Его задача не допустить публикации, а для этого все средства хороши. Мы остановились, но к тому времени армянский коньяк в душном, разогретом на солнце салоне сделал со мной все, что можно сделать с человеком слабым и доверчивым.— Выйдем, — сказал начальник отделения милиции. — Разговор есть.Я вышел.Вокруг горы, ущелье, где-то на неимоверной глубине поблескивает ручей. В десятке метров несколько машин, возле каждой люди с дубинками. Я пошатнулся, но на ногах устоял, уцепившись за приоткрытую дверцу машины.— Писать будешь? — спросил он негромко.— О чем? — качнулся я.— Обо мне.— Старик, — я похлопал его вялой ладошкой по погону, усыпанному звездами, — после такого количества коньяка, которое я употребил в вашем замечательном городе... Писать? Выжить бы, старик, выжить бы.— Так. — Он покачался с каблуков на носки, оглянулся на своих ребят, снова изучающе осмотрел меня с головы до ног, сделал шаг назад, чтобы я уже перестал наконец держаться за его погон.— Ну, ладно, — сказал он, — считай, что выжил.Не мог он вообразить, что это жалкое, раскачивающееся в струях горячего воздуха существо может чего-то там изобразить на бумаге, не почувствовал во мне опасности. Махнув рукой своим ребятам, что можно, дескать, рассаживаться по машинам, он сел в свой «газик». Вся колонна с воем сорвалась с места и исчезла в клубах горячей геленджикской пыли.А ведь находили трупы в горах, находили.И сейчас находят.Да, а очерк в «Огоньке» был, крутой очерк.И полетел мой начальник, далеко полетел.Не верьте в беспомощность пьяниц и алкоголиков, не верьте, ребята. Иногда из их нутра такой стержень вылезает, из такой каленой стали...Смотреть страшно. * * * Проснулся бедный Пафнутьев в странном помещении — оно было совершенно белым. Шторы, стены, потолок, спинка кровати, оконные рамы... Впрочем, иногда попадались и золотые проблески — рама картины, плафон под потолком, дверные ручки, ножки кресел. Окно было широко распахнуто, снаружи доносился невнятный гул. Прошло какое-то время, пока Пафнутьев догадался — шумел прибой.— Боже, да я на острове! — почти вслух воскликнул он и сел на кровати, не сбрасывая с себя простыни — Пафнутьев с ужасом обнаружил, что совершенно голый.Оглянулся.Белый махровый халат с опять же золотыми узорами висел на спинке кресла. Пафнутьев быстро встал, набросил на себя халат, завязал на животе двойной узел и вышел на веранду. Перед ним за мраморными перилами простиралось море. Низкое солнце отражалось в волнах, и красноватая дорожка тянулась от светила прямо к ногам Пафнутьева. Это выглядело красиво, но на душе у Пафнутьева было неспокойно.Услышав за спиной невнятный шорох, Пафнутьев обернулся. По узкой мраморной лестнице к нему спускался человек в белых одеждах — иначе о нем сказать было нельзя. Он был весь в белом — от носков и туфель до бабочки, завершающей наряд. Даже волосы его были белые, впрочем, точнее будет сказать, седые. Единственное, что нарушало эту гармонию, — узкие черные усики. На общем белом фоне они казались приклеенными, чужими. Но в то же время придавали человеку некоторую изысканность.— Здравствуйте, Павел Николаевич, — сказал человек удивительно знакомым голосом. — Рад приветствовать вас в этом скромном уголке.— Здравствуйте, — несколько неуклюже поклонился Пафнутьев, решив от растерянности, что человека в таком наряде можно приветствовать только с поклоном.— Юрий Яковлевич Лубовский... К вашим услугам.— О! — заорал Пафнутьев. — Юрий Яковлевич! Я, кажется, даже соскучился по вам!— Приятно слышать. — Суховатая ладонь Лубовского утонула в жаркой руке Пафнутьева. — Вы вчера несколько утомились, поэтому мы не стали вас тревожить.— Вчера?! — поперхнулся Пафнутьев. — Вы хотите сказать, что это не закат?! — Пафнутьев ткнул пальцем в красноватое солнце.— Это восход, Павел Николаевич, — тонко улыбнулся Лубовский. — Закат мы видим редко, он за горой. — Лубовский сделал изящный жест рукой куда-то в сторону, где, видимо, и садилось солнце каждый вечер. Он прошелся по площадке, сунув руки в карманы белоснежных своих брюк, полюбовался поднимающимся солнцем, повернулся к Пафнутьеву, который расположился в плетеном кресле — точь-в-точь такие же стояли на яхте. Судя по всему, их покупали одной партией.— А я смотрю, вы с утра при полном параде, Юрий Яковлевич? — спросил Пафнутьев.— Предстоит поездка на большую землю, — усмехнулся Лубовский подвернувшимся словам, которые он слышал на Дальнем Востоке, на Сахалине и Камчатке. Тут большой землей была Испания. — Важная встреча, Павел Николаевич, пренебречь не имею права... Жизнь продолжается.— Банкиры? Магнаты? Олигархи?— А ведь вы угадали! — рассмеялся Лубовский весело. — Все они будут на сегодняшней нашей встрече.— Поговорить бы, Юрий Яковлевич!— Давайте к вечеру, Павел Николаевич, а? Вот на этой площадке мы и встретимся. Сегодня будет прекрасный вечер, я вам обещаю.— По каким признакам вы предсказываете прекрасный вечер?— Признак только один, но надежный...— Поделитесь!— Мы в Испании. Здесь плохих вечеров не бывает.— Неплохое местечко, — одобрительно произнес Пафнутьев.— Кстати, могу вам предложить поездку по Испании, вы как? Машина в вашем распоряжении, водитель первоклассный, если хотите, вас будет сопровождать Маша... Мне говорили, что у вас наладился небольшой целомудренный контакт... Она часто выступает в качестве гида, показывает моим гостям такую Испанию, такую Испанию, — Лубовский мечтательно закатил глаза, — российские туристы такой никогда не видели и не увидят.— Хорошо бы, — протянул Пафнутьев, неотрывно глядя в набирающее жаркую силу солнце. — Но чуть попозже, ладно? Мы поговорим с вами немного, я составлю протокол...— Протокол?! — воскликнул Лубовский, не дослушав. — Протокол в Испании?! На моем острове?! Павел Николаевич, помилуйте! Как вы можете произносить такие слова?! — Лубовский горестно всплеснул ладошками, оглянулся по сторонам — нет ли хоть кого-нибудь, с кем он мог бы поделиться обидой.— Ну хорошо, давайте назовем эту бумажку как-нибудь иначе. Ведь после поездки должен же я хоть что-то положить начальству на стол, Юрий Яковлевич! — жалобно протянул Пафнутьев.— Я знаю, что нужно положить на стол, — сказал Лубовский совершенно другим тоном — жестким и холодным. — Но я это сделаю сам. В ближайшее время. Я знаю, как это делается. Не впервой. Думаю, и на этот раз никого не огорчу.— Юрий Яковлевич! — Пафнутьев как бы не услышал последних слов Лубовского, хотя не услышать их, не понять, не оценить было просто невозможно. — Юрий Яковлевич... Это ваши дела... Мне до них не дотянуться. Но ведь и я должен отчитаться о потраченных командировочных, поймите!Некоторое время Лубовский — стройный, красивый и белоснежный — стоял, глядя в пространство моря, потом словно бы слегка вздрогнул, возвращаясь откуда-то издалека, куда занесли его мысли шальные и беспутные, посмотрел на Пафнутьева — о чем говорит этот несчастный человек, нескладно усевшийся в кресло? Ах, да!— Не переживайте, Павел Николаевич, не страдайте! Сделаем мы вам бумажку, хорошую такую, надежную бумажку. Женя будет счастлив и даже что-нибудь вам подарит — звезду какую-нибудь, медальку, грамоту...— Женя? — растерянно переспросил Пафнутьев.— Я о Генеральном говорю. Для меня он Женя, я для него Юра... Кстати, в Москве уже рабочий день давно начался, ему можно позвонить. — Лубовский вынул из кармана пиджака белый мобильный телефон и, нажав кнопку, включил связь.Пафнутьев озадаченно осел в своем кресле, подпер рукой небритую еще щеку и уставился на яхту, которая покачивалась на легкой волне, как бы приглашая людей красивых, достойных и состоятельных прокатиться по утреннему морю, вдохнуть в себя прохладный воздух, пока он еще прохладный, и вообще убедиться, что жизнь продолжается, и какая жизнь!Но в этот момент прозвучал голос Лубовского, и Пафнутьев прекратил истязать себя мыслями пустыми и никчемными.— Женя? — весело прокричал в трубку Лубовский. — Солнечная Испания приветствует тебя и ждет, когда же ты наконец осчастливишь ее своим присутствием! Что? Конечно, Женя, даже не думай об этом! Тебе достаточно позвонить и указать номер рейса! И все! На этом все твои испанские заботы закончатся! Начнется сплошное, бесконечное, ничем не омраченное наслаждение! Если и будут какие-то заботы, то это мои проблемы, Женя, это мои проблемы! Что? А, ты об этом... Все в порядке. Вот он передо мной, в роскошном халате, на берегу прекрасного залива, упивается зрелищем восходящего солнца и передает тебе горячий привет! Я правильно сказал? — вполголоса спросил Лубовский у Пафнутьева.— Передайте, что я его люблю и постоянно о нем помню, — с серьезным видом сказал Пафнутьев.— Он передает, что любит тебя и постоянно о тебе помнит, — прокричал Лубовский весело и, кажется, чуть ошарашенно — не ожидал он от Пафнутьева столь шалых слов. — Да мы все просто готовы пластаться перед ним, чтобы он только справился с твоим заданием. Кстати, он собирается совершить небольшое путешествие по Испании... Надеюсь, Женя, ты не будешь возражать? Вот он радостно улыбается и передает тебе свою искреннюю благодарность за начальственное великодушие. Все в порядке, Женя, все в порядке! Скоро увидимся, и ты убедишься, что я, как и прежде, весел, здоров и верен своим друзьям! Пока, Женя, не скучай!И Лубовский, отключив связь, весело подмигнул Пафнутьеву — вот так, дескать, надо дела решать, вот так надо с начальством общаться, учись и бери пример.— Ну-ну, — ответствовал Пафнутьев с тяжким вздохом. Не все ему понравилось в этом перезвоне, не все... А кроме того, закралось сомнение — гастроль выдал Лубовский, не разговаривал он с Генеральным... Иначе почему бы ему не дать трубку на словечко, почему бы не подтвердить еще раз свои позиции в верхних сферах власти...Засомневался Пафнутьев, засомневался. Пошевелился, скрипнув плетеным креслом, крякнул, спустился к морю, вошел по щиколотку, постоял.— Как вода? — прокричал сверху Лубовский.— Обалдеть и не встать! — Пафнутьев уже стал привыкать к этим неизвестно откуда возникшим в нем словам. — Обалдеть и не встать, — повторил он уже вполголоса, уже для самого себя.— Поднимайся, Паша! — сказал с площадки Лубовский. Он решил, что на берегу моря при восходящем солнце после хорошего разговора с Генеральным можно перейти и на «ты». — Завтракать пойдем. Маша уж так для тебя расстаралась!— Она у вас кухарка? — совсем охамев, спросил Пафнутьев.— Не совсем, Паша, не совсем, — рассмеялся Лубовский. — Но стол накрыть может и в разговоре может принять участие на равных, запомни, Паша, на равных. Она у нас во всем на равных. Упаси тебя боже назвать ее кухаркой!— А что будет?— Убьет.— Чем? — улыбнулся Пафнутьев.— Взглядом. Понял? Взглядом. И насмерть.— А мне она показалась... Белой и пушистой...— Я тоже иногда кажусь белым и пушистым, — широко улыбнулся Лубовский. — Разве нет?— Вынужден согласиться. — Пафнутьев широко развел руки в стороны, дескать, признаю правоту старшего товарища — более опытного, осведомленного и откровенного.— Кстати, здесь все зовут меня Юрой.— Понял.Завтрак был прост — какие-то хлопья в молоке, холодное мясо — почти как у Халандовского, но не столь вкусное, не столь, это Пафнутьев признал, заранее радуясь торжеству Халандовского, когда он ему об этом скажет. Были еще соки, хороший кофе — это Пафнутьев тоже вынужден был признать, какая-то рыба, тоже хорошая. Завтрак был организован по принципу шведского стола — каждый подходил к отдельному столику и брал то, что кому нравилось.— Докладываю обстановку, — заговорил Лубовский, когда все расселись вокруг большого круглого стола. — Сразу после завтрака я вынужден отбыть на большую землю, дела, блин, — улыбнулся Лубовский с легкой вульгаринкой. — Вернусь после обеда. Следовательно, обедаете без меня. Сейчас советую сходить на море, утреннее море — это лучшее, что здесь есть. Маша, и ты тоже прислушайся к моим бестолковым словам...— Слушаю, Юра.— Сейчас займешься нашим гостем... Как я заметил, между вами уже пробежали какие-то искры... доброжелательства, интереса, единства взглядов на окружающую действительность, — несколько вычурно произнес Лубовский. — Покажи ему наш пляж, наше море, наш остров... Но не увлекайся. Тебя ждет ксерокс... Все бумаги, которые я тебе дал, — в пяти экземплярах. Заметано, да?— Юра, я все сделаю, — заверила Маша.— Я отстрелялся. — Лубовский порывисто встал, вышел из-за стола, приветственно махнул всем рукой. — Продолжайте без меня, встретимся... — он посмотрел на часы, — ближе к вечеру. Не скучайте, я всегда с вами, — и легким солнечным зайчиком выскользнул из столовой.Через полчаса вся компания собралась на пляже. Собственно, сам пляж был небольшой, где-то десять на десять метров, но песок, песок был просто потрясающий — крупный, чистый, он, кажется, даже слегка похрустывал под ногами. Видимо, завезли его сюда из мест диких, чистых, нетронутых. Вокруг громоздились камни, среди них виляла тропинка к лестнице, по которой можно было подняться к дому.Маша с подругой плескались в море, веселились, как могли, и по всему чувствовалось, что утренние купания для них дело привычное, а то и попросту необходимое. Слава с фотоаппаратом сидел на камне, подставив лицо солнцу, Пафнутьев как был в халате, так в нем и спустился к берегу.— Паша! — окликнули девушки Пафнутьева. — Ты что, так и будешь сидеть в этом балахоне? Иди к нам!— А что? — Пафнутьев склонил голову к плечу. — Почему бы и нет... Девушки вы красивые, веселые, ко мне опять же хорошо относитесь, без предубеждения... Да и Юрий Яковлевич этот момент отметил в своем утреннем выступлении...— Да хватит тебе уже его по отчеству называть! — рассмеялась Маша. — Не любит он этого! Юра — для него вполне достаточно. Он скорее стерпит Юрку, Юрчика, Юрасика... Но Юрий Яковлевич... Это если уж ты хочешь крепко его обидеть... Не надо, Паша! Будь проще, и народ к тебе потянется!— Что ж, — согласился Пафнутьев. — Юрасик так Юрасик. Уломали, уговорили, убедили... Иду!И, сбросив белый, шитый золотом халат на камни, Пафнутьев сбежал к воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36