.. и
разучились делать то, для чего рождались, и первым было Убийство, а
Искусство -- вторым, хоть и не должно так быть!..
Все с молчаливым недоумением смотрели на Чэна-Меня. Еще бы! Мало того,
что Я-Чэн заговорил одновременно на языке Блистающих и языке Придатков --
так я еще и Тусклых приплел... а что об этом могут знать Придатки?!
Хотя... А что, собственно, я -- просто я, Высший Мэйланя прямой Дан Гьен --
знаю о Придатках?
Что мы все знаем друг о друге?
Много. И в то же время -- ничего.
Значит, должно было случиться то, что случилось, привычная жизнь должна
была вывернуться наизнанку, трава на турнирном поле должна была стать
красной, а волосы шута Друдла -- белыми...-- и все для того, чтобы мы с Чэном
впервые сознательно протянули руку друг другу.
Руку Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби.
Руку из сундука, где хранится одежда, которую надевали Придатки для защиты
от Блистающих, бывших тогда Тусклыми.
Люди -- для защиты от оружия.
А потом Время сложило весь этот хлам в сундук и захлопнуло крышку...
3.
Заснуть я так и не смог. Уж как ни старался -- не спалось мне, и все тут.
Придатки давно разбрелись по отведенным им комнатам, Блистающие мирно
почивали на своих крючьях да подставках -- Гердан-хозяин просто у стены --
тьма лениво копилась в углах, растекаясь по полу; а я слегка покачивал левой
кисточкой и монотонно считал про себя -- один, два, три...
Нет. Не получается.
Картины недавнего прошлого проплывали в сознании, подобно осенним
листьям в горном ручье -- вот церемония Посвящения у Абу-Салимов, вот я
решаю судьбу турнира, вот турнир вместе с вежливым Но-дачи решают мою
судьбу... скрипучий голос (голоса?) трех кинжалов-трезубцев, чей Придаток
стоял рядом со мной, проваливающимся в беспамятство...
Желтые листья ушедших дней и событий в извилистом ручье моей памяти,
желтые листья плыли и плыли, в страхе огибая холодный меч рассудка -- вот
Шешез и его поручение заняться поиском Тусклых, вот шут Дзюттэ Обломок с
его сумасшедшей идеей... вот Чэн у наковальни, помогает Повитухе Коблану
ковать железной руку... вот домашний арест, жалобный звон Волчьей Метлы за
окном и слепая ярость, заставляющая стальные пальцы сомкнуться на
рукояти... первое ощущение цельности с Чэном... убитый чауш и крик
Фархада... клинки Мунира... рука аль-Мутанабби...
Что-то исчезло. Чего-то не хватало мне сейчас, сию минуту -- и потеря была
незаметна и бесконечно важна. Словно некий порыв, до того владевший мной и
толкавший вперед, внезапно иссяк и исчез.
Это было неприятно и удивительно, как если бы уже войдя в удар, я вдруг
понял, что не имею ни малейшего желания довести этот удар до конца.
Заболел я, что ли?
Нет. Просто мир Придатков, мое с Чэном взаимопроникновение и железная
рука -- все это незаметно отодвинуло на второй план суть и смысл моего
прежнего существования.
Модный узор на новых ножнах и светские Беседы с Волчьей Метлой и
Гвенилем; размышления о том, что пора бы женить своего Придатка и лет через
пять-семь всерьез задуматься о подготовке нового -- или подождать Чэновых
внуков, если сам Чэн не растолстеет и не заболеет; выезды в город, в гости;
подготовка к очередному турниру -- словом, жизнь Высшего Мэйланя прямого
Дан Гьена по прозвищу Единорог до смертей на улицах Кабира и до
вероломного удара Но-дачи.
Мысли о самоубийстве, боль и страх, и жар от пылающего горна, и мечты о
мести, сладкой и хмельной мести; и стальные пальцы на моей рукояти -- то
мертвые и недвижные, то живые и помнящие; и убитый чауш, и легенда о
клинках Мунира, и многое, многое другое -- да, это я сейчас, сегодня и сейчас...
Ну и что дальше?!
Мои собственные переживания и близость с Чэном, а главное -- стремление
знать, узнавать и копаться в том, что было, что могло бы быть -- все это
затмило реальную возможность мести, реальных (или нереальных) Тусклых и
поручение Шешеза.
Короче, будь моя воля -- никуда бы я не ходил, никого бы не искал, а только
спрашивал бы да размышлял.
Месть меня больше не интересовала. Считайте меня рохлей, зовите меня трусом
-- сверкать я на вас всех хотел. Руку, оставшуюся на турнирном поле,
уравновесила рука, обретенная в кузнице Гердана Шипастого Молчуна и
Повитухи Коблана. Потеря -- находка, боль и горе -- радость открытия нового.
Теперь мне нужен был новый повод для мести, чтобы идти по Пути Меча с
гневом и страстью, или...
Вот так-то... Или не так, а просто ночь и тишина морочат меня, навевая мысли,
которые утром развеются, подобно туману... Посмотрим... посмотрим.
-- Ты спишь, Единорог? -- еле слышно доносится из угла.
Это Детский Учитель. Тоже заснуть не может, что ли?
Молчу. Пусть думает, что сплю.
-- Притворяется,-- уверенно отвечает второй голос, вне всяких сомнений
принадлежащий Обломку.-- Хитрый он стал, Наставник... Скоро штопором
завьется от хитромудрости своей, и будет пробки истины из бутылей бытия
выдергивать! Дашь пробочку на бедность, а, Единорожа?
-- Не дам! -- раздраженно бросаю я и тут же понимаю, что дальше притворяться
спящим бессмысленно.
-- Не спит он, Наставник,-- как ни в чем не бывало сообщает Обломок,
адресуясь к Детскому Учителю. Слово "Наставник" он произносит со странным
насмешливым уважением. Так мог бы называть сына, вышедшего в мастера,
умудренный жизнью и опытом отец -- хотя Дзюттэ можно считать кем угодно,
но только не умудренным.
Интересно, а сколько лет Обломку?
И почему я никогда не видел Блистающих с такой внешностью, как у него?
Только потому, что он -- шут? Так не родился же он шутом...
-- Это я во всем виноват,-- вдруг заявляет Детский Учитель.-- И нечего, Дзю,
меня успокаивать! Мое слово было последним, мне и отвечать!..
-- И вовсе не твое, а мое! -- бросает Обломок, а я слушаю их перепалку, и ничего
не могу взять в толк. Гвениль тоже вину на себя брал -- дескать, не проиграй он
турнирную рубку Но-дачи, все было бы в порядке. Я уж устал ему твердить:
брось, Гвен, судьбу не разрубишь, я хоть живой остался, а сколько Блистающих
на улицах Кабира ушло в Нюрингу? То-то же!..
Теперь еще один виноватый выискался. Он-то здесь при чем? Ведь не Детского
Учителя слово, и уж тем более не шуточки Дзю -- я, я последнее слово о турнире
сказал, еще у Шешеза в гостях!
-- А что ты должен был им ответить?! -- яростно шипит Дзюттэ.-- Что ты
согласен, что из-за какой-то Шулмы -- если она вообще существует! -- клан
Детских Учителей покроет ржавчиной почти восемь веков благоразумия и
станет учить юных Придатков убивать?! Что ты, как Верховный Наставник,
готов стать Диким Лезвием и других сделать такими же?! Ты это должен был
сказать, да?!
Так, сейчас они всех перебудят... Впрочем, любопытство уже проснулось во мне,
а остальным просыпаться вроде бы и не к чему.
-- Тихо! -- командую я лязгающим шепотом, и, как ни странно, они мгновенно
умолкают.-- Вы меня зачем будили? Без зрителя ругаться скучно?! Значит, так --
или вы без воплей объясняете мне, в чем дело, или -- клянусь клинками
Повитухи Масуда! -- я...
Договаривать мне не пришлось. Упоминание о клинках пришлось как нельзя
кстати -- Дзюттэ и Детский Учитель мигом угомонились.
-- Ты что?! -- с некоторым испугом брякает Обломок.-- И впрямь дурак... Кто ж
такими именами ночью бросается?! Я думал, дурнее меня никого нет, а
оказывается...
Тьфу ты, пропасть! Оказывается -- не оказывается... я в запале имена Повитух
перепутал. Хотел Мунира вспомнить, а мне на клинок Масуд подвернулся!
Даже в темноте я вижу -- нет, скорее чувствую -- как они переглядываются.
Конечно! Во-первых, если дурак-Единорог такими именами бросается, то он их
наверняка знает. Спрашивается -- откуда? Предположить, что от Придатков --
нет уж, Дзюттэ, конечно, тоже дурак, но не сумасшедший. И потом -- может, я с
умыслом Масуда, Повитуху Тусклых, помянул? Мало ли...
-- Ладно,-- наконец решается Детский Учитель,-- начистоту так начистоту. От
Кабира до Мэйланя сколько дней пути?э
Он что, в Мэйлань собрался? Родичей моих проведать?
-- Недели три,-- отвечаю,-- с лишком. И коней не жалеть. А если с караваном, не
спеша -- так и поболе будет. А что?
-- Ничего. А от Мэйланя до Кулхана?
Кулхан -- это пески на северо-востоке от Вэя, окраины Мэйланя. Я и не был-то
там ни разу... ведь по-мэйланьски "кул-хан" -- "плохие пески".
И не просто, а очень плохие.
-- Ну... не знаю. Дня три, если тропы выучить. Или кого-нибудь их Охотничьих
ножей в проводники взять.
-- А если наобум?
-- Тогда -- неделю. Или вообще не доберешься.
-- Так... Ну а если через Кулхан насквозь пройти и взять еще севернее? Там что?
Ишь, заглянул! Я и не слыхал, чтоб кто-нибудь в этакие дебри забирался...
зыбучка там, если верить слухам. То есть это в Кулхане зыбучка, а за ним...
-- Ничего,-- отвечаю.-- Конец света. Восьмой ад Хракуташа, где Ушастый
демон У плохих Придатков перековывает.
-- Да? -- вмешивается Обломок.-- А нам сказали, что там Шулма.
-- Какая еще Шулма? Кто сказал?
-- Друг твой один,-- невесело хихикает Обломок.-- Близкий Длинный такой,
слабо изогнутый, рукоять чуть ли не в полклинка, а гарды и нет-то почти. Руки
Придаткам рубить любит.
-- Но-дачи?!
-- Он самый... Ну что, Наставник, рассказывай...
И Наставник рассказал.
4.
По словам Детского Учителя, дней за десять до того, как произошло первое
убийство в Хаффе на открытом турнире, к нему пришли гости.
Но-дачи пришел, потом еще один Блистающий, очень похожий на Но-дачи, но
совсем маленький, не больше самого Детского Учителя; и трое странных
кинжалов с узким граненым клинком и длинными острыми усами выгнутой
гарды, отчего сами кинжалы сильно напоминали трезубцы, снятые с древка.
(Вспомнил я турнир, кинжалы эти вспомнил, как они Но от меня да Чэна
беспамятных уводили; голос их скрипучий вспомнил, Придатка нескладного,
одного на троих -- и не сказал я ничего, только кистью качнул Детскому
Учителю семьи Абу-Салим: продолжай, мол...)
... Говорил, в основном, Но-дачи. Остальные молчали. Плохо как-то молчали. С
вызовом. Короткий Блистающий сперва даже имени своего не назвал, а по виду
его род определить не выходило. Кинжалы-трезубцы велели звать их Саями, а
больше ничего не добавили.
Вот и звал их Учитель про себя: Сай Первый, Сай Второй и Сай Третий.
Только речь в первую очередь не о них.
Если верить Но-дачи -- а он сперва произвел на Детского Учителя (как и на
меня) весьма неплохое впечатление -- так вот, Но-дачи будто бы был моим
земляком, и нелегкая как-то занесла его в Кулхан.
Что он там искал -- неизвестно, и Детский Учитель решил не заострять на этом
внимания. Мало ли куда вздумается отправиться молодому Блистающему? -- а
Но-дачи был, похоже, лет на тридцать моложе меня. Почему на тридцать?
Когда я уезжал из Мэйланя, муаровый узор на клинках был темным, но все
вокруг поговаривали, что скоро в моду светлый войдет, "лянь памор" по-
нашему. Мне при отъезде всего-навсего двадцать девять лет стукнуло, узор у
Но светлый, чистый "лянь памор", а узор при рождении образуется. Сходится?
Ладно. В этом деле многое на веру придется брать. Возьмем, и дальше пойдем.
Короче, Но-дачи ухитрился пройти Кулхан. У Придатка его на воду то ли
чутье, то ли везенье было -- два раза на заброшенные колодцы натыкался, и еще
раз на конного Придатка, застигнутого песчаной бурей. Фляга у покойника
нашлась, небольшая, но на два дня пути хватило.
Коня у них в первую же неделю бешеный варан сожрал, так Придаток пешком
шел, Но-дачи на плече нес и сушеную варанятину жевал в отместку за коня, что
ли...
Нес, нес и вынес. На свою голову.
... Убили его, Придатка этого. Пески насквозь прошел, гнилую воду по капле
цедил, когда варанов не стало -- змей на солнце вялил... и все для того, чтоб у
первого же дерева, кривого да чахлого, прирезали его, как скотину.
Три копья ждали у этого дерева. Три легких копья неизвестного рода и три
ножа. Ну, и три Придатка на низкорослых косматых лошадках.
Только молчали они, и копья эти, и ножи -- молчали, сколько Но-дачи не
кричал им издали. И еще дух от них шел... нехороший. Будто и не Блистающие
они вовсе, а так -- вещь.
Вещь неразумная. Мертвая.
Или почти мертвая.
Или даже и не жившая никогда.
Так что когда Придаток Но-дачи из последних сил добежал до ожидающих --
один из всадников глянул на него искоса, наклонился, вынул безразличный нож
и деловито перерезал горло покорителю Кулхана.
Как ветку срезал. Равнодушно так, спокойно, без злобы.
И вытер неживой клинок о шкуру лошади.
Знай Но-дачи заранее то, что он тогда лишь начал узнавать; умей он в тот миг
то, чему нескоро обучился -- не спешил бы он к всадникам. И так, неспешно,
всех девятерых положил бы рядком у того же дерева. Три копья, три ножа, три
Придатка.
В пыль.
(Вот в это я поверил сразу).
... Увезли его. Приторочили к седлу и увезли. И очень скоро выяснил Но-дачи,
что вокруг него лежит Шулма, и живущие здесь Придатки зовут себя
шулмусами; а еще узнал, что нет в Шулме Блистающих.
Оружие есть. Вещь неразумная, для убийства созданная.
А убивали в Шулме немало. Род на род, племя на племя, то набег, то распря.
Так что работы железу хватало.
Брезжило что-то в местных клинках, словно фитиль мокрый свечной горел --
вспыхнет, погаснет, снова вспыхнет, зашипит, затрещит и плюется во все
стороны. Чадит, а не светит.
Вещь не вещь, тварь не тварь. Но и не Блистающие.
Дикие Лезвия. Совсем-совсем дикие.
Без легенд и сказок. Без красоты вымысла.
Как есть. По-настоящему.
... Не всех пришлых Придатков в Шулме резали. А тех, что из-за Кулхана
явились -- тех вообще берегли и, в отличие от других рабов, даже на тяжелые
работы не ставили.
И кормили не впроголодь. Это Придатку Но-дачи просто не повезло отчего-то.
Не глянулся он шулмусам-заставщикам, что ли?
Чего уж теперь гадать...
А вот Блистающих у пришельцев отбирали. Оружие то есть, с точки зрения
шулмусов. И хранили пленных Блистающих в почетном шатре.
У каждого уважающего себя племени -- а племен, себя не уважающих, не было в
бескрайней Шулме -- имелся такой шатер.
Знатное жилье! На отдельной повозке возили, трех белых коней запрягали да
трех гнедых -- это когда на новое место откочевывали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69