квадратные душевые кабины
С тех пор, как Аса, не вынеся запаха его пота, велела ему вымыться, он взял привычку принимать ванну в особняке. Ванна там всегда была готова: хочешь – принимай в любой момент. Пропотеть хорошенько, впитать в себя запах мыла – вот минимум того, что он мог сделать перед встречей с ней.
– У нас вообще-то не общественная баня, – ворчала Аса и давала распаренному Куродо полотенце.
Куродо говорил, не утруждаясь прикрывать свою наготу:
– Это самая замечательная ванна в моей жизни. Лучше, чем ванна в гостинице «Империал».
За исключением нескольких месяцев, проведенных в гостинице, Куродо на самом деле не везло с ваннами. В лагере банный день был один раз в неделю, и при этом разрешалось не более пяти минут по очереди отмокать в грязной воде. Когда он жил в Харбине, раз в три дня можно было мыться в деревянном корыте, а летом жгли дрова, нагревая воду в железной бочке, и мылись в ней. В разрушенном Токио он или ходил в баню, или кто-то из клиентов по доброте душевной пускал его в свою ванну. Когда он рассказал об этом Таэко, она молча расчесала щеткой его мокрые волосы на косой пробор и застегнула заново пуговицу на его рубашке.
Однажды ей захотелось узнать о детстве Куродо, и он рассказал ей о четырех годах, прожитых в лагерях в Йокогаме и Каруидзаве, вспомнил дни, проведенные в Харбине. В основном он говорил о своей матери Наоми. Все детские воспоминания в его памяти были связаны с покойной матерью. Наоми научила Куродо играть на фортепиано, от Наоми он узнал о том, что звучание есть и у леса, и у рек, и у камней, и у ветра, и у чувств, и у разума, и научился разделять их.
– Я всегда так играл с мамой, – говорил он и садился рядом с Таэко за рояль, играл с ней в четыре руки, подражал пению птиц и цикад, сочинял импровизации на слова из ролей Таэко.
Может быть, благодаря маме у него сформировался особый слух, и Куродо свободно говорил и понимал японский и английский языки, но, обучаясь японскому в лагере, он упустил возможность выучить иероглифы. Поэтому сложных книг он читать не мог.
Когда он признался в этом, Таэко сказала:
– Если кто-то будет тебе читать вслух, ты ведь поймешь, правда? – и стала читать ему свою самую любимую пьесу Чехова «Вишневый сад».
Куродо слушал ее, закрыв глаза, и звук вырубаемых вишневых деревьев и печальные возгласы Раневской накладывались в его сознании на воспоминания о русских кварталах в Харбине и лагерной жизни в Каруидзаве. Постепенно ее голос – когда она читала роль Раневской – и голос матери Наоми, сохранившийся в его памяти, соединялись в кварту и делали его сентиментальным.
Таэко иногда ругала Куродо за грубые жесты, удивлялась его зверскому аппетиту. Они вместе ели клубнику, и когда Куродо просыпал сахарную пудру себе на голую грудь, она сказала:
– Смотри, сейчас муравьи сбегутся, – и вытерла ему грудь салфеткой.
Всякий раз, когда она невольно заботилась о нем, он вспоминал мать. Семнадцатилетний сын, наверное, должен был сторониться материнского внимания. Но перед ним была вымышленная мать, ненастоящая старшая сестра. А Куродо был ненастоящим сыном, играл роль вымышленного младшего брата. Он видел приятный сон. А чего стыдится во сне? Она заботилась о нем так, как могли бы заботиться о нем мать и старшая сестра в его детские годы. Умершая мать баловала его, а по несуществовавшей сестре он тосковал.
По молчаливому согласию они заключили договор видеть друг друга во сне. Он дарил ей музыку, она давала ему купаться в ванне и читала Чехова, и все это оставалось сном, который можно было увидеть только в доме улыбок.
Однажды содержанка ювелира поймала Куродо:
– Куда это ты ходить повадился? Да с такой радостной физиономией.
– На работу, – сухо отвечал Куродо, но от взгляда женщины, считавшей себя самой несчастной в Японии, невозможно было скрыть, что он светится от счастья.
– Черныш, ты влюбился, да? – Куродо хотел промолчать в ответ на вечные ее упреки, но девица сказала: – Хитрый ты.
– А что такого хитрого я сделал?
– Хитрый, хитрый. Взял и влюбился без спросу. А мне вон приходится подмазываться к нелюбимому мужику.
– Так ушла бы от него.
Девица вдруг швырнула в него пудрой.
– Перестань. Ты, может, еще накрасить меня вздумаешь?
В ответ девица распалилась еще больше и стала осыпать его словами, полными ненависти:
– Знаешь, что мне приходится терпеть ради нормальной жизни? А у тебя нет никакого права говорить мне такое… Порхаешь стрекозой, песенки свои распеваешь. Я тебе и комнату дала, и велосипед, думала, прогонишь мои печали. А ты вон как платишь за добро? Ну, говори, в кого ты там влюбился, кто она и откуда? Смотря кто, могу ведь и не простить…
Куродо назвал ее имя. На мгновенье девица потеряла дар речи, а потом рассмеялась:
– Влюбился в Таэко Мацубару? Все-таки у тебя с головой не все в порядке. – Она решила, что Куродо шутит.
9.7
Если проехать от дома улыбок на велосипеде минут пять или шесть, то внезапно перед тобой открывается необозримое пространство – ты выезжаешь к широкой реке. Таэко очень любила гулять по насыпи вдоль аллеи сакур. Здесь она могла вдали от посторонних глаз любоваться цветами. Обычно Аса сопровождала ее в прогулках, но в тот день Куродо шел первым, прокладывая путь Таэко, которая следовала за ним под зонтиком от солнца. Рыбаки сидели к ним спиной, и никто не смотрел на них с любопытством, но вообще Куродо пугало людское внимание. Он думал: вот они идут рядом по насыпи, и что можно подумать об их отношениях? Самое очевидное – это гуляет старшая сестра с младшим братом. Но у мужчины и женщины, которые пришли на насыпь полюбоваться молодой сакурой, скорее всего, более глубокие отношения. Разве обычно так старшая сестра гуляет с братом?
Куродо неторопливо обернулся и спросил у Таэко:
– Можно, я возьму тебя за руку? Здесь так много камней.
Мужчина и женщина, пришедшие на насыпь, должны идти держась за руки, – был уверен Куродо. Она улыбнулась, глядя на него немного исподлобья, и молча протянула ему руку. Ее ладонь была холодной и гладкой, как мрамор, она будто магнитом притягивалась к ладони Куродо.
– Большая рука. Этими длинными пальцами ты играешь свою музыку, да?
Сердце Куродо забилось сильнее. Он встревожился: вдруг его пульс через ладонь передается Таэко? Из-за того что они взялись за руки, молчание стало невыносимым. Наверное, догадавшись о смущении Куродо, Таэко неожиданно сказала:
– Ты свободный. У тебя будто крылья на ногах.
Она ужасно завидовала легкости, с какой Куродо разъезжал повсюду на своем велосипеде.
– Черныш, а куда бы ты хотел поехать?
Куродо немного задумался и ответил, что хотел бы поехать в Америку. Он объяснил, что его отец родился в Нагасаки, в три года пересек Тихий океан, поездил по Америке и опять вернулся в Японию, потерял в Харбине первую жену, потом вынужден был жить в лагерях для интернированных, а после войны не захотел возвращаться в Америку. Но ему, Куродо, казалось, что он от этого что-то теряет. К тому же мать, воспитавшая его, была еврейкой, и ее мечта перебраться в Америку так и не осуществилась, поэтому он хотел бы вместо матери исполнить ее мечту и найти ее дядю.
Куродо спросил Таэко, а куда она хотела бы поехать. Она прошептала:
– В Рим, – и громко рассмеялась.
– Я закрываю глаза, представляю себе, что я в Риме, открываю глаза – и все, что вокруг, тоже становится Римом. Вот, например, тот лысый, что гуляет с собакой. Это Муссолини.
Сказав это, Куродо застеснялся, высвободил вспотевшую ладонь, побежал вниз, к реке, и, подобрав камешек, пустил его по воде. Таэко тоже спустилась к реке и стала считать, сколько раз камешек прыгнет по поверхности воды. Раз, два, три, четырепятьшесть. Камешек подпрыгнул целых шесть раз.
– А теперь брось так, чтобы он долетел до середины реки. Раз, два, три, четыре… Ой, как жалко. Ну, Черныш, еще чуть-чуть.
Решившись, Куродо сказал, смотря прямо на профиль невинно радовавшейся Таэко:
– Здорово было бы, наверное, если бы ты поехала со мной.
– Да, наверное, весело было бы, – ответила она и улыбнулась такой улыбкой, от которой Куродо становился счастливым. Он немного догадывался, что означала ее улыбка. Слова: «Да, наверное, весело было бы» – наверняка имели такое продолжение: «Но, скорей всего, нам не суждено путешествовать вместе».
От Куродо не ускользнуло, что в улыбке Таэко, так же как в улыбке его матери Наоми, скрывалась глубокая печаль.
9.8
Пришло лето, и Таэко с головой погрузилась в съемки. Почему-то Аса теперь стала относиться к Куродо с прохладцей. Он крутил педали, мокрый от пота, приезжал в дом улыбок, а Аса грубо отшивала его:
– Барышня сейчас все дни проводит в Камакуре.
Как только Таэко перестала здесь бывать, загородный дом превратился в неприступную крепость. Вне всяких сомнений, Аса остерегалась Куродо и пыталась отдалить его. Куродо не мог припомнить, чем он вызвал ее неприязнь, но у него не было другого выхода, кроме как терпеть эту несправедливость. Ему не говорили, когда вернется Таэко, множество раз давали от ворот поворот, но Куродо выработал в себе упорство: он никогда не возвращался ни с чем. Постепенно он стал обмениваться с Асой большим количеством слов, ожидание перед закрытыми воротами сменилось разговорами в саду порой ему даже удавалось проникнуть через входную дверь.
Чтобы любовь развивалась так, как он задумал, Асу необходимо было приручить. Да, Куродо стремился из младшего брата вырасти в любовника. А тому, кто любит, необходимо доказать свою страсть. Куродо хотел продемонстрировать Асе всю серьезность своих намерений.
Аса, хотя и находила поведение Куродо с его ежедневными визитами возмутительным, стала все же пускать его в комнату для прислуги и поить там чаем. В глубине души она жалела «барышню», и если бы обстоятельства позволили, она всю жизнь оставалась бы подле нее и служила бы ей, – однажды открылась она Куродо и добавила:
– Барышня относится к тебе как к хорошенькому младшему брату. Жалеет тебя оттого, что ты рано потерял мать. Так что не питай напрасных надежд.
Услышав это, Куродо, хотя и смутно, понял причины столь холодного отношения к себе Асы. Она хотела сказать ему: ты на коне, пока тебя жалеют.
– Но мне сейчас не нужно, чтобы меня жалели. Аса, ты понимаешь, зачем я езжу сюда?
– Забудь об этом.
– О чем забыть? Я пока еще ничего не сказал.
– Я знаю, что ты задумал.
– Ну-ка, скажи. Так что я задумал?
– Ничего не получится. Барышня никогда не полюбит такого мальчишку, как ты. Она любит только в кино. Да и ту любовь постоянно сдерживает.
– Это она сама так сказала?
– Я давно с барышней и понимаю без слов. – Она никогда никого не любила?
– Этого я сказать не могу.
– Аса, можно спросить тебя одну вещь? Почему мне нельзя любить ее?
Аса посмотрела на печальное лицо Куродо – у него от мук и переживаний уже появились морщины, – похлопала его по плечу и в качестве ободрения сказала нечто странное:
– Тебе еще нет и семнадцати. Ты ведь родился в тот же день, что и наследный принц. А барышне будет тридцать. Она старше тебя больше, чем на двенадцатилетний цикл. Сколько бы ты ни тарахтел: это любовь, это любовь – барышня не сможет воспринять тебя всерьез. Именно поэтому она пускает тебя в дом. Ты такой красавчик, да еще и на фортепьянах играешь, ни одна молоденькая девушка в округе тебя бы не отпустила. У взрослых много запутанных обстоятельств, и часто не получается так, как хотелось бы. Если ты и дальше хочешь видеться с барышней, играй на рояле, веди себя вежливо и скромно. Не допускай никаких грязных мыслей – и всем будешь нравиться.
Куродо догадался: она что-то утаивает. Кого-то боится и всячески старается прикрыть его. Наверняка кто-то был влюблен в барышню. Этот кто-то наводил страх на нее саму, не только на Асу. Аса никогда не назовет его имени, даже спрашивать бесполезно. Куродо подчеркнуто вежливо кивнул, постаравшись избавить Асу от подозрений. Если ему не удастся привлечь Асу на свою сторону, он не сможет исполнить своего тайного желания, – думал Куродо.
9.9
Наступил сентябрь. Как-то в полдень Куродо заметил у ворот дома улыбок черный автомобиль. Он догадался: к ней приехал тот, кто живет в заоблачной выси. Что ж, возвращаться несолоно хлебавши? Печально ретироваться при виде соперника – удел тех, кто с легкостью отказывается от своей любви. Нет, о таком Куродо и помыслить не мог. Я хочу ее увидеть, хочу рассказать, как эти дни мне было тяжело без нее, – его тело пришло в движение, повинуясь этому порыву. Куродо подошел к черному ходу, прикинулся посыльным из винного магазина и завопил беззаботно:
– Добрый день!
Тотчас же появилась Аса, она взглянула на Куродо и сказала, понизив голос:
– С возвращением.
– Я приехал за Таэко, – отважно сказал Куродо; Аса, услышав такое, стукнула его кулачком в грудь:
– На велосипеде, поди? Вот уж действительно нашел самый подходящий момент. Барышня уезжает. За ней пришел автомобиль.
– А куда она собралась? С кем встречается?
– С важным господином в Хибия. Ну, давай езжай обратно.
– Я никуда не уйду, пока Таэко не скажет, когда сможет со мной встретиться.
– Послушай меня. Если не хочешь, чтобы барышня тебя возненавидела, возвращайся домой. Позже я обязательно организую тебе встречу с барышней.
У входа послышался голос Таэко: она звала Асу. Та бросила на Куродо умоляющий взгляд и побежала ко входу, чтобы проводить барышню с тем, кто приехал за ней. Сквозь ограду он увидел ее спину. Она заметила велосипед, прислоненный к воротам, и огляделась вокруг, ища Куродо. Он высунулся из-за ограды, пытаясь поймать ее взгляд, но она не могла увидеть его за растущей у ворот сосной. Водитель-американец в цивильном костюме помог ей сесть в автомобиль, закрыл дверь, и машина стала удаляться от дома улыбок.
Куродо вскочил на велосипед и погнался за машиной, увозившей Таэко. Он был уже метрах в пяти от машины, но так и не смог коснуться ее волос.
9.10
Прошло несколько дней, и в его комнату в четыре с половиной татами пришла телеграмма. Отправителем значилась Аса, но по тексту он сразу догадался, что Асе диктовала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– У нас вообще-то не общественная баня, – ворчала Аса и давала распаренному Куродо полотенце.
Куродо говорил, не утруждаясь прикрывать свою наготу:
– Это самая замечательная ванна в моей жизни. Лучше, чем ванна в гостинице «Империал».
За исключением нескольких месяцев, проведенных в гостинице, Куродо на самом деле не везло с ваннами. В лагере банный день был один раз в неделю, и при этом разрешалось не более пяти минут по очереди отмокать в грязной воде. Когда он жил в Харбине, раз в три дня можно было мыться в деревянном корыте, а летом жгли дрова, нагревая воду в железной бочке, и мылись в ней. В разрушенном Токио он или ходил в баню, или кто-то из клиентов по доброте душевной пускал его в свою ванну. Когда он рассказал об этом Таэко, она молча расчесала щеткой его мокрые волосы на косой пробор и застегнула заново пуговицу на его рубашке.
Однажды ей захотелось узнать о детстве Куродо, и он рассказал ей о четырех годах, прожитых в лагерях в Йокогаме и Каруидзаве, вспомнил дни, проведенные в Харбине. В основном он говорил о своей матери Наоми. Все детские воспоминания в его памяти были связаны с покойной матерью. Наоми научила Куродо играть на фортепиано, от Наоми он узнал о том, что звучание есть и у леса, и у рек, и у камней, и у ветра, и у чувств, и у разума, и научился разделять их.
– Я всегда так играл с мамой, – говорил он и садился рядом с Таэко за рояль, играл с ней в четыре руки, подражал пению птиц и цикад, сочинял импровизации на слова из ролей Таэко.
Может быть, благодаря маме у него сформировался особый слух, и Куродо свободно говорил и понимал японский и английский языки, но, обучаясь японскому в лагере, он упустил возможность выучить иероглифы. Поэтому сложных книг он читать не мог.
Когда он признался в этом, Таэко сказала:
– Если кто-то будет тебе читать вслух, ты ведь поймешь, правда? – и стала читать ему свою самую любимую пьесу Чехова «Вишневый сад».
Куродо слушал ее, закрыв глаза, и звук вырубаемых вишневых деревьев и печальные возгласы Раневской накладывались в его сознании на воспоминания о русских кварталах в Харбине и лагерной жизни в Каруидзаве. Постепенно ее голос – когда она читала роль Раневской – и голос матери Наоми, сохранившийся в его памяти, соединялись в кварту и делали его сентиментальным.
Таэко иногда ругала Куродо за грубые жесты, удивлялась его зверскому аппетиту. Они вместе ели клубнику, и когда Куродо просыпал сахарную пудру себе на голую грудь, она сказала:
– Смотри, сейчас муравьи сбегутся, – и вытерла ему грудь салфеткой.
Всякий раз, когда она невольно заботилась о нем, он вспоминал мать. Семнадцатилетний сын, наверное, должен был сторониться материнского внимания. Но перед ним была вымышленная мать, ненастоящая старшая сестра. А Куродо был ненастоящим сыном, играл роль вымышленного младшего брата. Он видел приятный сон. А чего стыдится во сне? Она заботилась о нем так, как могли бы заботиться о нем мать и старшая сестра в его детские годы. Умершая мать баловала его, а по несуществовавшей сестре он тосковал.
По молчаливому согласию они заключили договор видеть друг друга во сне. Он дарил ей музыку, она давала ему купаться в ванне и читала Чехова, и все это оставалось сном, который можно было увидеть только в доме улыбок.
Однажды содержанка ювелира поймала Куродо:
– Куда это ты ходить повадился? Да с такой радостной физиономией.
– На работу, – сухо отвечал Куродо, но от взгляда женщины, считавшей себя самой несчастной в Японии, невозможно было скрыть, что он светится от счастья.
– Черныш, ты влюбился, да? – Куродо хотел промолчать в ответ на вечные ее упреки, но девица сказала: – Хитрый ты.
– А что такого хитрого я сделал?
– Хитрый, хитрый. Взял и влюбился без спросу. А мне вон приходится подмазываться к нелюбимому мужику.
– Так ушла бы от него.
Девица вдруг швырнула в него пудрой.
– Перестань. Ты, может, еще накрасить меня вздумаешь?
В ответ девица распалилась еще больше и стала осыпать его словами, полными ненависти:
– Знаешь, что мне приходится терпеть ради нормальной жизни? А у тебя нет никакого права говорить мне такое… Порхаешь стрекозой, песенки свои распеваешь. Я тебе и комнату дала, и велосипед, думала, прогонишь мои печали. А ты вон как платишь за добро? Ну, говори, в кого ты там влюбился, кто она и откуда? Смотря кто, могу ведь и не простить…
Куродо назвал ее имя. На мгновенье девица потеряла дар речи, а потом рассмеялась:
– Влюбился в Таэко Мацубару? Все-таки у тебя с головой не все в порядке. – Она решила, что Куродо шутит.
9.7
Если проехать от дома улыбок на велосипеде минут пять или шесть, то внезапно перед тобой открывается необозримое пространство – ты выезжаешь к широкой реке. Таэко очень любила гулять по насыпи вдоль аллеи сакур. Здесь она могла вдали от посторонних глаз любоваться цветами. Обычно Аса сопровождала ее в прогулках, но в тот день Куродо шел первым, прокладывая путь Таэко, которая следовала за ним под зонтиком от солнца. Рыбаки сидели к ним спиной, и никто не смотрел на них с любопытством, но вообще Куродо пугало людское внимание. Он думал: вот они идут рядом по насыпи, и что можно подумать об их отношениях? Самое очевидное – это гуляет старшая сестра с младшим братом. Но у мужчины и женщины, которые пришли на насыпь полюбоваться молодой сакурой, скорее всего, более глубокие отношения. Разве обычно так старшая сестра гуляет с братом?
Куродо неторопливо обернулся и спросил у Таэко:
– Можно, я возьму тебя за руку? Здесь так много камней.
Мужчина и женщина, пришедшие на насыпь, должны идти держась за руки, – был уверен Куродо. Она улыбнулась, глядя на него немного исподлобья, и молча протянула ему руку. Ее ладонь была холодной и гладкой, как мрамор, она будто магнитом притягивалась к ладони Куродо.
– Большая рука. Этими длинными пальцами ты играешь свою музыку, да?
Сердце Куродо забилось сильнее. Он встревожился: вдруг его пульс через ладонь передается Таэко? Из-за того что они взялись за руки, молчание стало невыносимым. Наверное, догадавшись о смущении Куродо, Таэко неожиданно сказала:
– Ты свободный. У тебя будто крылья на ногах.
Она ужасно завидовала легкости, с какой Куродо разъезжал повсюду на своем велосипеде.
– Черныш, а куда бы ты хотел поехать?
Куродо немного задумался и ответил, что хотел бы поехать в Америку. Он объяснил, что его отец родился в Нагасаки, в три года пересек Тихий океан, поездил по Америке и опять вернулся в Японию, потерял в Харбине первую жену, потом вынужден был жить в лагерях для интернированных, а после войны не захотел возвращаться в Америку. Но ему, Куродо, казалось, что он от этого что-то теряет. К тому же мать, воспитавшая его, была еврейкой, и ее мечта перебраться в Америку так и не осуществилась, поэтому он хотел бы вместо матери исполнить ее мечту и найти ее дядю.
Куродо спросил Таэко, а куда она хотела бы поехать. Она прошептала:
– В Рим, – и громко рассмеялась.
– Я закрываю глаза, представляю себе, что я в Риме, открываю глаза – и все, что вокруг, тоже становится Римом. Вот, например, тот лысый, что гуляет с собакой. Это Муссолини.
Сказав это, Куродо застеснялся, высвободил вспотевшую ладонь, побежал вниз, к реке, и, подобрав камешек, пустил его по воде. Таэко тоже спустилась к реке и стала считать, сколько раз камешек прыгнет по поверхности воды. Раз, два, три, четырепятьшесть. Камешек подпрыгнул целых шесть раз.
– А теперь брось так, чтобы он долетел до середины реки. Раз, два, три, четыре… Ой, как жалко. Ну, Черныш, еще чуть-чуть.
Решившись, Куродо сказал, смотря прямо на профиль невинно радовавшейся Таэко:
– Здорово было бы, наверное, если бы ты поехала со мной.
– Да, наверное, весело было бы, – ответила она и улыбнулась такой улыбкой, от которой Куродо становился счастливым. Он немного догадывался, что означала ее улыбка. Слова: «Да, наверное, весело было бы» – наверняка имели такое продолжение: «Но, скорей всего, нам не суждено путешествовать вместе».
От Куродо не ускользнуло, что в улыбке Таэко, так же как в улыбке его матери Наоми, скрывалась глубокая печаль.
9.8
Пришло лето, и Таэко с головой погрузилась в съемки. Почему-то Аса теперь стала относиться к Куродо с прохладцей. Он крутил педали, мокрый от пота, приезжал в дом улыбок, а Аса грубо отшивала его:
– Барышня сейчас все дни проводит в Камакуре.
Как только Таэко перестала здесь бывать, загородный дом превратился в неприступную крепость. Вне всяких сомнений, Аса остерегалась Куродо и пыталась отдалить его. Куродо не мог припомнить, чем он вызвал ее неприязнь, но у него не было другого выхода, кроме как терпеть эту несправедливость. Ему не говорили, когда вернется Таэко, множество раз давали от ворот поворот, но Куродо выработал в себе упорство: он никогда не возвращался ни с чем. Постепенно он стал обмениваться с Асой большим количеством слов, ожидание перед закрытыми воротами сменилось разговорами в саду порой ему даже удавалось проникнуть через входную дверь.
Чтобы любовь развивалась так, как он задумал, Асу необходимо было приручить. Да, Куродо стремился из младшего брата вырасти в любовника. А тому, кто любит, необходимо доказать свою страсть. Куродо хотел продемонстрировать Асе всю серьезность своих намерений.
Аса, хотя и находила поведение Куродо с его ежедневными визитами возмутительным, стала все же пускать его в комнату для прислуги и поить там чаем. В глубине души она жалела «барышню», и если бы обстоятельства позволили, она всю жизнь оставалась бы подле нее и служила бы ей, – однажды открылась она Куродо и добавила:
– Барышня относится к тебе как к хорошенькому младшему брату. Жалеет тебя оттого, что ты рано потерял мать. Так что не питай напрасных надежд.
Услышав это, Куродо, хотя и смутно, понял причины столь холодного отношения к себе Асы. Она хотела сказать ему: ты на коне, пока тебя жалеют.
– Но мне сейчас не нужно, чтобы меня жалели. Аса, ты понимаешь, зачем я езжу сюда?
– Забудь об этом.
– О чем забыть? Я пока еще ничего не сказал.
– Я знаю, что ты задумал.
– Ну-ка, скажи. Так что я задумал?
– Ничего не получится. Барышня никогда не полюбит такого мальчишку, как ты. Она любит только в кино. Да и ту любовь постоянно сдерживает.
– Это она сама так сказала?
– Я давно с барышней и понимаю без слов. – Она никогда никого не любила?
– Этого я сказать не могу.
– Аса, можно спросить тебя одну вещь? Почему мне нельзя любить ее?
Аса посмотрела на печальное лицо Куродо – у него от мук и переживаний уже появились морщины, – похлопала его по плечу и в качестве ободрения сказала нечто странное:
– Тебе еще нет и семнадцати. Ты ведь родился в тот же день, что и наследный принц. А барышне будет тридцать. Она старше тебя больше, чем на двенадцатилетний цикл. Сколько бы ты ни тарахтел: это любовь, это любовь – барышня не сможет воспринять тебя всерьез. Именно поэтому она пускает тебя в дом. Ты такой красавчик, да еще и на фортепьянах играешь, ни одна молоденькая девушка в округе тебя бы не отпустила. У взрослых много запутанных обстоятельств, и часто не получается так, как хотелось бы. Если ты и дальше хочешь видеться с барышней, играй на рояле, веди себя вежливо и скромно. Не допускай никаких грязных мыслей – и всем будешь нравиться.
Куродо догадался: она что-то утаивает. Кого-то боится и всячески старается прикрыть его. Наверняка кто-то был влюблен в барышню. Этот кто-то наводил страх на нее саму, не только на Асу. Аса никогда не назовет его имени, даже спрашивать бесполезно. Куродо подчеркнуто вежливо кивнул, постаравшись избавить Асу от подозрений. Если ему не удастся привлечь Асу на свою сторону, он не сможет исполнить своего тайного желания, – думал Куродо.
9.9
Наступил сентябрь. Как-то в полдень Куродо заметил у ворот дома улыбок черный автомобиль. Он догадался: к ней приехал тот, кто живет в заоблачной выси. Что ж, возвращаться несолоно хлебавши? Печально ретироваться при виде соперника – удел тех, кто с легкостью отказывается от своей любви. Нет, о таком Куродо и помыслить не мог. Я хочу ее увидеть, хочу рассказать, как эти дни мне было тяжело без нее, – его тело пришло в движение, повинуясь этому порыву. Куродо подошел к черному ходу, прикинулся посыльным из винного магазина и завопил беззаботно:
– Добрый день!
Тотчас же появилась Аса, она взглянула на Куродо и сказала, понизив голос:
– С возвращением.
– Я приехал за Таэко, – отважно сказал Куродо; Аса, услышав такое, стукнула его кулачком в грудь:
– На велосипеде, поди? Вот уж действительно нашел самый подходящий момент. Барышня уезжает. За ней пришел автомобиль.
– А куда она собралась? С кем встречается?
– С важным господином в Хибия. Ну, давай езжай обратно.
– Я никуда не уйду, пока Таэко не скажет, когда сможет со мной встретиться.
– Послушай меня. Если не хочешь, чтобы барышня тебя возненавидела, возвращайся домой. Позже я обязательно организую тебе встречу с барышней.
У входа послышался голос Таэко: она звала Асу. Та бросила на Куродо умоляющий взгляд и побежала ко входу, чтобы проводить барышню с тем, кто приехал за ней. Сквозь ограду он увидел ее спину. Она заметила велосипед, прислоненный к воротам, и огляделась вокруг, ища Куродо. Он высунулся из-за ограды, пытаясь поймать ее взгляд, но она не могла увидеть его за растущей у ворот сосной. Водитель-американец в цивильном костюме помог ей сесть в автомобиль, закрыл дверь, и машина стала удаляться от дома улыбок.
Куродо вскочил на велосипед и погнался за машиной, увозившей Таэко. Он был уже метрах в пяти от машины, но так и не смог коснуться ее волос.
9.10
Прошло несколько дней, и в его комнату в четыре с половиной татами пришла телеграмма. Отправителем значилась Аса, но по тексту он сразу догадался, что Асе диктовала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41