Джибзон Дамба Хутухта был хубилганом восьмого перерождения, его привезли мальчиком из Тибета и присвоили имя «многими возведенного». Но мальчик оказался избалованным и развратным. Вопреки ламаистским законам о безбрачии хубилганов, Богдо-геген женился на монголке и объявил ее святой. Живой бог болел сифилисом и медленно слеп. Вот тогда высокие ученые ламы, ссылаясь на пророчества, записанные в священных книгах, подсказали воздвигнуть невиданных размеров статую бодисатвы. Глазное яблоко в руках Авала Кита Швара спасет зрение слепнущему хубилгану.
Это было лет десять назад, вскоре после того как Внешняя Монголия добилась автономии и вышла из подчинения Китаю. Русское царское правительство, заигрывая с монгольскими феодалами, дало Богдо-гегену взаймы два миллиона золотых рублей на строительство храма. Статую бодисатвы сделали китайские мастера в Долон Норе и за тысячу верст по Калганскому тракту доставили в Ургу. А маленьких будд, тысячу будд, отштамповали в Варшаве, тоже на русские царские деньги…
Мы вышли из храма, когда солнце, большое и сплющенное в этих широтах, красное, как одежда монахов, коснулось далеких, вдруг потемневших гор. Сергей Николаевич с увлечением продолжал рассказывать о неизвестных мне сторонах жизни Богдо-гегена. Потом оказалось, что все это очень важно для уяснения политической обстановки в Монголии. Из его рассказов я записываю только самое главное.
В Урге Сергей Николаевич нашел несколько старых знакомых из среды высшего духовенства. Когда-то ему пришлось отстать от экспедиции Козлова, и он прожил здесь несколько месяцев, завоевав уважение монголов тем, что лечил их от застарелых болезней. Теперь эти ламы стали приближенными Богдо-гегена, и Сергей Николаевич уходил в монастырь Да Хуре, где проводил время в обществе ученых лам. Одного из них я однажды увидел. Это был худой и высокий монах с аскетическим лицом и глубоко запавшими горящими глазами. Друг доктора относился к касте дзуренов — прорицателей, предсказателей судеб, изучающих цанито — высший курс ламаистской философии.
В факторию купца Данилова доктор возвращался возбужденный, переполненный впечатлениями и рассказывал до позднего вечера о том, что происходит в стенах монастыря, за оградой дворца хубилгана.
«Многими возведенный» монарх и духовный глава автономной Монголии Богдо-геген был осторожным, по-восточному хитрым и вероломным правителем. В прошлом году, когда китайский генерал Сюй Ши-чжэн, посланный из Пекина, внезапно оккупировал Внешнюю Монголию и вступил с войсками в Ургу, Богдо-геген не стал противиться. Сюй Ши-чжэн привез заранее подготовленную петицию пекинскому правительству о принятии монголов обратно в китайское подданство. Генерал отдал петицию Богдо-гегену и потребовал ее подписать. Богдо не сопротивлялся. Автономная Монголия перестала существовать.
Здесь, в Урге, становятся понятными некоторые обстоятельства, которые раньше казались необъяснимыми. Почему, например, майор Судзуки и вообще японцы охладели к даурскому правительству Нэйсе-гегена? Сперва из Даурии послали делегацию в Европу на международную конференцию, чтобы представлять там еще не существующее, будущее государство, расположенное между Тибетом и Забайкальем, между Тихим океаном и Каспием. Делегаты поехали кружным путем — через Токио, но потом след их исчез, о них ни слуху ни духу.
Да и вообще — почему Судзуки остановил свой выбор главы государства на бесцветной фигуре Нэйсе-гегена? Здесь, в Урге, все это проясняется. Оказалось, что японцы выставили бурятского князя как последний свой козырь после того, как Богдо-геген уклонился возглавить панмонгольское государство. Он даже не послал своих делегатов на даурскую конференцию. Слепой старик далеко видел. Он понял, чем это могло кончиться. Его советники-прорицатели — дзурены — подсказали владыке быть осторожнее. Богдо-геген фактически оставался пленником китайского генерала Сюй Ши-чжэна, и «многими возведенному» правителю рискованно было вступать в опасную игру. Вот так и получилось, как прорицали дзурены.
Прояпонские войска даурского правительства вступили в Монголию, но вскоре были разбиты Сюй Ши-чжэном. Бурятского князя Нэйсе-гегена захватили в плен и расстреляли. Богдо-геген оказался провидцем. Он мог бы оказаться на месте расстрелянного князя. Даурских делегатов, которые уехали в Японию, задержали в Токио. Давать им обещанный заем под залог естественных богатств будущего монгольского государства японцам уже не было смысла. Японская авантюра лопнула.
Но майор Судзуки не считает себя побежденным. Теперь он крутится вокруг барона Унгерна. Это тот самый невысокий, широколобый японец с большими ушами, которого Сергей Николаевич видел в юрте барона Унгерна. Вместе с Судзуки в войсках барона еще семьдесят японских советников. Унгерн перепевает японскую песенку о воссоздании древнего монгольского государства завоевателя Чингисхана. Видимо, это самое важное, что удалось мне узнать во время поездки в Монголию.
Ученый лама проговорился Сергею Николаевичу, а может быть, с тайным умыслом сообщил ему, что Богдо-геген ведет переговоры с бароном Унгерном. Но старик осторожен, он согласен поддержать барона только после того, как Унгерн разгромит войска Сюй Ши-чжэна и вступит в Ургу.
Посмотрим, что будет дальше. Задерживаться долго в Урге я не имел возможности. Вместе с Дамбой мы вернулись в Верхнеудинск. Ехали только ночью, нас сопровождали араты, готовые идти за Сухэ Батором. Его отряды начинают сколачиваться, но нет оружия.
А Сергей Николаевич пока остался в Урге.
В личном архиве Александра Никитича Микулина, вместе с записями о поездке в Монголию, лежало письмо, полученное им, вероятно, значительно позже. Письмо без подписи, но автором его, несомненно, был Сергей Николаевич.
«Милостивый государь Александр Никитич!
Пользуясь непредвиденной оказией, отправляю вам сие письмо.
После вашего отъезда из Урги здесь произошли немаловажные события. По осени барон Унгерн все же решился наступать на Ургу, но натиск его отбили китайские войска. Он отошел к Цеценхану, продолжая тревожить китайские части, нападая на караваны, идущие из Калгана для подкрепления генерала Сюй Ши-чжэна. Так продолжалось до недавнего времени, когда в начале января сотня тибетских конников, состоящих при Унгерне, среди ночи прорвалась через горы Богдо-ула. Тибетские конники перебили китайскую охрану, проникли во дворец Богдо-гегена и увезли его с собой в войска Унгерна. В связи с этим авторитет барона среди монгольских феодалов возрос невероятно. Говорят, среди тибетских конников был майор Судзуки.
Месяцем позже войска Унгерна заняли Ургу. Богдо-геген воротился в собственный дворец, проявляя всякие почести своему освободителю. А в городе начался произвол страшный. Вешают, стреляют каждый день. Героем сих событий является небезызвестный вам комендант Сипайло.
Для сведения вашего посылаю вам перевод указа Богдо-гегена, вознаграждающего подвиги барона Унгерна.
«Указ правителя веры, дающего блаженство всем живым существам, драгоценнейшего ламы Джибзон Дамбы Хутухты, ведающего религией и государством, блистательного, подобного солнцу, имеющего десятитысячный возраст святого Идзин-хана:
Я, Джибзон Дамба Хутухта, лама Внешней Монголии, был возведен на трон, и по велению неба, по тройственному соглашению Монголии, Китая и России, страна наша управлялась самостоятельно.
Неожиданно, вследствие насилия и неподобающих действий со стороны революционных китайских чиновников, солдат и офицеров, страна наша подверглась разным стеснениям. Но благодаря молитвам ламы, обладающего тремя сокровищами, объявились знаменитые генералы-военачальники, которые уничтожили коварного врага, взяли под свою охрану Ургу и восстановили прежнюю власть, почему они заслуживают великого почитания и высокой награды.
По высоким заслугам награждаются:
Русский генерал барон Унгерн — возводится в ранг потомственного князя Дархан-Хошой Цин-вана. Ему предоставляется право иметь паланкин зеленого цвета, красно-желтую одежду, желтые поводья и трехочковое павлинье перо с присвоением звания Великий герой Батыр, генерал Чжан-жин…»
В конце письма рукой доктора Микулина сделана приписка: «Сергей Николаевич зарублен в Урге собственноручно полковником-палачом Сипайло».
А дальше снова разрозненные дневниковые записи Александра Никитича:
«Верхнеудинск, 18 августа (нового стиля) 1920 г.
Предстоит новая поездка, на этот раз в Приморье. Предпочел бы оставаться в партизанах, но что поделать…
В Верхнеудинск прибыла делегация по объединению Дальнего Востока. Разговор пойдет о создании Дальневосточной республики. Японцы тоже «за», а мы что можем поделать, если они сильнее. Будет буферное государство от Байкала до Приамурья. Дипломатия!
В составе делегации двое наших — коммунистов и еще двое — беспартийные крестьяне. Остальные буржуи, цензовики. Следом за делегацией прибыл японский полковник Изомэ с военной миссией — первый иностранный представитель в Дальневосточной республике. Что ж, начинают ездить, а не только бряцают самурайскими саблями. Уже хорошо!
Встречали японцев на вокзале с оркестром, гирляндами, с японскими и дэвеэровскими флагами. У нас, в Дальневосточной республике, теперь красный флаг с синим квадратом в углу у самого древка. По случаю такого торжества устроили банкет по первому разряду. Чудно! В Приморье воюем, а здесь вместе сидим за столом, улыбаемся, произносим речи. Борис Шумяцкий сказал накануне: «Чтоб всем улыбаться, черти! Губы хоть пальцами растягивайте, а улыбайтесь…»
Пришли кто в чем, заплаты спрятали, начистили сапоги. Вакса была самым дефицитным товаром. Хуже тем, у кого обмотки. По такому случаю я обрядился в костюм, который надевал последний раз, когда венчались с Аглаей. Вошел в бывшее дворянское собрание и не узнал себя в большом зеркале, обрамленном белыми амурами, — думаю, что это за штатский интеллигент с галстуком…
А моя Аглая молодец! Семьсот верст прошла, проехала на телеге по даурским партизанским тропам, чтобы найти меня снова. Три года мы партизанили вместе.
Так вот, банкет удался на славу. Был даже духовой оркестр, откуда его собрали — бог весть. Разослали пригласительные билеты с гербами Дальневосточной республики. За столом сидели чинно, каждый на своем месте, согласно карточкам, разложенным у приборов. Произносили тосты, японский полковник всем улыбался и сквозь зубы вежливо всасывал воздух. И мы улыбались, как велел Борис. От улыбания даже щеки задеревенели. Японец, кажется, остался доволен.
Только один делегат подложил пилюлю полковнику Изомэ. Это господин Руднев из объединительной делегации из Владивостока. Он, между прочим, родственник того Руднева, который командовал крейсером «Варяг» в русско-японскую войну. Вот этот Руднев поднялся и попросил слова. Он проникновенно глядел в глаза японцу и говорил добрейшим голосом:
«Господин полковник японской императорской армии! Вас приветствовали здесь люди новой России. Позвольте и мне, обломку старой, уходящей, но еще не ушедшей России, тоже высказать вам некоторые приятные пожелания.
Вы только что говорили здесь о толпе народа на вокзале, которая радостно приветствовала ваше прибытие, вы говорили также о вашем удовлетворении по поводу того, что в момент вашего приезда солнце вышло из-за туч и символически озарило вашу высокую миссию в России.
Я поднимаю бокал за то, чтобы на нашей земле сияло только одно солнце, чтобы в государстве нашем было одно правительство. Вы сказали, что прибыли помочь в этом нам, русским людям. Так пусть же толпа провожающих, которая соберется при вашем отъезде, будет еще многочисленнее и радостнее той, которая вчера встречала вас на вокзале. Отъезд ваш будет означать, что вы выполнили свою миссию.
За ваш скорейший отъезд в Японию и за ваше счастье, господин полковник!»
Короче говоря, Руднев сделал японцу от ворот поворот. Тост встретили аплодисментами, японский полковник тоже хлопал в ладошки. По-русски он понимает плохо и только беспрестанно кивал да всасывал сквозь зубы воздух».
«5 сентября 1920 г. На пути во Владивосток. Слоеный пирог не только в военном деле, но и в политике. Вот уже две недели едем во Владивосток. Я на положении человека, сопровождающего объединительную делегацию. Вроде флаг-адъютанта. В салон-вагоне, как в ноевом ковчеге, — всякой твари по паре. Во главе делегации промышленник, бежавший из Петрограда, среди делегатов „обломок уходящей России“ адвокат Руднев из либеральной партии, еще представители крестьянского сословия, какой-то меньшевичок, большевик Кушнарев… Когда переехали границу, открылось, что проводницей у нас графиня. С помощью председателя делегации она покинула Советскую Россию. В соседнем вагоне двое суток ехал генерал Лохвицкий — командующий каппелевскими войсками. Этот тоже заглядывал в наш салон на огонек. Руднев проговорился: едет предлагать свои услуги Приморскому правительству. Вагон его вскоре отцепили, свернул на Харбин. Нанимается он к кому только возможно.
Вот таким разношерстным, как наш салон, будет и Учредительное собрание Дальневосточной республики.
А дорога знакомая, гляжу в окно, будто читаю, перечитываю свой дневник. Нерчинск, Могоча, Никольск-Уссурийский, Хабаровск… Здесь мы ходили партизанскими тропами, тайгой, проселками с боями, отходами, контрударами… Теперь все по-иному — сидим в салоне, ведем благопристойные разговоры, не спорим, выбираем отвлеченные темы. Борис напутствовал: только не ссориться, беляки с японцами сильнее нас. И опять про улыбки сказал — губы растягивайте чем угодно, но улыбайтесь…
Улыбаемся! А на станциях японские жандармы расхаживают с саблями среди пассажиров, для порядка, а мужики, солдаты, бабы с детьми, что ломятся в переполненные вагоны, не обращают на жандармов внимания. Перед нашим салоном тоже на стоянках маячат японцы, не подпускают никого посторонних, помогают создавать «единую и нераздельную» Дальневосточную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102