Для потомства. В записях Лоуренса генерал Гровс был главным героем.
До взрыва оставалось три секунды. В небо поднялась зеленая ракета. Диктор отсчитывал: «Три… Два… Один… Ноль!» Взрыва еще не было слышно, и только ослепительно-белый, во много крат ярче, чем солнечный, свет расколол темноту ночи. Было 5 часов 30 минут утра по вашингтонскому времени.
Журналист-летописец записал:
«Это был такой солнечный восход, которого еще не видел мир; огромное зеленое суперсолнце, за какую-то долю секунды поднявшееся на высоту более трех километров и продолжавшее подниматься еще выше, пока оно не коснулось облаков, с поразительной яркостью осветило вокруг себя землю и небо. Через несколько секунд раздался оглушительный грохот взрыва.
Пылающий огненный шар все увеличивался в размере, достиг полутора километров в диаметре и все еще продолжал шириться».
Кто— то воскликнул в панике: «Бог мой, они потеряли контроль над цепной реакцией!!»
В небе на высоте двенадцати километров расплывался гриб атомного взрыва…
Несколько танков, выложенных внутри толстыми свинцовыми плитами, чтобы предохранить экипажи от радиации, помчались к месту взрыва. Им предстояло пройти шестнадцать километров по каменистой пустыне, снова погрузившейся во мрак ночи.
В радиусе полутора километров от вышки, на которой укрепили бомбу, лежала мертвая, выжженная земля. Песок спекся в стекловидную зеленую корку. Тридцатиметровая железная башня испарилась…
Итальянец Ферми подошел к Гровсу.
— Теперь-то война кончится! — воскликнул он.
— Да, но только после того, как мы сбросим еще две бомбы на Японию, — жестко ответил Гровс.
Роберт Оппенгеймер, скрестив на груди руки, молчаливо глядел на результаты своего труда. Журналист Лоуренс спросил его:
— Роберт, что вы чувствовали во время взрыва?
Оппенгеймер печально посмотрел на него и ответил фразой из священной книги индусов, называемой Бхагавад Гит:
— Я становлюсь Смертью, Потрясателем миров…
Но смертью становился не Оппенгеймер, а генерал Гровс. Ему поручили утвердить объекты для бомбардировки в Японии, потому что даже объединенная группа начальников штабов еще не знала о смертоносном оружии. Подрядчик-строитель начинал руководить атомной стратегией. Он остановился на четырех целях — японских городах Кокура, Хиросима, Киото и Ниигата.
Военный министр Стимсон возразил по поводу Киото — ведь это центр древней японской культуры, вместилище исторических ценностей… Когда Стимсон был генерал-губернатором Филиппин, он посетил этот город, и Киото поразил его своими храмами, памятниками древней культуры…
— Построят заново, — возразил подрядчик Гровс. — Киото стоит на открытом месте, занимает большую площадь, и это поможет нам лучше определить разрушительную силу бомбы!…
Авиационный полк тяжелых бомбардировщиков давно уже перебазировали на остров Тиниан, заброшенный в просторах Тихого океана, откуда «летающие крепости» должны были взять курс на Японию.
Бомбы отправили на быстроходном крейсере «Индианаполис», а недостающий урановый заряд дослали следом на самолете.
Крейсер «Индианаполис», доставив секретный груз на остров Тиниан, повернул обратно и был торпедирован японской подводной лодкой. Погибла вся команда — больше тысячи человек. Две атомные бомбы — «Малыш» и «Толстяк», изготовленные в проклятом индейскими племенами Лос-Аламосе, уже несли людям гибель.
Атомная смерть нависла над японскими островами…
ФИНАЛ
Эшелоны шли на восток… Война закончилась, и солдаты возвращались домой. Не на побывку — совсем. А очень многие еще продолжали служить в армии и тоже ехали на восток.
Воинские эшелоны тесно стояли на полустанках. Узловые станции были забиты поездами, вобравшими в себя батальоны, полки, дивизии, целые армии с их громоздким хозяйством. Эти составы пропускали в первую очередь. Получив «зеленую улицу», они шли один за другим на пассажирской скорости.
В теплушках, распахнутых настежь, открытых солнцу и теплому ветру, шли неторопливые солдатские разговоры, питаемые слухами самыми разными. Конечно, больше говорили о том, куда и зачем их везут. Не иначе — в Сибирь, может, на Дальний Восток. Там разгрузят, подержат, пока разъедутся старшие возрасты, потом демобилизуют и остальных. Если сразу распустить армию, получится столпотворение — ведь вся Россия была под ружьем, когда воевали с Гитлером. На душе было радостно — вон какого врага свалили! Теперь по домам… Но солдатам пришлось еще воевать…
Полевой госпиталь, в котором работала Ирина Микулина, тоже перебрасывали на Дальний Восток. Куда — неизвестно. Ирина заведовала эпидемиологическим отделением, но только формально — за всю войну в их армии почти не было заболеваний по ее специальности. Поэтому с началом каждого наступления «эпидемичку» превращали в обычное хирургическое отделение. Войну Ирина провела на Северо-Западном фронте, сначала под Парфином на фанерном заводе, потом на Валдайских высотах, в Риге, под конец стояли в Рыбинске. Здесь и застал их приказ подготовиться к эвакуации госпиталя. Куда, зачем — не знали. Только указывалось: к такому-то сроку своим ходом прибыть на такую-то станцию. Времени дали неделю, и Ирина упросила начальника госпиталя отпустить ее ненадолго в Москву.
Дома Ирина не была четыре года, мать, единственный человек, с которым она переписывалась, писала не часто. Остальных растеряла. В середине войны мелькнул где-то Юрий Ерохин и снова исчез. Мать писала: заходил Юрашка, расспрашивал, взял адрес. Но от Ерохина ничего не получила. Может быть, затерялось письмо. А может, его уже нет — война! Может быть, и Вадима давно нет в живых… Ирина самой себе не могла бы признаться, что ради него и поехала она в Москву.
Остановилась Ирина на Оружейном переулке, у сестры покойного отчима. Полночи проговорили, а утром пошла в город, сказала — по разным делам.
Пешком прошла к центру. Миновала один автомат, другой, все не решаясь снять трубку. Она на память заучила телефон Вадима, хранившийся давным-давно в записной книжке.
Рядом с «Метрополем» телефонная будка была свободна. Ирина прикрыла за собой стеклянную дверь и, чтобы не передумать, быстро набрала номер.
— Слушаю! — услышала она мужской голос.
— Можно попросить кого-нибудь из Губановых?
— Ирина!! Ты?!… — Это был почти крик, радостный и удивленный.
Она тоже узнала голос Вадима, какие-то секунды растерянно молчала.
— Ирина!… Ты где? Я сейчас тебя встречу! Я так хочу тебя видеть.
— Я тоже, Вадим… Очень.
— Давай встретимся сейчас на телеграфе.
— Хорошо… А где там?
— У окна, где выдают письма до востребования.
— Я рядом здесь, приезжай.
— Буду, буду через пятнадцать минут!… Он почти бежал ей навстречу. Двумя ладонями схватил протянутую руку.
— Ирина!… Как хорошо! Ты нашлась!… Вадим был в форме полковника. Он почти не изменился, был такой, как там, на вокзале, когда вышел из-за клумбы высоких цветов. Только на лице — от щеки к подбородку — появился глубокий шрам.
— Куда мы пойдем? — спросила Ирина.
— Куда угодно!… Посидим в «Артистическом» кафе, а потом…
— Потом я должна уезжать, Вадим. Я ведь в Москве проездом.
— Так ведь я тоже проездом… Вот счастье! Было начало дня, почти все столики в кафе пустовали. Прошли в глубину зала.
— Ну, рассказывай, Ирина!… Ты все такая же… Скажи, куда ты исчезла?
— Ты куда исчез? Я писала тебе до востребования письма, и они возвращались обратно… Не женился?
— Некогда было, воевал, — отшутился Вадим. — Решил отложить свадьбу до пенсии. Теперь скоро… У нас война год за два считается… Я и не помню, когда жили без войны — то одна, то другая…
— Год за два?… А мне кажется, что каждый год надо считать за четверть века, не меньше. Для тех, кто пережил. Я столько насмотрелась, Вадим.
— И все же теперь это в прошлом. Помнишь: «Еще не поздно все начать сначала, нас научила этому война»… Правда, Ирина, не поздно?
— Не знаю, — задумчиво ответила она.
Вадим рассказал, что он тоже получил назначение на Дальний Восток. Записал номер ее полевой почты, адрес матери.
— Теперь не потеряешься!… Ты знаешь, — признался он, — когда я бежал к телеграфу, я страшно боялся, что тебя там не найду… Боялся потерять еще раз.
Через две недели Ирина была в Забайкалье. Вот когда пришлось ей поработать в своем эпидемиологическом отделении госпиталя! Поступил приказ: личному составу армии сделать профилактические прививки от инфекционных заболеваний, и в первую очередь от пастеурелла пестис — легочной чумы, вспышки которой могут возникнуть на территории Северного Китая. Такой приказ разослали по всем дальневосточным армиям, которым предстояло вести боевые действия в Маньчжурии.
Сразу же после испытания атомной бомбы Гровс подготовил приказ от имени генерального штаба Соединенных Штатов. Строитель-подрядчик уже составлял приказы главнокомандования!
«509— й комплексный авиаполк доставляет первую специальную бомбу сразу же после 3 августа, как только позволят метеорологические условия, к одной из следующих целей: Хиросима, Кокура, Ниигата и Нагасаки. Для доставки военного и штатского научного персонала, который будет наблюдать и фиксировать результаты взрыва бомбы, выделяется дополнительный самолет, сопровождающий самолет-доставщик.
Право распространения любой информации, касающейся использования этого вида оружия против Японии, имеют только военный министр и президент США…»
Порт Нагасаки генерал Гровс включил только в последний момент, взамен древней японской столицы Киото. Гровсу доложили: в Нагасаки расположен большой лагерь английских и американских военнопленных. Если сбросить бомбу на этот город, они погибнут.
— Будем бомбить, — безапелляционно заявил Гровс.
Одержимый своей смертоносной идеей атомщик обрекал на атомную смерть сотни американских солдат и офицеров.
Исходной базой для авиационного полка первоначально наметили остров Гуам, к тому времени уже отбитый у японцев американскими десантными войсками. Но Гровс изменил дислокацию полка тяжелых бомбардировщиков. Он предложил разместить их в другом месте — на тропическом островке Тиниан, с буйной растительностью, коралловыми рифами и пологими конусами потухших вулканов. Остров Тиниан расположен на сотню миль ближе к цели, чем остров Гуам. Это очень важно.
Питеру Флемингу Тиниан напоминал Гавайские острова — так же далеко заброшенные в океане, с чудесными деревьями, дурманящими запахами цветов, зарослями бананов и сахарного тростника, с прозрачной синевой теплого моря. Райский уголок, который вскоре должен был сделаться исчадием ада. Но Пит ничего не знал, так же как и другие летчики авиационного полка. Они продолжали тренировки, бросали в океане бомбы странного вида, громоздкие, неуклюжие. Для них пришлось расширять бомбовые люки. Но взрывались они, как обычно, потому что снаряжены были нормальной взрывчаткой.
В авиационном полку Пит сдружился с командиром своего воздушного корабля веселым парнем Клодом Изерли.
За месяцы, проведенные в авиационной группе, они хорошо узнали друг друга. Клод был на несколько лет моложе Пита, но ему повезло — в двадцать пять лет он стал майором, командиром «летающей крепости», хотя не имел даже среднего образования. Это давало Клоду основание подшучивать над своими менее удачливыми товарищами.
— В век повышенных скоростей, — рассуждал он, — не нужно долго протирать штаны за партой… Мы смыкаемся с пещерными людьми, только у нас вместо дубины взрывчатка и скорость. Разве не так? А зачем нужны знания пещерному человеку? Нажать гашетку — это труд обезьяны… Вот ты, — обращался Клод к кому-нибудь из приятелей, — ты закончил колледж и подвешиваешь бомбы, а я ничего не кончал и командую кораблем. И какая тебе разница — подвешиваешь ли «тыкву» или обычную фугаску. Кому же нужны твои знания?… Давайте лучше выпьем, пещерные люди!
Этому человеку, майору Изерли, выпала доля руководить атомным бомбовым ударом. Экипаж его самолета уже несколько раз летал в разведку к японским берегам. На задание ходили в одиночку, чтобы не привлекать внимания противника. Иногда бросали «тыквы», те самые неуклюжие бомбы, поступившие на вооружение авиационной группы. Перед экипажами ставили обязательное требование — бомбить с определенной высоты, днем и только совершенно определенные, видимые цели. Несколько городов, в том числе Хиросиму и Нагасаки, бомбить запрещалось. Летчики недоумевали, но подчинялись. Они не знали, что генерал Гровс решил не совершать налетов на обреченные города, чтобы не нарушить эффекта атомной бомбардировки. Жители радовались — боги хранят их от несчастий войны. Кругом падают бомбы, горят и рушатся города, а Хиросима стоит нетронутым цветущим оазисом…
В ночь на шестое августа 1945 года бомбардировщик «Б-29» под командованием майора Изерли поднялся с острова Тиниан и взял курс на север к берегам Японии. Экипажу предстояло совершить путь в 2 320 километров до города Хиросима. Перед отлетом экипаж присутствовал на богослужении, молились за успех боевого рейса. Молебствие совершали перед другим самолетом — такой же «летающей крепостью», что стояла рядом на взлетной дорожке. На его борту была выведена надпись: «Энола Гэн» — имя и фамилия матери полковника Тиббетса, которому поручили доставить к цели специальную бомбу. В чрево самолета еще с вечера загрузили «тыкву», на этот раз снабженную атомным зарядом. Вот перед этой бомбой, как перед богом, католический священник и воздевал руки к небесам, моля о ниспослании удачи…
Через несколько часов майор Клод Изерли благополучно достиг берегов Японии. Над Хиросимой было ясное небо. С высоты в десять тысяч метров были отчетливо видны улицы, городские кварталы, парки, блестевшая на солнце водная гладь каналов… Изерли поддерживал связь по радио с самолетом полковника Тиббетса. Командир авиационного полка шел сзади в сотне километров. Майор Изерли передал ему только одно слово: «Действуйте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102