... Это будет оценено по достоинству. А миллион я готов вам дать хоть сейчас в качестве аванса.— Боже! Иисусе Христе! — в ужасе воскликнул Пафнутьев. — Куда с ним, с миллионом-то?! Ведь меня любая таможня за одно место схватит!— Положите в банк. Здесь, в Испании. Я могу вам посоветовать хороший банк.— Какие деньги, какие деньги! — Обхватив голову руками, Пафнутьев начал горестно раскачиваться из стороны в сторону. — Ведь если они не достанутся мне, они же наверняка кому-то достанутся, а? Такие деньги не могут быть беспризорными...— Я даже мог бы вам сказать, кому именно... — подтвердил Лубовский. — Но не скажу. Не потому, что не доверяю, не надо вам этого знать, спокойнее будете спать.— Спать — это хорошо, — единственное, что нашелся ответить Пафнутьев.— Павел Николаевич, я пригласил вас именно для этого разговора. Вы должны разбомбить эту статью и разбомбить уголовное дело. Вам это под силу. Не потому, что я в вас верю, нет, вера — это пустое. Я знаю. И всем вашим руководством это будет принято с облегчением и даже с одобрением.— Да, это не исключено, — кивнул Пафнутьев.— Не надо лукавить, Павел Николаевич... Исключена как раз любая другая реакция руководства. Под руководством я понимаю всех от вашего уровня и вверх до бесконечности. Вы меня понимаете? — Лубовский указал пальцем куда-то вверх, в беспредельную высоту.— Вполне.— Павел Николаевич, хотите, признаюсь... Я — торгаш. Я хороший торгаш. И мы сможем с вами сторговаться.— Нисколько в этом не сомневаюсь, — ответил Пафнутьев.— Не надо мне сейчас ничего отвечать. Все, что вы сейчас скажете, будет случайным и легковесным. Ответ дадите завтра утром, перед моим отлетом в Лондон.— Вы летите в Лондон? — восхитился Пафнутьев. — А как же визы, таможни и прочее?— Перед моим отлетом встретимся с вами на одну минуту. Ровно на одну минуту. И вы дадите мне ответ. Я готов, не дожидаясь вашего возвращения в Москву, положить в лондонский банк миллион. Под ваше слово. Я убедился, что вы профессионал высокого класса. Мы с вами где-то... Сопоставимы. Да, Павел Николаевич, да. Ваша дурашливость, шутовство, кураж... Это не глупость, это класс. Я кое-что от вас почерпнул. Если хотите, скажу круче — за эти несколько дней я прошел вашу школу. Не надо отвечать, — заметив, что Пафнутьев порывается что-то сказать, Лубовский выставил перед ним обе свои ладони. — Завтра утром, примерно в семь, мы с вами встречаемся за этим столом. Вы можете кивнуть головой сверху вниз, можете кивнуть из стороны в сторону... Я все пойму. Заметано?Пафнутьев кивнул головой сверху вниз.А потом был долгий вечер, сумерки, темнеющее море, невдалеке проходили какие-то суда, скорее всего прогулочные, туристические. С них неслась музыка, доносилось дыхание чужой праздной, праздничной жизни. Пафнутьев спустился к берегу, присмотрел себе камень, пристроился на нем и замер. Шелестела у ног маленькая прирученная европейская волна, где-то в море кричал и плескался Слава, к Пафнутьеву несколько раз спускалась с площадки Маша, спрашивала, не хочет ли он чего, Пафнутьев молча и печально качал головой из стороны в сторону — ничего, милая Машенька, не надо.— Ты помнишь, что я тебе сказала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36