Их встретила тогда Эйко, жена Одзаки, — нежная, миловидная японка с округлыми, приподнятыми бровями и маленьким, улыбчивым ротиком. Она казалась несколько выше Ходзуми, может быть потому, что носила высокую прическу — глянцевый черный валик высоко поднимался над чистым, без единой морщинки, лбом. Они мило провели вечер, наполненный шутками, смехом, разговорами об искусстве, о старине. Рихард уже знал трогательную историю бесконечно влюбленных друг в друга Ходзуми и Эйко. Эйко была женой старшего брата Одзаки. Тогда они жили еще на Тайване большой семьей, происходившей из старого, правда отдаленной ветви, знатного рода Токугава, но тем не менее глава семьи Хидетаро Одзаки владел почетной дворянской привилегией — носил меч и имел не только имя, но и фамилию. Он работал на Тайване редактором газеты, придерживался либеральных взглядов, сочетая их с уважением к старым обычаям. Детей старик Одзаки держал при себе, и, когда старший сын, Хонами, женился, невестка пришла в их семью. Ходзуми шел тогда двадцатый год, а Эйко было немногим больше. Старший брат отличался суровым характером — требовательным, почти деспотичным. Был настроен реакционно.
На Тайване в колонии японцев преобладали люди жестокие, грубые и бессердечные. У Ходзуми нищета и бесправие тайваньцев вызывали сострадание. Брат же оставался ко всему совершенно равнодушным, и, скорее всего, именно это вызвало между супругами первое отчуждение. Ходзуми вскоре уехал в Токио, учился в университете и только на каникулы приезжал домой. Между братьями все чаще возникали споры, и Эйко порой молчаливо и сдержанно, а иной раз и открыто становилась на сторону младшего Одзаки. Ее разрыв с мужем произошел не так давно — когда Хонами вдруг решил поехать добровольцем в Китай с японскими экспедиционными войсками. Эйко давно любила Ходзуми. Она тайно уехала с ним в Осака, где Ходзуми начал работать в газете, а она поступила в книжный магазин продавщицей. Держать в тайне свои отношения они не хотели, и в семье на Тайване их брак вызвал бурю проклятий. Как только представилась возможность, Ходзуми уехал в Шанхай. Вскоре к нему приехала Эйко. В Шанхае их никто не знал.
— Наша любовь как падающая звезда, — сказал Одзаки, рассказывая Зорге историю их жизни. — Мы все время куда-то летим — в вечность, и это падение захватывает дух… Но как отличить в мироздании падение звезды от взлета? Так и в нашей любви…
У Ходзуми Одзаки, человека с солдатским лицом, была восторженная душа поэта.
Обычно Рихард заранее намечал место встречи с Одзаки, чтобы без особой надобности не пользоваться услугами почты и телефона. Чаще всего Зорге подъезжал на машине к Садовому мосту у границы японской концессии. Одзаки садился сзади, и они либо ездили по шанхайским улицам, пока Ходзуми рассказывал новости, либо отправлялись в один из многочисленных китайских ресторанов. Но больше всего они любили бывать в уютной квартирке Агнесс Смедли.
На этот раз они тоже заехали к ней. Агнесс ушла в кухню готовить ужин — она слыла отличной кулинаркой, — и мужчины остались одни.
Рихард рассказывал о своих впечатлениях в поездке, высказал мнение, что мукденский инцидент подтверждает существование плана японской агрессии, того, что изложен в меморандуме Танака. Вот тогда они и заспорили — Одзаки и Рихард Зорге. На помощь призвали Смедли.
— Агнесс, — крикнул Зорге, — помогите нам разобраться! Идите к нам, или мы сами ворвемся на кухню.
Агнесс появилась в домашнем фартуке, раскрасневшаяся от жара плиты.
— Только без угроз! О чем вы так спорите?
— У вас есть «Китайский критик» с меморандумом генерала Танака? Дайте нам этот журнал.
Смедли подошла к книжной полке, порылась в ворохе журналов и протянула один из них Зорге.
— Пожалуйста, но имейте в виду, что для споров вам осталось всего пять минут, сейчас будем ужинать.
Зорге нашел нужное место и прочитал:
— «Для того, чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай… Таков план, завещанный нам императором Мейдзи, и успех его имеет важное значение для существования нашей Японской империи». Так говорит милитарист Гиити Танака! — воскликнул Зорге. — Вы думаете, что это миф? Нет! Все развивается по его плану. Я напомню еще другое место из меморандума: «Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с красной Россией…» Это тоже Танака. А японские войска уже в Северной Маньчжурии, — значит, следующим шагом может быть конфликт с Россией.
— Но это ужасно! — воскликнул Одзаки. — Это катастрофа и для Японии. Я не могу поверить.
Вошла Агнесс и попросила мужчин накрыть на стол. За ужином Рихард опять рассказывал о том, что он видел в Мукдене.
Когда Зорге вез Ходзуми Одзаки обратно к Садовому мосту, он снова заговорил о волновавшей его проблеме:
— Послушайте, Одзаки-сан, подскажите, кто из надежных людей смог бы поехать сейчас в Маньчжурию? Мы должны знать все, что там происходит.
— Я тоже об этом думал. Есть у меня на примете один человек. Если согласится, мы придем вместе.
На следующую явку Одзаки пришел вместе с незнакомым Рихарду японцем. Ходзуми представил его: Каваи Тэикити, корреспондент «Шанхайских новостей» — иллюстрированного еженедельника, выходящего на японском языке в Китае.
Каваи выглядел совсем молодым, хотя ему в то время было уже далеко за тридцать. Худощавый, невысокого роста, он держался уверенно, а его несколько запавшие глаза были внимательны и задумчивы. Каваи уже несколько лет жил в Шанхае, входил в японскую антимилитаристскую группу, и Одзаки сразу остановился на нем, когда потребовалось отправить в Маньчжурию надежного человека.
Они сидели втроем в китайском ресторанчике во французском секторе города. За стойкой, занимаясь посетителями, стоял хозяин ресторана, европеец атлетического сложения. Это был Клязь, из всех троих его знал только один Зорге. Но и он не подал вида, что они давно знакомы.
Каваи сказал:
— Я согласен поехать, но ненадолго, на несколько месяцев. Наш журнал заинтересован в такой поездке. Это удобно со всех точек зрения.
О деталях говорили в машине. Зорге сидел за рулем, Каваи и Одзаки — сзади. В смотровое стекло Рихард видел их лица.
— В Мукдене, — говорил Одзаки, — корреспондентом «Асахи» работает мой большой друг Такеучи. Он в хороших, я бы сказал, в приятельских отношениях с полковником Итагаки, назначенным сейчас начальником штаба Квантунской армии. Я его тоже немного знаю, он один из активных руководителей офицерского общества «Сакура-кай». Общество это объединяет сторонников наиболее решительных действий в Маньчжурии.
— С ним-то я и встречался, — сказал Зорге. Он внимательно слушал Одзаки. Опять Итагаки, опять Доихара! Как мрачные тени встают они перед Зорге. Они многое знают и держат в своих руках нити военных заговоров. Бороться с ними — значит раскрывать планы японской военщины. В этом задача! И все же Рихард считал, что он в лучшем положении — он не знает пока их тайн, но наблюдает за ними, а они — Итагаки и Доихара — не знают и никогда не должны узнать о его существовании…
Ходзуми Одзаки предложил хороший план: Каваи время от времени будет встречаться с Такеучи, получать от него информацию о положении в Квантунской армии, о настроениях, замыслах. Сами по себе встречи двух японских корреспондентов не вызовут подозрений. Что же касается Такеучи, он по-прежнему станет поддерживатьдобрые отношения с новым начальником Квантунского штаба полковником Итагаки и постарается прочно войти в доверие.
Сообщения из Мукдена корреспондент «Шанхайских новостей» должен отправлять в частный адрес — у Ходзуми Одзаки есть на примете один служащий железной дороги, человек, которому он доверяет.
Рихард согласился, но сделал дополнение: одновременно с информацией, которую Каваи Тэикити будет посылать в адрес железнодорожника, он должен отправлять кому-то еще безобидную открытку с поздравлением, приветом — какую угодно. Это будет сигналом, что донесение Каваи ушло из Мукдена. Самому Одзаки ходить к железнодорожнику за пакетом не надо, для этого следует подобрать другого человека.
Стоял октябрь. Каваи уехал в конце месяца. Прошло всего несколько недель после мукденского инцидента. Японские войска расширяли агрессию. Восьмого октября их авиация разбомбила Цзиньчжоу, вскоре был занят Харбин, части Квантунской армии продвигались на север. Газеты пестрели сообщениями о боевых действиях в Маньчжурии. В это время Рихард Зорге стал получать достовернейшую информацию из Мукдена из первых рук — от начальника штаба Квантунской армии полковника Итагаки, которого в своем кругу японские военные называли фитилем, бикфордовым шнуром событий в Маньчжурии.
Конечно, Рихард Зорге не мог знать всего, что происходит в стенах штаба Квантунской армии, что лежит в сейфах с предостерегающей надписью «Кио ку мицу!». Он пользовался только отдельными, часто разрозненными сведениями. Но ведь ученые-палеонтологи тоже восстанавливают внешний вид ископаемых животных, их образ жизни по отдельным костям скелета, обнаруженным в толщах земной коры… Поиск частного приводит к открытиям общего. Так работал и Рихард Зорге.
ПОХИЩЕНИЕ ИМПЕРАТОРА
Заседание Тайного совета происходило в правом крыле императорского дворца. На нем присутствовал Хирохито — сын неба, потомок богини солнца, светлейшей Аматэрасу Омиками, и это придавало заседанию особую значимость.
Сто двадцать четвертый император Японии, владеющий тремя сокровищами богини солнца: зеркалом, мечом и ожерельем, — сидел в кресле, очень похожий на собственный официальный портрет: в старинной одежде из жесткой, точно жестяной, ткани, с тиарой на голове. Он был таким же застывшим и недвижимым, как на фотографиях. Хирохито только присутствовал. Он не участвовал в разговоре. Перед ним по обе стороны малого зала, вдоль стен, за двумя длинными, задрапированными столами, сидели члены Тайного совета. Двадцать пять мужей, старше сорока лет, назначенных императором. Каждый из них имел высший придворный ранг шинина. В правительственном кабинете такой ранг имел только премьер-министр.
Ближе к императору, крайний за столом, сидел старчески худой, восьмидесятилетний принц Сайондзи — последний член Генро, советник двора, утвержденный в этой должности еще в минувшем веке, в эру императора Мейдзи. Принц Сайондзи десятилетиями негласно делил власть с императором, с отцом императора, с его дедом. Он смещал премьеров, назначал министров, но теперь его оттирали, отстраняли от руководства, и это вызывало раздраженное сопротивление принца.
Рядом с принцем сидел усатый, с клинообразной бородкой, военный министр Минами, единственный из присутствующих не член Тайного государственного совета. Он явился во всех регалиях — с орденами «Золотого змея», «Восходящего солнца», всех степеней, военными крестами и множеством медалей, которые не умещались на его груди и спускались к муаровому поясу. Через плечо, заслоняя аксельбанты, была перекинута орденская лента. Перед ним на столе, как священное сокровище, лежала его фуражка, расшитая золотыми галунами.
Председатель Тайного совета предложил Минами первому высказаться по обсуждаемому вопросу — о положении в Маньчжурии.
Военный министр заметно волновался, начиная свою речь. Действительно, произошло событие, неслыханное в истории Японской империи. Нарушая прерогативу императора, военные власти сами, своей волей, двинули войска из Кореи в Маньчжурию. Как ни говори, это было началом войны, объявленной без ведома императора. Перед заседанием совета в генеральном штабе долго думали, как выйти из затруднительного положения. Решили просить членов совета утвердить не предусмотренные сметой расходы по переброске войск. Если Тайный совет утвердит дополнительные ассигнования, тем самым он признает правильность действий Сатбо Хамба.
— Я родился в первые годы эры Мейдзи, — издалека начал Минами, вскинул щеточки бровей и обвел глазами присутствующих. Среди членов Тайного совета были его сторонники и противники. — За участие в войне с Кореей, сорок пять лет назад, я был удостоен денежной награды в сто иен, — продолжал он. — Я сражался на полях Маньчжурии с Россией и получил за это орден «Золотого змея», — Минами приложил руку к груди, где был прикреплен «Золотой змей». — Я получил денежную награду в две тысячи пятьсот пятьдесят йен и вот эту орденскую ленту за службу в Сибири… Я всю жизнь стоял на императорском пути и всегда исповедовал «Хакко Итио!» — хотел, чтобы Восточная Азия процветала и благоденствовала под японской крышей. Я также мечтал, чтобы Японское море стало действительно внутренним морем Японии…
Военный министр рассказал о положении в Маньчжурии, о том, что угрожающая обстановка, возникшая там, требовала незамедлительных действий. Минами просил утвердить расходы, вызванные переброской войск из Кореи в Маньчжурию для подкрепления Квантунской армии.
Старый принц Сайондзи спросил:
— Знает ли генерал, что в эру Мейдзи, в которую он родился, не было случая, чтобы война начиналась без императорского указа?… Знает ли генерал о том, что переход японских войск через пограничную реку Ялу является вторжением японской армии в пределы другого государства? Это — война. И почему императорский военно-морской флот в день досадных событий покинул базу в Порт-Артуре и сосредоточился в Инкоу — ближайшем порту от Мукдена — тоже без ведома императора?… Мне непонятно это, и я хотел бы услышать ответ военного министра, чтобы определить собственное мнение…
— Да, все обстоит именно так, как сказал принц Сайондзи, — ответил Минами, — но интересы защиты империи должны быть выше формальных оснований и соображений превышения власти. Мы почтительно просим извинить нас и утвердить дополнительные расходы в бюджете военного министерства.
Когда вопросы иссякли, председатель Тайного совета обратился к Минами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102