Мой чемодан со шмотками... Но это не то, за чем полезут в комнату следователя по особо важным делам. — Пафнутьев со значением поднял указательный палец, подчеркивая собственную значительность.— Но дом-то под охраной!— Именно в этом и таится самый большой вопрос.— Крутой клиент вам достался.— Разберемся.Поднявшись на свою площадку, Пафнутьев поколебался несколько секунд и толкнул дверь, она легко подалась. Снаружи на двери не было никаких повреждений, но если на нее посмотреть из прихожей, то было видно — замок сорван.Пройдя по коридору, Пафнутьев увидел на кухне Халандовского. Тот сидел за маленьким столиком, перед ним стояла бутылка виски и вскрытая баночка с красной икрой.— А, Паша, — без удивления произнес он. — Заходи. Давно тебя жду. Понимаешь, я приехал пораньше, подумал — вдруг ты тоже пришел со службы пораньше, чтобы приготовиться к встрече со мной, накрыть стол белой скатертью, приготовить чего-нибудь вкусного... Но нет, не увидел я твоей заботы, не увидел. Зато увидел, что дверь открыта. Толкнул — точно открыта. Замок сорван. Хорошо так сорван, грамотно. Я бы так не сумел, я бы обязательно повредил наружную обивку. А здесь обивка цела, даже более того...— Так. — Пафнутьев остановился на пороге комнаты.Здесь явно шел хороший такой, подробный обыск. Причем незваные гости, кажется, умышленно наводили больший беспорядок, чем требовалось. Все можно было сделать аккуратнее, с большим уважением и к своей работе, и к хозяину. Из чемодана все было вытряхнуто на пол, поролоновый матрац задран так, что, кажется, стоял почти вертикально, телевизор остался, но стоял на подоконнике...— Паша, они тут славно поработали! — раздался за спиной голос Халандовского.— Даже слишком.— В каком смысле?— Вовсе необязательно устраивать весь этот бардак. Они боялись, что я не замечу обыска.— Ты знаешь, что они искали?— Они искали тот самый пакетик, с которым ты ушел утром.Что-то его тревожит в этих обгорелых бумагах, что-то его тревожит.— Надо бы их изучить повнимательнее, — сказал Андрей.— И снять копии, — добавил Халандовский. — Мало ли что... В конце концов, они могут добраться до этого портфеля, да и я могу оплошать.— Можешь, — согласился Пафнутьев, подняв со стола бутылку виски — прикидывая, сколько же выпил Халандовский. — Конечно, можешь, — добавил он, возвращая бутылку на стол. — Но, кажется, мы затеяли опасные игры. Этот человек принимает очень быстрые решения. И у него есть кому их исполнять.— Почему ты так думаешь?— Он сам мне сказал. Сегодня. В больнице. И через час доказал делом.— Шустер, — сказал Халандовский.— А ты этого не знал?— Догадывался.— Чтобы уж все знать твердо и окончательно... — Пафнутьев прошел на кухню. Когда Халандовский, рванувшись вслед за ним, тоже оказался на кухне, то увидел странную картину — Пафнутьев внимательно изучал содержимое холодильника. — Суду все ясно, — сказал он.Халандовский молча стоял в дверях, ожидая пояснений.— Суду все ясно, — повторил Пафнутьев. — Виски на месте, икра на месте, баночка с крабами тоже не тронута.— И что это все означает?— Ты можешь себе представить квартирных воров, которые оставили бы виски, икру и крабов?— Не могу, Паша. Я бы не оставил. Я теряюсь в догадках.— Это не были квартирные воры. Человек, который их послал, дал четкие указания — ничего не трогать, кроме одной вещи.— Ты имеешь в виду...— Обгорелый портфель. У них есть возможность заглянуть в мой сейф. И они наверняка туда заглянули. И только после этого решились на взлом. Лубовский сегодня несколько раз напомнил, что хотел бы получить свои вещички обратно.— А ты, Паша?— Я обещал.— Ты всегда выполняешь свои обещания?— Нет, не всегда.— И это правильно, — одобрил Халандовский. — Я, Паша, поступаю точно так же. Невыполненное обещание дает простор для маневра.— Боюсь, у нас нет простора для маневра, — сказал Пафнутьев. — И времени нет.— Зато у меня есть надежное место, — сказал Халандовский, наливая себе в стакан виски и черпая ложечкой икру из вскрытой банки.— Где?— Не скажу. Только в старом парке, только на заброшенной скамейке, только в том случае, если рядом не будет ни одного бомжа, грибника, собирателя пустых бутылок, влюбленной парочки.— Согласен, — кивнул Пафнутьев и тоже плеснул себе хороший глоток виски. — Здесь нам больше делать нечего, уезжаем. Андрей, ты готов?Андрей не ответил, поскольку это был вопрос, на который отвечать вовсе необязательно.Пока Пафнутьев и Халандовский укладывали в сумку содержимое холодильника, Андрей кое-как прикрепил замок, и теперь дверь можно было оставлять закрытой. Не слишком надежно, но все-таки квартира не оставалась совсем уж беззащитной.Отъехали, не теряя времени, и сразу влились в плотный московский поток машин. Пафнутьев расположился на заднем сиденье в той не слишком удобной позе, которая позволяла ему постоянно смотреть в заднее стекло. Он был почти уверен, что «хвост» будет, что его просто не может не быть. И действительно, вскоре заметил невзрачный «жигуленок», который неотступно шел за ними на расстоянии нескольких машин.— Андрей, — начал было Пафнутьев.— Я вижу, Павел Николаевич, — ответил Андрей. — Он за нами увязался, едва мы отъехали.— А сбросить его можно в этом потоке?— Попробую. Мы вообще-то куда едем?— Общее направление — Кутузовский проспект. И до пересечения с Кольцевой дорогой, — сказал Халандовский.— А потом?— Немного по Кольцевой, совсем немного.— Уложимся, — пробормотал Андрей и резко свернул вправо в образовавшийся просвет. Серый «жигуленок», который шел следом, на подобное решиться не мог, не было у него такой возможности. Даже из машины было видно, как задергался, засигналил водитель, но, зажатый несколькими машинами, вынужден был оставаться в своем ряду. Андрей тем временем сделал еще один рывок вправо, оказался в крайнем ряду и при первой же возможности свернул направо, в неприметный переулок, который вел к сетуньской платформе электрички.— Кажется, оторвались, — пробормотал Пафнутьев.— Он теперь сможет развернуться через несколько километров, — заметил Халандовский. — Где-то возле Трехгорки.Не снижая скорости, Андрей проскочил несколько поворотов и оказался возле указателя на улицу Горбунова.— О, я знаю эти места! — радостно заорал Халандовский. — Андрюша, теперь налево, смелей, смелей налево! И прямо! Дуй мимо поста гаишников! Впереди Кунцевский автоцентр! Ты его пересекаешь по прямой! Нигде не останавливайся и никуда не сворачивай! Правильно! Гаишники нас не остановят, они знают, какие номера останавливать не следует! Все! Мы въезжаем в Немчиновку с тылу! Ребята, с тылу! Это же здорово! Мы кинули этого придурка, который увязался за нами, мы его кинули! Андрей, слушай меня внимательно!— Слушаю!— Мы в Немчиновке.— Это радует, — отозвался Андрей.— Это обнадеживает! — закричал Халандовский. — Тише, не гони, за нами никого нет. Так, первый поворот налево! Молодец. А теперь третий дом направо! Все, мы приехали! Нас здесь ждут! Нас здесь любят! Нас никому не дадут в обиду!— Это радует, — повторил Пафнутьев слова Андрея.Машина еще не успела остановиться, как Халандовский выскочил наружу, подбежал к воротам из старого штакетника, распахнул их и сделал приглашающий жест — въезжайте, дескать, гости дорогие.Андрей осторожно въехал, стараясь не поцарапать борта в узких воротах. Халандовский уже был в глубине двора — показывал, что нужно ехать дальше, еще дальше. Наконец машина оказалась под громадными соснами. Халандовский рванул какую-то свисающую веревку, и тент из выгоревшего брезента надежно укрыл машину от глаз чужих и недобрых.— Неплохо придумано, — проворчал Пафнутьев, выбираясь из-под брезента.— А с улицы совсем ничего не видно! — радовался Халандовский. — Даже если кто и захочет полюбопытствовать — ни фига у него не получится! Ни фига!Дом на участке был старый, деревянный, с темной верандой, в глубине которой просматривался красный абажур с кистями. Лампочка была включена, абажур светился призывно и даже как-то по-родственному. За круглым столом под таким вот абажуром долгими летними вечерами можно было пить чай, до утра обсуждая подробности предстоящей войны, предстоящих свадеб, предстоящего урожая — все так и было, все так и было перед войной, когда был построен этот дом, когда в нем звучали голоса, звучало с пластинки танго и голос Лещенко, того еще Лещенко...И вот этот абажур, новый еще, яркий, освещал круглый стол, людей, собравшихся за ним, молодых еще людей, живых еще и радостных. Ныне эта же самая пластинка пылилась где-то на чердаке, выгоревший, отсыревший абажур висел на том же месте, а дом — потемневший от лет, давал, давал все-таки представление о прежней Немчиновке, о прежней жизни, о той любви и тех надеждах, которыми жили люди в тридцатых-сороковых годах прошлого века...Нет их больше, нет их больше, нет их больше...Рассеялись по белу свету, а многие здесь же рядом, на соседнем Ромашковском кладбище лежат себе тихо и неподвижно, будто ждут, будто ждут, когда снова ярко и зовуще вспыхнет красный абажур с кистями, и кто-то сдует пыль со старого патефона, сдует пыль с хриплой пластинки, и зазвучит смазанный голос Лещенко, того еще Лещенко, и им можно будет наконец подняться, отряхнуть с одежды, лица, рук комья сырой земли и знакомой дорогой вернуться из Ромашкова в Немчиновку и собраться на чашку чая за знакомым круглым столом, под красным абажуром с кистями...Но нет, не будет, не будет этого, не будет никогда...Из дома на небольшое крыльцо вышел улыбающийся старик с палкой. Он ничего не говорил, стоял молча, неподвижно, только улыбался и, видимо, просто ждал, когда его увидят, когда на него обратят внимание.— Иван Степанович! — неожиданно заорал Халандовский, увидев наконец старика. — Что ж ты молчишь?!— А чего говорить-то? Я здесь, вы здесь, значит, все в порядке, значит, жизнь идет своим ходом.— Гостей примешь?— А куда ж я денусь...— Место найдется?— Как не найтись... Дом-то пустой.— И музыка будет? — продолжал куражиться Халандовский.— Если привезли, значит, будет. Как же без музыки-то...— Ты говоришь — дом пустой, — спохватился Халандовский. — Что, никого не осталось?— Никого, Аркаша, никого... Да и я, похоже, ненадолго задержался...— Не надо, Иван Степанович! Не надо, — строгим голосом проговорил Халандовский. — Так нельзя.— Не буду, — вздохнул старик. — Проходите в дом-то... Чего тут толочься.— Спасибо, пройдем. — Халандовский, ухватив Пафнутьева за рукав, подволок к старику: — Знакомься, Иван Степанович, это потрясающий человек, необыкновенного мужества и порядочности. Его зовут Павел Николаевич. А фамилия ему — Пафнутьев.— Очень рад... Иван Степанович, — старик протянул руку, и Пафнутьев с удивлением обнаружил, что его первые впечатления были ошибочны — рука оказалась необыкновенно сильной и твердой.— А это наш юный друг Андрей. Тоже замечательный человек. Как говорится, без страха и упрека. Я совершенно уверен — вы понравитесь друг другу.— Уже, — сказал старик, продолжая улыбаться широко и беззлобно.Когда Пафнутьев прошел наконец на веранду, он с удивлением увидел, что стол почти накрыт — Халандовский легко и весело опорожнил сумки, прихваченные в пафнутьевской обесчещенной квартире.Тут же за круглым столом под абажуром с кистями и расселись. За этим столом легко могли бы поместиться и еще четверо, но поскольку их не было, то и четверым не было пустовато.— Как доехали? — спросил старик, соблюдая законы гостеприимства.— Спасибо, хорошо, — ответил Халандовский. — А у тебя как здоровье?— Тоже ничего... Держусь.— Глоточек виски?— Не откажусь. Надолго?— Дня на два, на три... А там видно будет. Андрей вот может задержаться подольше... Да, Андрей?— Как получится.— Живите. — Старик сделал широкий жест рукой, давая понять, что гости вообще могут остаться навсегда.— Будем живы! — Халандовский поднял свою стопку.— Дай бог, — откликнулся старик и одним махом выпил свою долю. Посидел, помолчал. — Самогоном отдает. А вообще — ничего.— А самогоном не балуешься? — спросил Халандовский.— Отбаловался.— И правильно. Не надо. Пусть другие. Которые еще не напились. Которым еще пить и пить.— И на здоровье, — ответил Иван Степанович.— Побудем мы у тебя маленько, а?— Побудьте, — спокойно ответил старик.— Гости часто навещают?— Нет.— Редко? — продолжал допытываться Халандовский.— Вообще не навещают. Некому.— Какой-то ты усталый, Иван Степанович.— Я не усталый. Я старый.— Ну хоть нас-то ты немного любишь?— Немного есть. — Старик помолчал, глядя в пространство сада, что-то взял со стола закусить, потом успокаивающе похлопал Халандовского по руке. — Не переживай, Аркаша. Я в порядке. Раньше как выпивка действовала... Песни, пляски, женщины... Да? А сейчас хочется сесть в уголок и затаиться. И затаиться, — повторил Иван Степанович, словно проверяя себя, утверждаясь, что все сказал правильно.— Мы не будем буянить. У нас сегодня тихие игры. Можно даже сказать — задумчивые. Павлу Николаевичу надо с одним человечком поговорить, — Халандовский кивнул в сторону Пафнутьева.— Надо — значит, надо.— Тихий уголок найдется?— А здесь все уголки тихие. Выбирай.— Я заметил у тебя в саду, под яблоней... Столик, скамейка, не возражаешь?— Беседуйте. — Старик опять сделал широкий жест рукой. — Была бы польза.— Будет польза, — уверенно сказал Халандовский. — Андрей, — он посмотрел на часы, — нам пора. Едем на станцию встречать нашего человечка. Приедет на электричке. Да, Паша... Ты заглянул в те обгорелые бумаги, которые у олигарха похитил?— Заглянул.— И что?— А я ни фига в них не понял, — простодушно ответил Пафнутьев. — Понимаешь, к ним надо быть готовым, надо знать суть событий. Тогда они заговорят. Чую, что бумаги хорошие — цифры, даты, подписи, всевозможные оговорки, уточнения... Речь о миллионах.— Долларов? — уточнил Халандовский.— Разумеется.— Другими словами, он не зря засуетился?— Не зря.— Отдашь ему бумаги?— Не отдам. — Пафнутьев упрямо наклонил голову. — Я их подобрал на месте преступления и приобщил к делу.— Но ты обещал Лубовскому вернуть портфель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36