Вместо них Джон запишет новые валики и наговорит на них только те сведения, которые можно сообщить Харкерам и, естественно, Артуру и Квинси. Мы договорились, что в своих записях Джон предстанет скептиком, который ничего не знает о вампирах и не торопится поверить в их существование.
Есть и еще одна причина для подобного «спектакля». Мадам Мина – стойкая и мужественная женщина, но если она узнает об истинной силе Влада, это может подорвать ее уверенность и лишить надежды. С моей стороны было бы жестоко так поступать с этой замечательной леди.
Глава 13
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
29 сентября
Как странно писать все это пером, сидя не в кабинете, а у себя в спальне. Мне ненавистно обманывать людей, тем более если речь идет о моих лучших друзьях – Арте и Квинси. Но в данном случае я вынужден согласиться с профессором: сейчас подобный обман – лучший способ их защитить. Эта мысль приносит мне хотя бы частичное утешение.
Но все равно где-то я должен записать правду. А то вдруг я все забуду и поверю в самим же собою созданную ложь?
Сегодня, почти сразу после полудня, мы с профессором отправились на могилу Люси. Проникнуть на кладбище не составило труда. Мы узнали, что в полдень там будут кого-то хоронить. Мы решили смешаться с посетителями, а затем спрятаться. (Конечно, можно было бы перелезть через ограду, но подобный трюк, проделываемый взрослыми мужчинами при свете дня, всегда выглядит подозрительно.) Кладбищенский сторож, решив, что все ушли, запрет ворота, после чего мы получим полную свободу действий. У Ван Хельсинга имелся ключ от фамильного склепа Вестенра. Он получил его от могильщика, пообещав передать Артуру.
Признаюсь, я шел на кладбище, находясь в полнейшем смятении, которое усугублялось жуткой, доселе мне неведомой тоской. Самая первая и острая боль, вызванная кончиной Люси, немного притупилась, но печальные события были еще слишком свежи в моей памяти. Ну почему именно Люси, которую я любил и продолжаю любить, должна служить в качестве наглядного пособия по превращению покойника в вампира? И как вообще я мог согласиться пойти сюда? Мне до сих пор трудно представить Люси мертвой, а уж тем более – поверить в ее дальнейшее перерождение и превращение в вампиршу. Какая-то часть меня втайне надеялась, что профессор все-таки страдает расстройством психики, и эти разговоры про вампиров, высасывающих кровь, и про Влада Дракулу – кошмарный сон, который прогонят прочь первые солнечные лучи. Не пойти я не мог, поскольку обещал Ван Хельсингу. Но я сильно сомневался, что все будет так, как он говорил.
Наш план осуществлялся с точностью хорошо отлаженного часового механизма. Подойдя к кладбищенским воротам, мы остановились и стали ждать. Вскоре начали собираться участники скорбной церемонии. Сторож открыл ворота, и все неспешно двинулись к месту погребения. Мы с профессором тоже были в черном, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Некоторые опасения у меня вызывал саквояж профессора, но Ван Хельсинг резонно возразил, что собравшиеся либо не обратят на него внимания, либо примут его владельца за врача, приглашенного на тот случай, если кому-нибудь из присутствующих станет плохо.
День был холодный и по-осеннему промозглый, обещавший ранние туманные сумерки. Во время церемонии мы с профессором стояли с краю. Едва похороны завершились и собравшиеся начали расходиться, мы поспешили в дальний конец кладбища и спрятались за высоким надгробием. Довольно скоро послышался скрип закрываемых ворот и шаги сторожа, удалявшегося в свой домик.
Ван Хельсинг повел меня по кладбищу. Мы подошли к небольшому квадратному каменному склепу, над дверью которого было высечено: «Вестенра».
В день похорон Люси я был настолько подавлен, что даже не запомнил, в какой части кладбища находится их фамильная усыпальница. Тогда я просто смотрел на ее гроб, обернутый в траурную материю и усыпанный белыми цветами. Что я увижу сегодня? Покоится ли Люси вечным сном? Сохранила ли она и в смерти свой нежный облик? Или моему взору предстанет демоническое существо с длинными клыками, наделенное нечеловеческой силой?
Профессор явно почувствовал мое все нараставшее нежелание входить в склеп. Он ободряюще потрепал меня по плечу. Как ни странно, от прикосновения его большой, сильной руки мне и впрямь стало спокойнее. Профессор извлек старинный, порядком проржавевший ключ и вставил в скважину замка. Замок поддался не сразу, прошло несколько долгих секунд, пока в механизме что-то щелкнуло, после чего тяжелая металлическая дверь с печальным скрипом приоткрылась.
Чтобы ее открыть, нам с профессором пришлось основательно потрудиться. Я не представлял, как бы с ней справилась Люси, хотя он и утверждал, что сила вампиров (даже новоявленных) несопоставима с силой обычных людей. Профессор с мрачной церемонностью махнул рукой, приглашая меня внутрь. Я вошел и тут же увидел черную крысу, прошмыгнувшую прямо перед моими ногами. Воздух внутри склепа был холодным, но спертым. Ощутимо пахло гниющими цветами. Трудно было вообразить себе более унылое и безнадежное место. Прошла всего неделя, а паутина стала заметно гуще. Из-под ног стремительно разбегались полчища каких-то блестящих жучков. Все внутреннее пространство: восьмиугольные окна, блеклые стены и даже тени покрывал тонкий слой пыли, вбиравшей в себя свет. От этого тягостного зрелища я впал в оцепенение. И вновь профессор коснулся моего плеча, напоминая о том, зачем мы здесь.
Я последовал за Ван Хельсингом, который уверенно повел меня дальше. Миновав нечто вроде тесного вестибюля, мы попали в зал, где на мраморных постаментах стояло десятка два гробов. Те, что стали последним домом для Люси и миссис Вестенра, пока еще отличались от остальных, на которых лежал густой слой пыли, скрывавший под собой даже таблички с именами. Чувствовалось, что в склепе давно никто не бывал.
Профессор, не останавливаясь, направился к гробу Люси. Подойдя, он, словно не доверяя своей превосходной памяти, еще раз взглянул на серебряную табличку. После этого опустил на пол саквояж и вынул оттуда отвертку и небольшую ножовку. Оба инструмента Ван Хельсинг довольно бесцеремонно положил на гроб миссис Вестенра.
Должен признаться, я был немало удивлен его полному спокойствию и будничности движений. Занятия медициной еще в студенческие времена приучили меня относиться к мертвым без тошноты и брезгливости. Но сейчас мы находились не в анатомическом театре и не в морге, где нам предстояло вскрытие безвестного трупа. И тем не менее Ван Хельсинг вел себя так, словно он всю жизнь ходил по склепам и вскрывал гробы.
Без какой-либо торжественности и даже намека на почтение к вечной тайне смерти профессор поднял крышку гроба. Он откинул ее с такой быстротой, что я едва устоял на месте. Мне захотелось отбежать подальше. Это выглядело бы весьма глупо, ведь разумом я понимал, что увижу свинцовый футляр, но на какой-то момент чувства оказались сильнее разума. Увядшие цветы, лежавшие на крышке гроба (один из них был положен мною), с тихим шелестом упали на пол. Печальное напоминание о том, что горе не длится вечно.
Профессор не обращал никакого внимания на то, что его окружало. С холодной отстраненностью (таким я видел его лишь возле операционного стола) он взял отвертку, зажал ее в ладони, а кулаком другой руки, как молотком, ударил по рукоятке. Лезвие отвертки легко пробило тонкий свинцовый футляр.
На сей раз я отпрянул и поспешно вытащил носовой платок, приготовившись спасаться от ужасающего зловония (труп пролежал здесь почти неделю и, естественно, должен был начать разлагаться). Однако в склепе по-прежнему пахло только пылью да гниющими цветами. Я глубоко вздохнул и приготовился к дальнейшим сюрпризам.
Отложив отвертку, Ван Хельсинг взял ножовку. Он вставил ее в пробитую щель и принялся за дело. Довольно быстро он отпилил верхнюю половину крышки футляра. Закончив, отвертку и ножовку профессор убрал обратно в саквояж, затем, осторожно ухватившись за верхний край изуродованной крышки, потянул ее на себя. Действовал он чрезвычайно аккуратно, будто заботливая мать, снимающая излишне теплое одеяло со спящего малыша.
Едва профессор полностью отогнул распиленную часть футляра, скрывавшую лицо и грудь трупа, выражение его лица стало необычайно жестким и холодным.
– Джон, друг мой! – суровым, не терпящим возражений тоном приказал Ван Хельсинг. – Не смотрите на нее! Отвернитесь!
Я как раз собирался с силами, чтобы взглянуть на Люси, и его предостережение оказалось своевременным. Встав между мною и гробом, профессор сказал:
– Нужно было предупредить вас заблаговременно. Каюсь, что не сделал этого. Сейчас смотрите на меня и ни в коем случае не пытайтесь взглянуть на нее. А теперь слушайте внимательно: почувствуйте свою ауру и направьте ее внутрь, к сердцу. Там ее усильте. Тогда покойная не сможет воздействовать на вас ни ныне, ни в будущем... Да, правильно!
Наверное, сам того не сознавая, я последовал его наставлениям и достиг нужного результата. Я это сразу почувствовал, ибо «скрепил сердце». Эмоциональное напряжение, болезненные переживания от встречи с Люси – все отошло на задний план. Я отчасти достиг той же спокойной сосредоточенности, что и профессор.
– Отлично, Джон! – похвалил Ван Хельсинг. – Вы все замечательно проделали. Теперь можете взглянуть на нее. Если я почувствую, что вас начинает затягивать, – сразу помогу. Простите, что не научил вас этим премудростям раньше. Я оказался недостаточно предусмотрительным, понадеявшись, будто талисманы, оставленные на теле Люси, никуда не денутся и удержат ее в гробу до тех пор, пока мы не сумеем упокоить ее душу. Один из них я положил ей на губы, другой – на грудь. Взгляните! Где они? Их кто-то унес.
Профессор вздохнул.
– В первый раз я положил талисманы еще там, дома, как только Люси умерла. Два небольших золотых распятия. Кто-то на них позарился, поскольку к моменту похорон они исчезли. Тогда я положил новые распятия и специально заплатил могильщику, чтобы он на моих глазах запаял свинцовый футляр. Я был в полной уверенности, что теперь-то их никто не украдет. Но нас опять обманули. И это не дело рук кого-либо из смертных, иначе футляр был бы поврежден еще до нашего появления.
Я слушал объяснения профессора вполуха, главное – он позволил мне взглянуть на Люси... Я не смею назвать ее просто прекрасной – это слово явилось бы оскорблением. Перешагнув грань, отделявшую жизнь от смерти (то есть, пользуясь терминологией профессора, став неумершей), Люси оставила позади понятия обычной красоты. Она была подобна солнцу, облачившемуся в белые одежды. Моему взору были открыты только ее лицо и скрещенные на груди руки, но этого оказалось более чем достаточно, чтобы судить о том, насколько она стала великолепна. Ее волосы – прежде каштановые, со светлыми прядями, появившимися летом, – теперь приобрели цвет сияющей бронзы, подцвеченной золотом, губы хотелось сравнить с таинственными алыми жемчужинами. Взгляд широко распахнутых глаз Люси был устремлен в потолок, но казалось, она видит какие-то неведомые нам дали. А сами глаза были похожи на лазурный перламутр. Ее лицо излучало удивительный внутренний свет, настолько чистый и глубокий, что даже полная луна померкла бы в нем и, устыдившись, спряталась за тучи.
«Боже, она – само совершенство!» – подумал я. А затем из головы исчезли все мысли, и одно-единственное желание завладело моим существом – отбросить все человеческие понятия о нравственном и допустимом и устремиться к ней. Мое сердце неудержимо тянулось к Люси, как приливная волна – к луне. Я был заворожен и околдован ею.
И опять прикосновение руки профессора вывело меня из опасного состояния. Я поднял голову и шумно втянул в себя воздух, встретившись с синими глазами профессора. В них не было перламутрового блеска, но их взгляд вернул мне контроль над чувствами и разумом.
– Не волнуйтесь, профессор, – с трудом разлепив пересохшие губы, пробормотал я. – Больше я не стану на нее смотреть.
Желая продемонстрировать свою волю, я отвернулся от Люси и встал лицом к выходу. Ван Хельсинг положил на тело покойной новую пару распятий, после чего распрямил отогнутый футляр и закрыл крышку.
– Я самоуверенно полагал, будто моя жалкая магия удержит ее здесь, и не захватил ни кола, ни ножа, – с тяжелым вздохом проговорил он, когда мы вышли из склепа. – Было бы гораздо лучше совершить этот ритуал не откладывая. А теперь мы вынуждены дожидаться приезда Артура и Квинси. Но если мы потерпим неудачу, тогда много крови прольется в нашем мире. Очень много.
Сейчас ранний вечер. Через несколько часов должны появиться Артур и Квинси. Мысли о том, что нам предстоит, наполняют меня беспокойством и отбивают всякое желание есть.
* * *
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
29 сентября
Артур и Квинси появились в лечебнице вчера около десяти вечера. Джон пригласил нас в свой кабинет, а когда мы все собрались, запер дверь на ключ, что только усилило атмосферу таинственности.
Все трое, включая Джона, расселись на длинной кушетке. Я встал, готовый начать беседу. Если Джон кое-что знал, то Артур и Квинси смотрели на меня с откровенным любопытством и какой-то тайной надеждой – вдруг среди бед и печалей мелькнет светлый луч. Артур выглядел ужасно. У меня было такое ощущение, что за минувшую неделю он постарел лет на пятнадцать. Его лоб (прежде по-юношески гладкий) изрезали морщины, глаза застилала пелена горя. Горестные мысли, словно облака, затянули небосклон его разума. Артур находился на начальной стадии переживания утраты – самой тяжелой из всех, когда совершенно посторонние, казалось бы, звуки и образы способны вновь разжечь в душе едва утихшее пламя страданий.
На первый взгляд, тоска Квинси была не столь заметна. Но я видел, какими тонкими и бескровными стали его губы (которые и так были достаточно тонкими), как побледнело веснушчатое лицо, а под глазами залегли темные полукружья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48