По приходе же моем представилось мне плачевное зрелище: больные, с лишко
м сто человек, лежали на берегу, ничем от ветра не закрытые, без пищи, без од
ежды, без всякого призрения. По свозе их с корабля ветер вдруг сделался кр
епок, так что ничего для них свезти не могли, даже и сам лекарь не успел съе
хать. Они, увидя меня, все застонали и стали жаловаться, что умирают от хол
ода и голода.
Второе зрелище было еще плачевнее. Неподалеку от страдающих больных леж
али выкинутые со шлюпки тела, из коих иные были столь обезображены, что на
лицах не видно было ни глаз, ни носа: так волнами разбило их о шлюпку. Между
ними лежал и приятель мой, констапель.
Пролив о нем слезы, я возблагодарил бога за чудесное спасение меня от оди
накой с ними участи. Мы вырыли в песке яму и похоронили сослуживцев.
С опрокинутой шлюпки из тринадцати человек избавилось от смерти только
два гребца. Один из них рассказал мне, как он спасся: «Когда шлюпку опрокин
уло, Ц говорил он, Ц я, умея хорошо плавать, хотел бороться с волнами, но в
друг почувствовал, что кто-то тянет меня на дно; это был сидевший подле ме
ня унтер-офицер, который так крепко за меня уцепился, что я никак оторвать
ся от него не мог, пока он сам потерял чувство и меня привел в такое же сост
ояние. Я, уже не помня, что со мною происходило, очувствовался на берегу по
дле камня; волна, выбросившая меня, набежала опять, покрыла меня снова и, с
текая с берега, силилась увлечь с собою. Я схватился за камень и когда увид
ел себя опять на суше, то спешил скорее всползти на берег, и хотя волна еще
раз догнала меня, однако была уже так слаба, что не могла стащить меня с ме
ста, и я от нее ушел».
Выслушав повествование матроса и видя, что уже день клонится к вечеру, я с
пешил возвратиться в город, обнадежив больных, что приложу о них всевозм
ожное попечение.
Несмотря на чрезвычайную усталость, я пришел прямо к бургомистру. Первое
мое движение было броситься к нему на шею и просить о сохранении жизни мн
огим несчастным.
Бургомистр долго сомневался, отговаривался, колебался, однако, наконец,
смягченный неотступной моей просьбой, а особливо уверениями, что такое е
го благодеяние сделает имя его известным в России, дал мне слово и спроси
л, какую помощь им подать. Я отвечал: 1) отвести дом, который бы не тесен, чист
и тепел был; 2) купить хлеба, зелени, свежего мяса и приказать изготовить дл
я них пищу; 3) приставить одного или двух лекарей, которые бы за ними ходили
и лекарство им прописывали; 4) напоследок, послать столько подвод, чтоб все
х больных одним разом забрать и привезти. Все это исполнено было в точнос
ти. Бургомистр пошел сам со мною. Дом отвели, вычистили, протопили, постлал
и соломенные постели и стали стряпать кушанья. Привели двадцать подвод,
пришли два лекаря, и я вместе с ними отправился туда на телеге. Солдатский
капитан, велел класть и сажать больных на подводы. Все они, как хворые, так
и здоровые, чрезвычайно были обрадованы.
Мы приехали в город, когда уже смеркалось. Освещенный дом, теплые покои, св
ежая пища, после столь долгого мрака, холода, изнурения и отчаяния, всех их
так оживили, что у самых слабых и почти без движения лежавших написана бы
ла на лице радость. Я так утомился, что как скоро пришел домой, то кинулся в
постель и ту же минуту заснул крепким сном.
На другой день ветер стал тише. Я нанял лодку и поехал на корабль, чтоб дон
ести капитану о всем происходившем, и нашел там всех в радости: корабль пе
ретянулся; лоцманы вывели его далее на море, на глубину 15 сажен. Он был вне о
пасности в рассуждении мелей, но оставалось еще великое сомнение в его с
пасении. Гавань в Истаде была так мелка, что он не мог в нее войти, а к походу
был безнадежен.
Однакож нечего было делать, надлежало помышлять о походе; положили итти
в ближайший шведский город Карлсгамн
Карлсхамн Ц в южной Швеции, между Карлскр
уной и Кристианстадом.
, имеющий хорошую гавань и отстоящий от Истада верст шестьдесят ил
и семьдесят. Но как корабль чрезвычайно тек и опасно было, чтоб на море при
умножении течи он не утонул, то рассудили нанять находившиеся на тот раз
в истадской гавани два купеческих судна, с тем чтоб оные провожали кораб
ль, и если случится, что он будет тонуть, то старались бы спасти с него люде
й.
В сем намерении капитан послал меня опять на берег с приказанием привезт
и ему ответ, пожелают ли корабельщики (шкипера) тех двух судов наняться и ч
его будут просить. Я съездил на берег, переговорил с ними и, возвратясь, до
нес, что они соглашаются, но меньше трех тысяч рублей не берут. Капитан пос
лал меня опять и велел давать две тысячи. Корабельщики отвечали мне, что о
ни получили письма, по которым нужно им итти в свой путь, и что потому не мо
гут они теперь и той цены взять, какую просили, а если хотят нанять их, то за
платили бы четыре тысячи рублей, и то с тем, чтоб через сутки дать им решит
ельный ответ.
С сим известием поехал я опять на корабль. Надобность принудила капитана
дать просимую ими цену, но как на корабле столько наличных денег не было,
то надлежало занять их и с корабельщиками сделать письменный договор. Ка
питан велел мне отправиться на берег и все это как можно скорее привесть
к окончанию. Я приехал к приятелю моему бургомистру (ибо он меня очень пол
юбил, и я у него всякий день обедал). Заем денег требовал некоторого времен
и, потому что один бургомистр без собрания магистрата сделать сего не мо
г. Написать договор я не умел, не только на немецком, ниже на русском языке,
и так это весьма меня затрудняло.
Бургомистр вступился в мои хлопоты, сочинил договор, который я перевел п
отом на русский язык. В нем сказано было, что половинное число денег (то ес
ть две тысячи рублей) вручить корабельщикам на месте, а другую половину, «
заявя о том бургомистру», заплатить по прибытии в Карлсгамн; они же с свое
й стороны обязываются тотчас, как скоро на корабле сделан будет условный
знак, забрать на суда свои наших больных, притти к кораблю и во время путе
шествия его итти с ним вместе до Карлсгамна, не отлучаясь от него и держас
ь всегда ближе, чтобы в случае несчастия можно было с корабля свезти на ни
х людей, о спасении которых должны они прилагать всевозможное старание.

Корабельщики согласны были на эти условия, и так осталось только им и кап
итану подписать их. Я поехал с ними на корабль. Капитан и они подписали дог
овор, написанный на немецком языке с русским переводом. Капитан послал м
еня еще раз на берег, с тем чтобы занять в магистрате половинное число ден
ег (две тысячи рублей) и отдать им при бургомистре, заявя ему, что остальны
е две тысячи заплачены будут по прибытии в Карлсгамн. Все это было сделан
о, и я, простясь с бургомистром и благодаря его за все ко мне ласки, поехал н
а корабль, не имея никакой более надобности возвращаться на берег.
Корабль между тем приготовлялся к походу. На обломки мачт поставлены был
и запасные стеньги (тонкие мачты) с поднятыми на них реями и парусами; вмес
то руля приделан был искусственный, каким по нужде заменяют иногда насто
ящий. Оставалось докончить еще некоторые работы и ожидать благополучно
го ветра. Все больше устрашало нас позднее время (ибо тогда был уже ноябрь
).
Первый мой съезд с корабля, трудная ходьба пешком, нередко ночью и в сырую
погоду по песчаному берегу, частые и далекие в глубокую осень по открыто
му морю переезды с корабля на берег и беспрестанные заботы и хлопоты ока
зали напоследок действия свои: я занемог и в последнее возвращение мое н
а корабль чувствовал уже такой жар, что по приезде принужден был тотчас л
ечь в постель.
На другой день стало мне еще хуже. Корабль был уже совсем готов; вдруг слыш
у я превеликую радость, кричат: «Ветер переменился! Ветер сделался благо
получный!». Подняли тотчас знак, чтоб нанятые суда шли к кораблю. Ожидают и
х с нетерпением (ибо вся надежда спасения состояла в попутном ветре и пот
ому крайне опасались, чтоб его не упустить). Проходит час, другой и третий
Ц суда нейдут. Палят из пушек; дают им знать, чтоб они шли немедленно. Нет, н
е появляются. Наступает вечер; не знаем, что думать. Радость наша превраща
ется в непонятное и грустное удивление.
Ночь проходит в беспокойстве. Поутру, с рассветом дня, поднимают опять зн
ак и возобновляют пальбу из пушек: нет, суда нейдут.
Капитан велел спустить шлюпку и сказать мне, чтоб я ехал на берег узнать о
причине сей медленности судов. Я отвечаю ему, что я не в состоянии, лежу в п
остеле, и не могу встать на ноги. Он велел мне повторить, что необходимость
требует того, и прислал людей поднять меня с постели и отнести на руках. Л
юди подняли меня, принесли к борту, подвязали веревками и опустили на шлю
пку.
По прибытии в город два человека отнесли меня к бургомистру. Он удивился
моему приезду и весьма обо мне сожалел; посадили меня в кресла, обложили п
одушками, и я пересказал ему, зачем прислан. Он велел позвать к себе корабе
льщиков, и по объяснении вышло следующее недоразумение. В договоре, в усл
овии, о деньгах, поставлено было слово deponieren, которое я, не разумея хорошеньк
о, перевел: «заявить бургомистру», а надлежало перевести: «положить за ру
ку». Я понимал так, что остальные две тысячи рублей заплатить дом в Карлсг
амне, заявя только или сказав о том бургомистру, что оные еще не заплачены
; а корабельщики понимали и требовали, чтоб эти! две тысячи оставить в зало
г у бургомистра, и как оные не были оставлены, то суда и не шли, ожидая напер
ед выполнения договора.
Это обстоятельство чрезвычайно меня растревожило. Поправить оное треб
овалось, по крайней мере, еще двои сутки, ибо надлежало привезть от капита
на прошение о займе сих двух тысяч; должно было собраться магистрату и сд
елать свое определение, между тем как корабль всякий час благополучного
ветра упускал со страхом, и состояние мое было такое, что мне от часу стано
вилось хуже. Я просил бургомистра уговорить корабельщиков, что это равно
, здесь ли оставить за руками деньги или там заплатить; что ошибка в перево
де вышла от моего недоразумения слова deponieren, но что сия ошибка не делает для
них никакой разности; напротив, они еще скорее получат свои деньги.
Бургомистр всячески их уговаривал, но они, сидя с важностью и куря табак, н
е хотели согласиться. Спор наш долго продолжался и приводил меня в крайн
ее беспокойство. Напоследок, по истощении всех моих просьб и убеждений, в
ышед из терпения, сказал я бургомистру: это стыдно для шведов не верить ру
сскому военному кораблю в двух тысячах рублях. Если господа корабельщик
и сомневаются в получении оных, то я отдаю им себя в залог; я остаюсь здесь,
покуда они получат свои деньги; и если б капитан не заплатил им и правител
ьство наше не удовлетворило их (чему никак статься невозможно), то отец мо
й, русский дворянин и достаточный человек, меня выкупит. Эти слова, произн
есенные мною с жаром и досадой, поколебали суровую холодность корабельщ
иков. Они взглянули друг на друга, встали, походили по горнице, пробормота
ли нечто между собою и потом подошли сказать, что они соглашаются. Между т
ем настал вечер; я взял с них слово, что они при первом рассвете дня заберу
т больных и, нимало не мешкая, выйдут из гавани.
Оконча таким образом мое посольство, велел я отнести себя на шлюпку, в нам
ерении, невзирая на темноту ночи, ехать на корабль (ибо огонь на нем был ви
ден), но ветер так скрепчал, что бывшие в гавани лодочники не советовали мн
е пускаться. И так я принужден был ночевать у них в будке. Как скоро стало р
ассветать, тотчас поехал, и лишь только успели меня поднять на корабль, ка
к и суда вслед за мною вышли из гавани. Корабль по приближении их снялся с
якоря и отправился в путь.
Плавание наше продолжалось несколько дней, потому что попутный ветер не
долго нам служил и не скоро сделался опять благополучен. В это время боле
знь моя до того усилилась, что я в выздоровлении моем был отчаян. Воображе
ние, что мы не успеем дойти до берега и что меня зашьют в дерюгу и бросят с к
амнем в воду (обыкновенное в море погребение мертвых), меня ужасало. Горяч
ка моя была такого рода, что спирающаяся в груди мокрота меня душила, и чем
легче было днем, тем тяжелее становилось к вечеру, так что всякую ночь про
водил я в беспамятстве, в мечтаниях и бреду.
По несчастию, за два года перед сим был я болен в кадетской больнице, и под
ле моей кровати лежал товарищ мой кадет, точно в такой горячке, какую в это
время примечал я в себе. Он на моих глазах умер, и подлекарь, бывший тогда п
ри нас, почти при самом начале его болезни предугадал смерть его, сказыва
я, что он болен такой горячкой, от которой редко выздоравливают. Эта мысль
, как скоро я приходил в память, не переставала мне мечтаться и приводить м
еня в уныние.
В одно утро, после весьма тяжелой ночи, стало мне отменно легко, и это прив
ело меня в крайнюю робость: я почти несомненно уверился, что будущую ночь
не переживу.
За мною ходил старик-матрос. Поправляя у меня изголовье и тужа обо мне, он
шепнул мне с усердием на ухо: «Батюшко! Позволь мне положить нечто к тебе п
од головы; авось тебе будет легче». Я спросил: «Что такое?» Он промолчал и с
унул мне под подушку какую-то маленькую рукописную тетрадку. Удары в кол
окол для возвещения полдня напомнили мне о приближении тех часов, в кото
рые обыкновенно становилось мне тяжелее, и я начинал забываться и терять
память. Это напоминание как бы твердило мне: вот уже не больше двух часов
остается тебе размышлять, и если ты теперь ничего не придумаешь, то жизнь
твоя кончится.
Вдруг посреди сего мучительного страха и недоумения представляется мн
е странная мысль: я чувствовал превеликое отвращение к чаю, а особливо, ко
гда уже он несколько простынет; самое это отвращение рождает во мне жела
ние попросить того, что столько мне противно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16