Когда мы спустились в столовую, наша полуторагодовалая малышка начала стучать кулачком по своему высокому стульчику с подносом для еды и радостно булькала, пуская пузыри. Мужа раздражал поднятый ею стук и он ударил ее по лицу. Произошла безобразная сцена". Я ей объяснил: «Ваш муж – юрист и он должен знать закон о грубом обращении с детьми. Он грубо обошелся с ребенком и, если вы не воспрепятствуете подобному поведению мужа, вы наравне с ним будете отвечать в соответствии с этим законом». «Я тоже так подумала, – согласилась женщина. – Я ему больше не позволю бить ребенка».
Прошло несколько недель, и жена адвоката опять появилась у меня. «Раза два, три, а то и четыре в году у моего мужа появляются долги: по две, три, четыре или пять тысяч долларов. Тогда он просит, чтобы я продала часть моих ценных бумаг в покрытие его долгов». «Знаете, – заметил я, – человек с годовым доходом в 35.000 долларов сам должен платить свои долги, если учесть, что его жена несет все расходы по дому и платит подоходные налоги». «Я тоже так думаю, – согласилась жена. – Больше не трону свои ценные бумаги». Я добавил: «Если вы за них возьметесь, то четверти миллиона ненадолго хватит».
Еще через несколько недель она пришла с новой информацией. «Два-три раза в год муж требует у меня развода. Да, собственно, о каком разводе можно говорить. Я не знаю, куда он уходит и где остается. Он является обычно в четверг вечером и требует, чтобы ему был подан особый обед. А по воскресеньям, пообедав, он немного поиграет с детьми и уходит, а куда, я не знаю». Я ответил: "Я полагаю, вам следует поговорить с ним откровенно. Раз он просит развод, скажите откровенно, что согласны. Так и скажите: «Хорошо, ты получишь развод, когда пожелаешь, я это тебе всерьез говорю. Но учти, больше не будет никаких обедов по четвергам и субботам, и я сменю все замки в доме».
Она пришла ко мне еще через полгода и спросила: «У меня есть основания для развода?» Я ответил: «Я психиатр, а не юрист. Но я порекомендую вам честного юриста». Она записала адрес и спешно развелась.
Прошло приблизительно еще полгода и на пороге кабинета снова появилась моя давняя знакомая, конечно, без предварительной записи. «Вы способствовали созданию у меня ложного представления», – заявила она. «Каким это образом?» – изумился я. «Когда я была у вас в последний раз и спросила, есть ли у меня основания для развода, вы послали меня к юристу, который добился развода на законном основании. Но когда я подумаю, что целых семь лет была женой этого подонка, меня с души воротит. Я развелась по личным мотивам!»
Я спросил: «Если бы я предложил вам развестись по личным мотивам, как бы вы реагировали?» «Я бы стала его защищать и терпела бы дальше такое замужество», – ответила она. «Вот в этом все дело. Чем вы занимались последние полгода?» – спросил я. «Как только я получила развод, я начала преподавать в школе. Работа мне нравится. И плакать я перестала».
Научил ее гладить соленый огурец да сказал, что муж у нее прирожденный неудачник. А он, хоть и юрист, а не сообразил, что не следовало позволять называть себя прирожденным неудачником. А до нее это постепенно доходило… с каждым приходом ко мне, с каждой жалобой.
Зигфрид: Повторите, пожалуйста, последнее предложение. Я не понял.
Эриксон: Приходя ко мне с каждой новой жалобой на мужа, она все больше понимала смысл и правоту моих слов о том, что ее муж «прирожденный неудачник». Вот зачем на первом приеме я пригласил ее в кабинет и сказал ей об этом.
Зигфрид: А вы на самом деле так считаете? Что он прирожденный неудачник?
Эриксон: А ты разве думаешь по-другому? Он потерял жену, семью. Теперь ему придется жить на собственные средства, выплачивать содержание детям и самому платить подоходный налог.
Зигфрид: Возможно, он сможет исправиться.
Эриксон: Ты так думаешь? Человек, который в течение первых семи лет обращается со своей женой подобным образом, не собирается исправляться. Он как был, так и остался маменькиным сынком. Он водит свою мамочку обедать в ресторан и все так же бежит чинить краны по первому ее звонку.
Зигфрид: Все это так, но мне кажется, он смог бы сообразить и оторваться наконец от мамаши. Вы думаете, он навсегда останется пришитым к ее юбке?
Эриксон: Да, потому что он не собирается искать человека, который оторвет его от этой юбки.
Зигфрид: Значит, вы считаете, что он еще не созрел для перемен? Эриксон: Сомневаюсь, что он когда-нибудь созреет. Зигфрид: Так, так.
Эриксон: А сейчас, Кристина, сходи в мой кабинет, там где-то лежит конверт с историями болезней. Большой такой коричневый конверт. Скорее всего, на бюро с канцелярскими принадлежностями, рядом с письменным столом. (Кристина идет в кабинет и приносит конверт.) Тридцатилетнему мужику пора бы перестать мотаться по ночам через весь город, чтобы чинить краны у своей мамаши.
Зигфрид: Согласен.
Эриксон: И он должен сам платить свой подоходный налог.
Кто из вас красиво читает по-английски? Не кричите все сразу.
Джейн: Я могу.
Эриксон (передает ей копию письма): Читай вслух.
Джейн: "29 февраля. Уважаемый доктор Эриксон, я пишу в ответ на вашу просьбу, которую вы высказали в нашем телефонном разговоре несколько недель тому назад. Я бы написал раньше, но я хотел повидать доктора Л., чтобы выяснить, не могла бы она проводить меня до Феникса (если представится возможность увидеть вас). Но ее несколько недель не было в городе, вот я и задержался с ответом. Именно она весьма рекомендовала мне вас. Она также подчеркнула, что хотела бы поехать со мной в Феникс, если ей удастся выкроить время. Она очень загружена работой.
Относительно моей проблемы. Я начал заикаться, когда мне было четыре или четыре с половиной года. Разговаривать я начал на двенадцатом месяце. Начало заикания приблизительно совпало с рождением моей сестры (второго ребенка после меня) и с операцией по удалению миндалин вскоре после того, как мне исполнилось 4 года. Я до сих пор не понимаю, имеют ли эти два события какое-либо отношение к моему заиканию. Я неоднократно пытался обнаружить возможные детские потрясения с помощью традиционной психотерапии, безуспешных сеансов гипноза (доктор Л. считает, что я поддаюсь гипнозу), лечения криком у С.Д., с помощью курса терапии по Фишеру-Гоффману. Я пробовал различные телесные терапии, например, рольфинг, Ломи, контрастную терапию, иглоукалывание, биоэнергетику и дыхательные техники. Я пробовал и различные механические устройства. Я прошел ЭСТ и массу специальных курсов по медитации, религиозно-духовному самопознанию и йоге. Кое-что из того, что я пробовал, в какой-то мере мне помогло. Но у меня все же остается ощущение, что в моем прошлом есть какой-то очень значимый материал, познание которого меня отчаянно страшит.
Несколько моих друзей, медиумов из Бэй Ареа, считают, что мои отношения с матерью все еще остаются неразрешенными. Я также осознаю, что иногда с трудом подавляю в себе чувство гнева. Хотя мне 30 лет, люди считают, что во мне много детского (многие с трудом верят, что мне больше 20), и многие все еще считают меня ребенком. Мне хочется стать взорослым и жить своей жизнью. Я устал всю жизнь вариться в этом котле эмоций.
До сих пор моя жизнь строилась по следующей схеме: за что бы я ни брался, вначале все предвещает блистательный успех. Но стоит возникнуть малейшим шероховатостям, как я отступаю и все идет прахом.
Я особенно надеюсь, что мне удастся избавиться от заикания, потому что этот изъян мешает мне свободно общаться с окружающими и, в отдельных случаях, препятствует более длительным отношениям. По этой же причине мне пришлось отказаться от путешествий по разным странам мира. Поскольку заикание чаще бывает у детей, то я в какой-то мере и сам чувствую себя ребенком.
В настоящее время моя жизнь вступает в период перемен, но я до сих пор не могу полностью проявить свои способности и получить возможность самому зарабатывать на жизнь. Чувство экзистенциональной вины разрушает мое нынешнее существование. В настоящее время я могу рассчитывать только на работу очень низкой квалификации. В свете моего прошлого, это вызывает у меня болезненную неудовлетворенность. Я успешно учился в аспирантуре (исследования в области системного управления и теоретической статистики), но ушел, не защитив докторскую диссертацию, чтобы отдаться своему увлечению музыкой. Некоторое время я занимался музыкой, дела у меня шли успешно. Мне нравилось слушать то, что я играл, и мое исполнение получило определенное признание. Затем на некоторое время я перестал играть, а когда вновь занялся музыкой, то почувствовал жесткость и меньшую чувствительность в левой руке, да и во всей левой стороне. С этого момента я стал играть все хуже и перестал считать себя серьезным профессиональным музыкантом. С угасанием моих музыкальных способностей усиливалась ненависть к себе самому, равно как и употребление наркотиков. Только в последние два года я попытался сократить прием наркотиков (я довольно регулярно употреблял их в течение семи лет).
Сейчас у меня такое ощущение, словно я нашел точку опоры, страстно желаю сделать что-то толковое из своей жизни. Я возлагаю надежды на работу с вами, хотя на сознательном уровне я чувствую внутреннее сопротивление исцелению, и это чувство постоянно преследует меня. Это сопротивление – часть структуры моего Эго. Возможно, из чувства страха или недоверия я невольно ухожу от предлагаемого сотрудничества.
Надеюсь на ваш скорый ответ. С надеждой ожидаю сотрудничества с вами, если вы согласитесь принять меня. Я буду в вашем распоряжении в любое удобное для Вас время после первого апреля (за исключением вечерних часов по вторникам в течение всего апреля). С уважением, Джордж Леки".
Эриксон: Вот этот самый пациент позвонил мне несколько недель тому назад. «Алло», – произнес я в трубку, а в ответ услышал: «Ба-ба, ба, ба, ба, ба, ба». Я сказал: «Напишите мне» – и положил трубку.
И вот, спустя несколько недель, я получаю этот рассказ о его неврозе и о семилетнем пристрастии к наркотикам. Получив письмо через такой долгий срок, после моей просьбы по телефону, я сразу подумал: «Вот еще один профессиональный пациент, который никогда не излечится, а лишь высосет из меня время и силы, и все напрасно». Прочитав его письмо, я ему ответил в таком духе, чтобы побудить его написать мне еще. Подобный материал мог пригодиться для преподавания. (Обращается к Джейн.) Продолжай.
Джейн (Читает ответное письмо Эриксона):
"7 марта. Уважаемый мистер Леки, исходя из того, что вы звонили мне, чтобы попросить о помощи, но не смогли сформулировать свою просьбу и вам было предложено связаться со мной письменно, что вам следовало бы сделать и без напоминания, я постараюсь сформулировать для вас вашу проблему, возможно, и в тщетной надежде, что это в какой-то мере будет вам на пользу.
Как правило, после телефонных звонков вашего типа и моей просьбы связаться письменно, никаких писем не поступает, а если письмо и приходит, то запоздание списывается на третье лицо, в вашем случае на доктора Л.
Далее, в подобном письме приводится длинная опись опробованных и отвергнутых способов излечения, правда, с признаками периодически возникающего но весьма краткого интереса к предлагаемой помощи.
Неизменно перечисляются предполагаемые и возможные причины заболевания в тайной надежде, что врач пойдет по ложному пути, в результате чего длительные, упорные, но безрезультатные поиски исцеления будут без помех продолжены. Проблема будет успешно существовать, пока пациент желает оставаться в неведении относительно ее причины.
Для подтверждения устойчивости поведенческой модели, как правило, приводится ряд неудач, в вашем случае – музыка, взросление, самообеспечение, несостоявшаяся защита докторской диссертации.
Письмо считается незавершенным, если в нем не содержатся искусно замаскированные угрозы. В вашем случае – возможное недоверие и отказ сотрудничать, не считая прочего.
Но самое существенное – это упоминание ограничений в лечении, хотя бы самых незначительных. В них может не содержаться никакого здравого смысла, кроме чисто ограничительной функции. Так, ваше ограничение относительно вечерних часов по вторникам, в течение всего апреля, вообще не имеет никакого отношения к делу. Неужели вам могла прийти в голову мысль, что я собираюсь посвящать вам свои вечера?
Если вы дочитали письмо до этого места, естественно, возникает вопрос: хотите ли вы стать моим пациентом? Разве из этого не следует, что я мог бы справиться с вашей драгоценной проблемой? О том, как вы ею дорожите, свидетельствует семилетний стаж употребления наркотиков, что отнюдь не способствовало улучшению вашей речи, скорее, наоборот.
Ждать ли мне ответа на это письмо???? Ваш, до отвращения искренний (как вам может показаться), Мнлтон Г. Эриксон, доктор медицины".
Эриксон: Теперь вы знаете, что делать, если получите подобное письмо. Однако послушайте ответ.
Джейн: "11 марта. Уважаемый доктор Эриксон. Как это непосредственно с вашей стороны, одним росчерком пера покончить с излишними формальностями. Ваше последовавшее наступление застало меня врасплох. Я совершенно не искушен во всех этих уловках (за исключением задержки с письмом, о чем говорит ссылка на доктора Л.), которые вы так ясно узрели в моем письме. Ваша проницательность меня потрясает.
Я обратил внимание на вполне объяснимый возмущенный (но и сострадающий) тон вашего письма. У меня и в мыслях не было прогневать вас. Мне показалось, вы подозреваете меня в искусной попытке направить вас по ложному пути, что ни в коей мере не входило в мои намерения.
Моя проблема не показалась вам новой. Наоборот, у меня сложилось впечатление, что вы прочитали мое письмо как стандартную анкету, где нужные места были заполнены фактами моей болезни.
Да, я все так же хочу быть вашим пациентом. Да, я весьма дорожу своим неврозом неуспеха, разве то же самое не относится ко всем больным? Приношу свои извинения за то, что посмел упомянуть об ограничениях в лечении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49