– переспросила ты, но он только махнул рукой:
– Так, ничего особенного, – и скрылся в домике. Тебе здесь явно не были рады.
На безымянном холме росли три большие сакуры, а темноватая бамбуковая роща на склоне служила границей между кладбищем и жилым кварталом. Дорожки были усыпаны круглым белым гравием, ослепительно сверкавшим в лучах летнего солнца, здесь не было ни соринки, как на заводе, где производят сверхточные приборы. Но бамбуковая роща, хотя она и примыкала к кладбищу, выглядела заброшенной. Неубранные сухие листья покрывали землю, никто не срубал засохший бамбук, который лишал света молодые побеги. От таблички «Не выбрасывайте мусор» не было никакого толку: повсюду валялись банки из-под сока, старые журналы, лопнувшие пластиковые шланги, велосипеды без колес и ржавые холодильники.
Ты даже подумала, не свалка ли соседствует тут с кладбищем. Пологий склон холма, на котором росла бамбуковая роща, переходил в незастроенный участок земли, и, вероятно, поэтому сюда стали выкидывать крупный мусор. Кто-то приволок забавы ради холодильник, кто-то – велосипед, и мусорная свалка, постепенно разрастаясь, стала пожирать кладбище. Однако даже если называть эту свалку кладбищем вещей, то это еще не повод, чтобы стирать границу между нею и человеческим кладбищем. Или же те, кто вышвыривает сюда все ненужное, полагают, что человек после смерти тоже превращается в мусор?
Старик служитель, наверное, принял тебя за одну из тех, кто мусорит. Это раздражало вдвойне. Кто бы мог подумать, что могилы семьи Токива, которые так сложно было разыскать, оказались в таком заброшенном месте.
В бамбуковой роще виднелся просвет, там стояли ворота, метра два высотой, и сломанная железная ограда; даже святилище мертвых было усеяно пустыми банками.
Здесь и находились могилы семьи Токива. Хотя они и пребывали в запустении, участок размером с однокомнатную квартиру был посыпан замшелым гравием и на табличке значилось: «Усыпальница семьи Токива». По бокам стояли каменные фонари и статуи будд.
Зеленая тень от бамбуковых деревьев, зелень сорной травы, проросшей сквозь гравий, пушистая зелень мха, покрывавшего камни, казалось, хранили сон мертвых. Но тут ты заметила с обратной стороны ворот надпись красной спрей-краской: знак зловещего прошлого, опутавшего твою семью.
Размашистая надпись на воротах кричала:
«Грязная свинья! Заткнись навсегда!»
Сбоку от ворот ты увидела плиту из черного мрамора, на которой белой краской были нарисованы свастика и звезда Давида. Ты догадалась, что это и есть папина могила. Кто-то вывел на ней два символа: нацистский и еврейский.
Здесь, на кладбище, присутствовал папа, которого ты не знала.
Хотя папиных останков тут не было – только папино имя, выбитое на камне, все равно сюда наведывались непрошеные гости. Твоя мама называла папу негодником, но в ее словах чувствовалась любовь. А на папиной могиле и намека на почтение к умершему не ощущалось, – ничего, кроме неприкрытой ненависти. Словно памятник дважды похороненному.
Ты полила водой папино надгробие и попыталась стереть надписи сухим бамбуковым листом – не получилось. Ты попробовала соскоблить надпись ногтями, подошвой туфли, камнями, но быстро поняла, что без растворителя не обойтись, и села на могильную плиту.
Странная у нас вышла встреча, – рассуждала ты. Мама называла папу негодником, осыпала его потоком ругательств, а увидела бы эту могилу – наверное, молча расплакалась бы. И может быть, даже подумала: хорошо, что он к нам не вернулся. Пока папы не было, он мог оставаться хорошим отцом. Он существовал только как красивое воспоминание маминой любви. Получается, что этот замороженный в морозилке маминой памяти папа до сего прекрасного момента дурил тебе голову. Дом, в котором жили вы с мамой, оказался всего лишь местом, где папа смог ненадолго расслабиться. Теперь у тебя не было никаких сомнений: за время своего отсутствия папа оказался втянутым в какие-то передряги. Ты и во сне себе представить такого не могла. Наивная дурочка! Стоя перед оскверненной папиной могилой, ты стискивала зубы и топала ногой от досады.
Может статься, что папу убил какой-нибудь урод.
Эта мысль пронзила тебя холодным ветром.
Нет, под этим камнем ничего нет. Значит, он жив. Говорят же: дурным людям на свете раздолье.
Ты приободрилась, достала из сумки «Лейку» и навела объектив на папину оскверненную могилу.
Собрав с могилы столько мусора, сколько смогла удержать в руках, ты потащила его к домику служителя и швырнула под ноги старику. Хотела упрекнуть его, мол, плохо исполняет свои обязанности. Старик с ненавистью посмотрел на тебя:
– Поди, родственницей Токива приходишься? Вот из-за их могил у нас покоя и нету.
1.3
Ты носила мамину фамилию, Фумио Цубаки. На папиной могильной плите было выгравировано: «Каору Токива». Мама называла папу, который не жил с вами, «Каору-сан». Ты тоже, подражая ей, говорила: «Интересно, где сейчас бродит Каору-сан, если он жив?» Мама в зависимости от настроения называла его «папа», «отец», «он», «этот», но для тебя привычным оставалось только «Каору-сан». Обращаться «папа» или «отец» было не к кому, и тебе казалось стыдным разыгрывать этот дешевый спектакль. Однако у тебя не было и тени сомнения в том, что Каору-сан – твой настоящий отец. Не будь отца, как бы ты, интересно, могла появиться на свет? Каору-сан напоминал экзотический фрукт, о котором ты слышала, но никогда не пробовала. Ты могла что-то объяснить словами, но собственных впечатлений у тебя не было. Этим Каору-сан, а точнее твой папа, дико раздражал тебя.
Иногда ты спрашивала у подруг: «Что ты чувствуешь, живя вместе с отцом?» Твои подруги жили со своими отцами под одной крышей, слышали их голоса, говорили с ними, вдыхали их запах. Они отвечали: «Он неряха», «От спины его тоской веет», «Он как карликовое дерево», «Он как буйвол», «Скучный», «Изображает вселенское терпение», «Он милый». Были и те, кто шутил: «Сдох бы поскорее». Все их слова звучали издалека. Они непосредственно общались с отцами, и ты завидовала их чувствам, которые они бережно хранили в себе и не могли толком объяснить чужому человеку. Тебя завораживали эти слова. – отцовская спина, голос, запах – все то, что вызывало какие-то особенные чувства.
Мама не только знала запах, голос, спину Каору-сан, она любила его. Сейчас эта любовь засохла наполовину, а ненависть вдвое разрослась, но мамино сознание было до отказа забито осколками Каору-сан. Что-то напоминало маме о его словах, о его жестах, и она, повинуясь порыву, рассказывала об этом своей дочери. В такие моменты на щеках у мамы появлялся румянец, голос дрожал от волнения.
«У Каору-сан всегда было непроницаемое лицо, – говорила мама. – Но он потел во сне, когда ему снились кошмары. Меня холод пробирал, а у него на кончике носа появлялись капельки пота…
Каору-сан иногда так пристально смотрел на людей – прямо сверлил взглядом. Спросишь его:
– Чего тебе? – а он, ничуть не изменившись в лице, пробормочет:
– Ты красивая. – А потом непременно добавит с ухмылкой: – Ради всех святых, ну, пожалуйста.
«Опять за свое», – думала я, но устоять не могла и всегда отвечала ему лаской…
Каору-сан – он как кит. – умрет, если не поплавает. Все время гнался за чем-то, убегал от кого-то. Где угодно бы прижился. Но не мог оставаться на одном и том же месте. Ему сейчас пятьдесят, если жив. Устал, наверное, бегать. Так что если повезет, скоро его поймают. Каору-сан наверняка хочет увидеться с тобой, Фумио. Только он, поди, и не догадается, что ты его дочь: такая высокая и красивая стала…
Мне часто снится, как Каору-сан возвращается домой – тихо, бесшумно. Я сплю в своей постели и вдруг пальцами ноги чувствую что-то колючее. Другой ногой хочу проверить, что это, и понимаю: это нога Каору-сан. Пальцы моей ноги касаются его волос…
Или однажды вижу – у парадного топчется бомж. Я спрашиваю его: – Вы к кому?
Он просит подать ему воды, я приношу ему воды со льдом и хлеб с арахисовым маслом, а он бормочет.-
– Ради всех святых, ну, пожалуйста. Тогда я понимаю:
– Ой! Каору-сан! Ты, как Улисс, возвратился домой.
И чего он боится? Пусть хоть бомжем стал, хоть якудза, пусть хоть из ума выжил – лишь бы вернулся».
Если даже папина могила вызывает такую ненависть, то нужно поскорее разыскать его самого, пока его и вправду не убили. Может, твое путешествие превратится в битву с теми, кто хочет стереть папу с лица земли. Твое путешествие только началось, но если, отчаявшись, ты вернешься в дом, где ждет мама, никто не посмеет осудить тебя. Ведь вас с Каору-сан связывают только кровные узы. Ты почти совсем не помнишь папу. Он для тебя, можно сказать, вымышленный персонаж. Но все же кровь гуще меда.
Или ты ревнуешь его к маме? Она любила настоящего Каору-сан, целовала его, ругалась с ним, носила тебя и даже, после того как он ушел, у нее было немало переживаний! Ты жалеешь ее, но на самом деле хочешь подобно ей почувствовать папу.
Твои ровесники табунами ходят вокруг тебя. Но в твоих глазах мелькает только смутный образ неизвестно куда канувшего Каору-сан. Подруги часто подтрунивают над тобой, пытаясь проследить, куда направлен твой взор: «Фумио одним взглядом может убить и папу, и якудза, и учителя».
Не отдавая себе отчета, ты нарисовала в своем воображении портрет отца, каким он тебе представлялся. Пятьдесят, если жив. Но выглядит не старше сорока. Он хорошо одет, спина у него прямая-прямая. Он вечно где-то витает – взгляд его устремлен вдаль. Он не из тех, кто постоянно вздыхает, он – человек солидный, но может и подурачиться, его любят дети. Ты пыталась совместить придуманный тобой образ мужчины средних лет с твоим папой.
Вспоминала потерянную папину фотографию. Он держал тебя, трехлетнюю – или тогда тебе было меньше? – на руках и улыбался. Ему было года тридцать четыре – тридцать пять. В острых чертах его лица еще чувствовалась сила, но проглядывала и неудовлетворенность. Когда фотография была у тебя, ты накладывала прозрачную пленку на папино лицо и пририсовывала ему седые волосы и морщины. Представляла себе, что он слегка располнел и выражение лица его стало добрым.
Было еще одно, чего тебе хотелось бы от папы. Девушке на выданье, если она того захочет, ничего не стоит свести с ума мужчину средних лет, у которого есть деньги, время и тяга к развлечениям. Если бы страдающая от одиночества девушка твоего возраста поедала папу глазами, то тебе бы хотелось, чтобы он не отводил взгляда, разгадывал бы, что она чувствует, приглашал бы ее поужинать и развлечься. Она задавала бы ему миллионы вопросов: «Твой любимый цветок?», «Нелюбимое блюдо?», «Твой самый хороший и самый плохой день в жизни?», «Твой самый любимый город?», «Твой самый любимый человек?». А он отвечал бы ей честно и без обмана. Если бы он проводил время с этими девушками, то однажды таким же образом встретил бы собственную дочь.
С этими мыслями ты и путешествовала. На кладбище ты подобрала один из папиных осколков, разбросанных по всему миру. Осколок папы, которого мама не знала. Мама говорила: «Лишь бы только Каору-сан вернулся домой, не важно, что с ним стало».
Мама приняла решение вечно ждать папиного возвращения.
На папе лежало проклятье заткнуться навсегда.
Что делать тебе?
Собрать папины осколки все до единого и составить из них своего папу. Тогда ты убедишь маму, что ждать не стоит. Тогда ты сможешь снять с папы лежащее на нем проклятье.
Конечно, ты уверена в том, что кроме мамы существует множество женщин, которые продолжают любить папу и не могут не говорить о нем.
1.4
Ты не знаешь этого города, не знаешь его прошлого. К городу ведет одна из линий частных железных дорог, лучами расходящимися от столицы. Каких-то пятнадцать минут на поезде. Ты проехала свою остановку и благодаря этому увидела, что город стоит на возвышенности и обращен к реке. Привокзальная площадь была светлой и просторной. Хорошо одетые пешеходы прогуливались мимо торговых рядов по тополиной аллее. В садах особняков, огороженных глиняными, каменными заборами и живыми изгородями, росли большие деревья, слышалось пение цикад.
В городе было много зелени, он как будто утопал в парке, деревья бросали зеленые тени на асфальт и бетон, воздух был напоен душным запахом трав.
Жителей не было видно. В каждом особняке существовала четкая граница между внутренним и внешним миром, постороннему не дано было знать, чем там занимаются, что спрятано за стенами особняка.
Посторонними были и пролетающие над городом черные тени, которые оглашали пространство недовольными криками. Непонятно, где жили эти стайки ворон – то ли в редких, еще оставшихся в городе рощах, то ли в садах особняков, то ли на кладбище, а может, они просто пролетали мимо. Могли ли они чем-то поживиться здесь, в городе, или держали путь к своим кормушкам в столицу?
Интересно, Каору-сан тоже смотрел на пролетавшие стаи ворон? Хорошо ли ему жилось в этом городе? Могилы рассказали тебе о зловещих тенях, преследовавших Каору-сан. Почему-то пролетающие над твоей головой вороны очень напоминали тебе его.
Это место называлось Нэмуригаока – Сонные холмы. Когда-то вокруг простирались сельские пейзажи, а сейчас плотными рядами стояли особняки, на заборах висели таблички, например: «Нэмуригаока, квартал 1, дом 25». Обычно привокзальным городам максимум лет пятьдесят, но этот город был погружен в свой сон уже более ста лет.
Еще в те времена, когда столица была совсем маленькой и всего за десять километров от нее начинались пахнущие навозом деревни, на грунтовых дорогах поднимались клубы пыли, в речках жили раки, а в полях змеи лопали лягушек, этот город уже был разделен четкой сетью кварталов и его жители спокойно спали, выйдя победителями в борьбе за выживание.
Нэмуригаока пребывал в заоблачных далях. Здесь не слышны были ни ругань, ни плач младенцев, ни гудение клаксонов. И у ворон и у цикад были тонкие, пронзительные голоса. Рост, прогресс, развитие всегда сопровождаются шумом, разнообразием запахов, но этот город был погружен в тихий, прозрачный сон среди легких ароматов роз и османтуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41