— Если, конечно, не поздно.— Как поздно?... Что значит «поздно»?! — испугалась Анна.— Теперь, барышня, если вы не осведомлены, идет великая революция, — вполне серьезно сказал Троцкий. — Старый мир рушится, уступая место новому, обществу социального равенства и справедливости. И в этом водовороте событий нетрудно потеряться человеку...— Так что ж вы тогда тут болтаете?! — вскричав, перебила Троцкого Анна. — Так позовите же кого-нибудь, прикажите, пусть его найдут! Ну чего же вы сидите?!Не привыкший, чтобы на него повышали голос, Троцкий на мгновение даже опешил. Его скулы забугрились, а в глазах замелькали молнии.Уж не ошибся ли он — не контрреволюционерка ли она, не провокатор?...— Вот что! — вдруг решительно сказала Анна. — Я теперь отсюда никуда не уйду! — и демонстративно села в кресло, что было сил вцепившись пальчиками в подлокотники. — Вот сяду и буду тут сидеть, пока вы не прикажете. Можете сдавать меня в чека или хоть даже... хоть даже застрелить!И хоть была Анна настроена самым решительным образом, подбородок ее предательским образом дрожал, носик зашмыгал, а в глазах стали набухать слезинки.Того и гляди разрыдается.Нет, не походила она на контрреволюционерку: контрреволюционерки — те в чека добровольно не просятся.И Троцкий помягчел.Потому как уж больно хороша была барышня в своем гневе.— Ну раз так, то конечно! — притворно пугаясь, улыбнулся он. — Тогда непременно прикажу. Вот прямо теперь и прикажу!...И, сняв трубку телефона, сказал:— Товарища Миронова ко мне... Да, весьма срочно!......Мишель пришел к вечеру.Он ввалился с мороза, раскрасневшийся и растерянный. И, замерев на пороге, сказал:— Вот он я... Я пришел...Анна, которая собиралась было встретить его довольно холодно, хотела продемонстрировать свою независимость, выговорить за то, что он не дал о себе знать, вдруг, обо всем позабыв, прыгнула вперед, повисла на его шее и, зарывшись лицом в воротник его заледеневшего пальто, разрыдалась в голос.Она висела на Мишеле, хлюпала носом, икала и, растапливая слезами слежавшийся снег на воротнике, шептала что-то совершенно бессвязное:— Ну зачем вы так... Ну нельзя же, право, так... Они ведь могли вас убить!...И Мишель, который еще несколько минут назад, там, в подъезде, на лестничной клетке и уже перед дверью, не знал, как себя с ней вести, вдруг порывисто обнял Анну и что было сил прижал к себе, чувствуя, как содрогается в рыданиях ее тело и как его сердце перехватывает спазм жалости к ней и к себе тоже, и как по его холодным щекам тоже быстро-быстро ползут горячие капли слез. Черт возьми, он плакал!...Не там, не в чека, где он держал себя в руках.Здесь!— Ведь вы теперь могли быть убиты! — всхлипывала Анна. — Я могла остаться без вас!... Ну неужели вы не понимаете, что я не могу без вас, чурбан вы этакий!...И Мишель как-то вдруг разом осознал весь ужас своего недавнего положения. Не в расстрельном подвале — теперь! Ведь совсем недавно, только что он чуть не лишился всего — жизни и... Анны!Боже мой, как все это страшно...Но, боже мой, — как прекрасно!...И он, все более и более смелея, стал целовать ее соленое лицо...Там, за окнами, бушевала революция, империя летела в тартарары, история переламывала судьбы людей через колено, а они были счастливы. Может быть, единственные в целой Москве, может быть, во всей стране!Счастливы, несмотря ни на что.Друг другом!... Глава 21 Мишель Герхард фон Штольц проснулся рано, за окном только сереть начало. Глаза открыл, прислушался: на стене ходики тикают — тик-так, тик-так... подле него, в шею ему теплым носом уткнувшись, Ольга тихонько сопит. Петухи и те еще не заголосили. Все спят, только ему отчего-то не спится — беспокойно.Отчего?...Лежит Мишель, о своем думает...Вот уж и солнце взошло — сквозь щель в занавеске пробилось, перечеркнуло наискось комнату, уперлось в беленую стену. В ярком луче, взблескивая, пылинки поплыли. Тихо...Отчего ж так тревожно-то?Осторожно, чтобы Ольгу не потревожить, Мишель высвободился из ее объятий, выскользнул из-под одеяла, встал, накинул на себя что-то. Не удержавшись, глянул на Ольгу, хоть сам терпеть не мог, когда на него сонного кто-то смотрит — будто подглядывает исподтишка.Но Ольга — иное дело!Мишель точно знал, что истинно красива лишь та женщина, что красива утром! С вечера все дамы хороши, все на одно, перерисованное из глянцевого журнала лицо. А утром, при свете дня, глянешь — лежит что-то на подушке лишенное формы и прежнего содержания, помятое, перекошенное, опухшее, в разводьях вчерашнего макияжа, да еще при этом храпит!...Но не Ольга! Ольга краше прежнего выглядит — будто только что проснувшийся ребенок. Личико свежее, румяное, волосы по подушке лучиками разметались, на губах неясная улыбка играет, реснички во сне подрагивают...Уж так хороша!...Постоял Мишель, полюбовался на такую-то красоту да, перекинув через шею полотенце, тихонько ступая, чтобы не шуметь, к двери пошел. Через темные, пахнущие пылью и сухими травами сенцы на крыльцо вышел.Дверь отворил, встал и чуть было не задохнулся от ночной, настоянной на росах прохладцы. Замер, зябко поводя плечами, потянулся, разом дрожь прогоняя. Сбежал с крыльца к рукомойнику, громко фыркая и ахая, дребезжа краником, ополоснулся выстывшей за ночь водой. Досуха растерся полотенцем. В дом не пошел — на крыльце присел, подставляясь под нежаркие еще лучи солнца, довольно жмурясь, как кот на завалинке.Деревня на горе стоит, далеко видать! Внизу — на лугах, в оврагах, на плесах у речки — ночной туман клубится — там еще ночь, а поверху, где солнце кроны деревьев и крыши высветило, уже день вовсю разгорается! А подале, у самого горизонта, будто из земли выперла, торчит, сияет куполом высокая колокольня...В Европе куда ни глянь — одни сплошные крыши черепичные. Дом на доме стоит, одна деревня в другую деревню перетекает, каждая тропка заасфальтирована и табличкой помечена. А здесь простор — одна деревня на полета верст, вокруг поля да перелески, а меж холмов, теряясь в травах, единственная грунтовка вьется, что село с райцентром связывает. На ней пыль столбом стоит...Кто ж это в такую рань едет? Комбайны с тракторами?Но нет, не комбайны...Меж хлебов мелькнули черными лоснящимися боками джипы. Совершенно здесь чужеродные, не вписывающиеся в мирный сельский пейзаж. Переваливаясь на кочках, то пропадая, то появляясь, выкатились на околицу, где встали.Кто это — дачники?Нет, дачники бы не остановились, они дорогу знают...Было видно, как из крайнего дома кто-то вышел и стал что-то объяснять, указывая на деревню. Джипы тронулись дальше, мелькая меж домов, здоровенные, как «Кировцы», — целину на таких пахать!Что они тут потеряли?...Что — Мишель Герхард фон Штольц понял очень скоро, но слишком поздно. Когда джипы затормозили перед воротами.— Слышь, дядя...— Чего вам?— Тебя нам!...Из джипов полезли, разминая ноги, бравые ребята.— Далеко ты забрался...Мишель Герхард фон Штольц понял, что назревает драка.Живший в нем Мишка Шутов стал искать глазами колун.Деревенское утро перестало быть идиллическим.— Ну ты чего?...«Чего — чего?» — переспросил Мишка Шутов, пятясь к поленнице.— Господа, ежели вы относительно кредита... — попытался выяснить суть претензий Мишель Герхард фон Штольц.Надо бы объяснить им, что он никоим образом не отказывается от взятых на себя долговых обязательств, и выразить готовность реструктуризировать долг вплоть до пересмотра процентных ставок в большую сторону...«Лучше дать по морде поленом и тикать через плетень!» — возразил Мишка Шутов, который так и не нашел колун.А как же Ольга?... Если сбежать, то они схватят ее.Нет, бежать было нельзя...Пришлось выслушивать претензии на месте.Претензии одной из сторон выражались битием другой стороны по физиономии и печени и произнесением нецензурных выражений самого угрожающего характера.На что другая сторона отвечала эффектными подсечками, «мельницами» и бросками через бедро.— Гони цацки! — требовали парламентеры.— Я теперь не готов обсуждать данный вопрос, — пытался объяснить свою позицию Мишель Герхард фон Штольц. — Тем более теперь, с вами и в таком тоне.Наверное, со стороны их беседа выглядела, менее изысканно: удары, крики, хрипы, мат-перемат, кровь, брызгающая по земле... Наконец отброшенный в дрова Мишка Шутов нашел колун и, вздымая его над головой, пошел на врагов, желая поколоть их на чурбаки и сложить поленницей подле джипов.— Всех порубаю!... — предупредил он.Враги отхлынули, но вновь сошлись, совместными усилиями сбив единственного, но причинившего им столько хлопот врага с ног. Подняться ему уже не дали, опасаясь его зубодробительных «мельниц».Лежа на земле, извалянный в репьях, пыли, коровьих лепешках и курином помете, Мишель Герхард фон Штольц уже не помышлял о спасении. И, верно, его бы убили, оттого что парламентеры сильно обиделись на в высшей степени оскорбительное обращение «господа» и на колун.Но вдруг в драке случилась странная пауза.Занесенные ноги замерли в воздухе, страшные ругательства оборвались на полуслове.К чему бы это? Уж не подоспел ли на помощь страдальцу взвод доблестного ОМОНа?Но нет, никакого ОМОНа не было — да и откуда бы ему взяться там, где на сто квадратных километров и десять деревень приходится всего один участковый, да и тот запойный пьяница.Кто ж тогда этот герой, что не побоялся бросить вызов целой банде злодеев?... С трудом приподняв разбитую голову, Мишель Герхард фон Штольц огляделся по сторонам.На крыльце в наспех наброшенном поверх ночной рубахи ватнике стояла Ольга. Его Ольга! Все такая же прекрасная, но теперь прекрасная в своем гневе! Ну просто амазонка, богиня войны!Мишель Герхард фон Штольц невольно залюбовался ею.— А ну, вы, как вас там, урки! — задиристо крикнула Ольга. — Убирайтесь отсюда вон!...В руках у нее было ружье. Двухстволка.«Урки» заухмылялись, не веря, что она способна сделать хоть что. Но они ошибались.— Считаю до трех, — предупредила Ольга. — Раз!...И, вскинув ружье, выстрелила. Крупная дробь ударила в ближайшую машину, начисто снеся правый подфарник и изрядно дырявя капот, который местами стал напоминать дуршлаг.— Ты че, дура! — взревели бандиты. — Ты знаешь, сколько эта тачка стоит?Но Ольга их не слушала.— Два! — сказала она.И, резко поведя стволом, спустила курок. Ахнул выстрел, сноп дроби вышиб лобовое стекло джипа, из которого шустро вывалился и рухнул за колесо перепуганный водитель. Злодеи замерли, открыв рты.Ни хрена себе баба!...Воспользовавшись мгновенным замешательством, Ольга переломила ружье пополам, выбросив на землю дымящиеся гильзы, и, прежде чем кто-нибудь успел хоть что-то сообразить, толкнула в стволы два новых патрона.— Три! — сказала она, вскинув к плечу двухстволку и уставя оба ствола в глаза бандитам.Ружье с такого расстояния — страшное оружие. Даже более опасное, чем пистолет. Из пистолета нужно еще умудриться попасть, а из ружья точно не промахнешься! Да и поражающие возможности у него иные — выстрелом из пистолета можно уложить одного, а дуплет дроби снесет всех. Пусть даже до смерти не убьет, но глаза повышибает точно!Что и говорить — неприятно ощущать себя диким селезнем на открытии охотничьего сезона.— Ты это... пальцем-то не шеруди! — тихо сказал кто-то, выражая вслух общее опасение. Кто его знает, насколько тугие у этой старинной берданы спусковые крючки.Бандиты напряженно заглядывали в дырки стволов, боясь шелохнуться. Но даже не ружье пугало их, а глядящие на них поверх стволов глаза.Точно ведь пальнет!...Пауза затягивалась — еще секунда-другая, и бандиты очухаются. Ну не стрелять же в них в самом деле!И верно, злодеи стали переглядываться друг с другом.Положение спас Мишель. Он поднялся на ноги и сказал:— Господа, оружие на землю! — И, обернувшись к джипам, добавил: — Вас это тоже касается! И без глупостей, а то из ваших приятелей до конца жизни дробь придется выковыривать.Его, конечно, не послушали. Послушали Ольгу.— Стрельни, милая, — попросил Мишель Герхард фон Штольц.И Ольга, мгновения не сомневаясь, спустила курок.Дробь прошла над самыми головами, шевеля и поднимая волосы.А с кого-то сняла небольшой кусочек скальпа.Бандиты разом присели!А того, кто решился было оказать сопротивление, сунув пальцы за пояс, фон Штольц сшиб с ног ударом под дых, перехватив у него вывалившееся из рук оружие. Отчего сразу почувствовал себя уверенней.Три ствола — два у Ольги и один у него — было втрое лучше, чем ничего.— Господа, оставьте ваши глупости, — предупредил он. — Не злите даму, она у меня горячая, я точно знаю, я проверял. Сдавайте ваше железо!На землю посыпались финки и пистолеты.— Тетя Дарья, — крикнул Мишель Герхард фон Штольц. — Не сочтите за труд, соберите это.Вышедшая из дома, напуганная до полусмерти, тетка Дарья стала, гремя, сбрасывать пистолеты в какое-то случайное ведро. В общей сложности стволов набралось килограммов десять.— А теперь, милостивые государи, я рекомендовал бы вам поскорее отсюда убраться, — объявил Мишель. — Пока мы деревню на вас не подняли.— Пушки-то верни! — мрачно сказал кто-то.«Пушки», верно, следовало вернуть, дабы не развязывать полномасштабной войны. Пока стороны соблюдали «женевскую конвенцию», ограничиваясь руко— и ногоприкладством. Судя по всему, убийство в их планы пока не входило — и то верно, какой им с трупа навар, они не за жизнью его приехали, за «цацками»! Так зачем их лишний раз, злить?Опрокинув ведро Мишель стал доставать из кучи пистолеты, выдергивать из них обоймы и вылущивать на землю патроны, которые взял с собой.А пистолеты сбросил в колодец.— Здесь не так уж глубоко, — сказал он. — За полдня достанете. Заодно колодец хозяевам в качестве компенсации за причиненные неудобства почистите. Ольга!— Что, дорогой? — с готовностью откликнулась та.— Собирайся. Мы уезжаем.— Куда?...Он и сам пока не знал куда. Знал откуда...Отсюда, где их, несмотря на глухомань, все же отыскали! Как только?...Ольга вышла через пять минут, одетая и, кажется, даже причесанная и накрашенная. Удивительные создания женщины, даже в таких обстоятельствах хотят нравиться!И — нравятся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32