На самом деле меня больше заботило, как потом выпроводить фрау Келер из комнаты и побыть с больной наедине. Будь я голодна, я не отказала бы себе в удовольствии насытиться здоровой немецкой кровью (по-моему, этой толстухе кровопускание пошло бы только на пользу). Но я была сыта, да и задерживаться в обиталище Ван Хельсинга мне тоже не хотелось. Когда-то я мстительно мечтала полакомиться кровью Мери. Вспомнив об этом, я лишь усмехнулась. Больная кровь противнее протухшей еды.
Спальня Мери встретила меня выразительными запахами старческой мочи и кала. Я даже несколько сникла. Фрау Келер сделала все, что было в ее силах. Окно спальни она распахнула настежь (судя по горящей свече, его до моего появления держали зашторенным или даже закрытым ставнями). В тазу, полном мыльной пены, лежало подкладное судно.
Мне захотелось заткнуть нос надушенным платком, но я удержалась. Фрау Келер, похоже, уже привыкла к этому зловонию. Она подошла к постели, дотронулась до вялой руки Мери и с заботливой улыбкой произнесла:
– Мария, к вам гостья.
Сиделка отодвинулась в сторону, и я заняла ее место, осторожно взяв холодную, костлявую руку умирающей. Когда мы вошли, глаза Мери были закрыты, но она явно услышала слова немки. Веки дрогнули, глаза открылись и остановились на мне. Узнав меня, Мери вполне могла закричать от страха и все испортить. Я приготовилась при первых же признаках опасности навести на нее чары и предстать перед ней в облике совсем другой женщины. Сиделка же подумает, что «фрау Мария» попросту меня не узнала.
Ах, Мери, Мери! Я не видела, какой ты была двадцать два года назад, когда я впервые оказалась в вашем доме (тогда мне было не до тебя). Зато я хорошо помню, как ты выглядела сорок восемь лет назад: молодая, красивая, с гладкой кожей и блестящими золотистыми волосами. И Брам тогда еще не охотился за вампирами, а дрыгал ногами в твоем животе, ожидая появления на свет. Я любила тебя, Мери, я любила тебя и потом, пройдя через преображение. Ты всегда была добра ко мне. Потом я поняла, что ты, Каша и отец – только вы и любили меня прежнюю: увечную застенчивую старую деву, вызывавшую в мужчинах исключительно жалость.
Когда-то ты сидела возле моей постели и искренне горевала, что я умираю. Но я знала, куда иду. А вот куда идешь ты? Или ты все еще веришь, что ангелы примут твою душу и проводят ее в светлый рай? Впрочем, мне нет дела до твоих верований. Смерть уже кружит над тобой. За эти сорок восемь лет я убила многих и часто видела смерть во всей ее неприглядности. Но до сих пор я не сталкивалась с тем, чтобы она так долго готовила свой последний удар.
«А ведь такая же участь ждала бы и меня, – вдруг подумалось мне. – Прожить несколько десятков никчемных лет в теле калеки и умереть уродливой, никому не нужной старухой».
В женщине, лежащей передо мной, не осталось ничего от прежней Мери. Ее седые волосы больше напоминали суровые нитки, какими пользуются сапожники. Сиделка старательно заплела их в длинную косу, но на макушке они все равно торчали в разные стороны, придавая голове неопрятный вид. Мери показалась мне необычной птицей, умирающей от голода. Гладкая некогда кожа теперь приобрела пергаментный, а кое-где и землистый оттенок. Все лицо было в морщинах: на щеках, вокруг носа и в особенности под глазами. Белки синих, как море, глаз пожелтели. Сами глаза стали мутными от боли и страданий.
Но она узнала меня!
Я собиралась утихомирить Мери прежде, чем она закричит и в спальню вломится фрау Келер. Не так уж сложно было бы заставить ее увидеть во мне совсем другую женщину. Но меня почему-то смутил ее нынешний облик, и на мгновение я даже растерялась.
Я опустилась на стул, стоявший у изголовья, и напомнила себе, зачем сюда пришла. Прошлое есть прошлое, а сейчас я должна выведать у Мери, где находится ее сынок. Я приготовилась проникнуть в ее сознание... и вдруг остановилась. Поблекшие синие глаза Мери смотрели на меня, и в них не было страха, ненависти или отвращения. Они смотрели на меня тепло и с любовью. И тут я почувствовала, как у меня по щекам струятся слезы. То была не мимолетная любовь, разожженная плотской страстью, не привязанность по взаимной выгоде. Глаза Мери изливали любовь, которая была выше всяких там причин и условий.
– Здравствуй, Мери, – тихо произнесла я, совсем не ожидая, что мои щеки станут мокрыми от горячих слез.
Я погубила сотни людей и настолько притерпелась к чужому горю, что привыкла считать себя очерствевшей. Это когда-то я могла заплакать от любого участливого слова или взгляда. И надо же!
– Ты меня узнала? – спросила я.
– Жужанна, – прошелестела она в ответ.
От слабого, похожего на шуршание тростника, голоса Мери у меня зашлось сердце. А ее взгляд остался прежним.
– Какая ты красивая, – добавила Мери.
Я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я вдруг поняла: Мери пребывала где-то в прошлом и помнила лишь ту, смертную Жужанну. Она забыла, кем я стала. Но все равно я была тронута ее удивительной добротой.
В это время в спальню весьма некстати вошла фрау Келер. Увидев мое залитое слезами лицо, она понимающе вздохнула.
– Дорогая фрау, я понимаю, как вам тяжело видеть все это. Может, вам принести бокал чего-нибудь подкрепляющего?
Я вытерла слезы и покачала головой.
– Благодарю вас, не надо. Но может... вместо этого вы приготовите мне чашку чая?
Я не оставляла надежды выведать у Мери, где сейчас находится Ван Хельсинг. Пока немка возится на кухне с чаем, у меня будет достаточно времени.
Фрау Келер послушно отправилась вниз. Я наклонилась к Мери и положила свою ладонь на ее тонкие пальцы.
– Дорогая моя, – прошептала я, – мне тяжело видеть твои страдания. Но я могу навсегда избавить тебя от боли.
Я подалась вперед и коснулась губами морщинистой шеи Мери. Откуда-то из недр постели ударил едкий запах мочи (я едва не поперхнулась). Но зловоние не помешало ощутить мне нечто другое – силу добра, которую Мери сохранила даже на смертном одре. Невзирая на боль и мучения, она боялась умирать, боялась оставить тех, кто ей дорог. Надвигающаяся смерть отняла у Мери красоту, приковала к постели, превратила ее тело в зловонный гнойник. Но присущая этой женщине сила добра сияла в своей первозданной чистоте.
Что-то удерживало меня от задуманного «поцелуя». Может, воспоминания о прежней Мери? И тогда, и сейчас эта женщина готова пойти на любые муки, но она не обратится ко злу.
Мери высвободила свою руку, потом уперлась слабыми ладонями мне в плечи и попыталась меня оттолкнуть. (Не представляю, каких усилий ей это стоило!)
– Нет, Жужанна... Я потеряла мужа и двоих сыновей. Неужели этого мало?
Она едва выговаривала слова, но произносила их без малейшего страха.
Я отстранилась.
– Мери... неужели ты хочешь страдать? И хочешь умереть?
Она спокойно выдержала мой пристальный взгляд. Мне показалось, Мери смотрела куда-то сквозь меня, и то, что она видела в неведомой мне дали, наполняло ее радостью, возвращая изможденному лицу отблеск былой красоты.
– Мои страдания – пустяки в сравнении с твоими, – прошептала она. – Мои страдания не продлятся вечно.
Меня пронзило острой болью, словно мне в сердце вонзили иглу. Я хотела возразить Мери. Как она смеет говорить, что я страдаю? Я наслаждаюсь всеми благами жизни и совершенно не ощущаю телесной боли. Уж если на то пошло, то это я заставляю страдать других.
Однако слова, которые я намеревалась произнести, буквально застряли в горле. Я вдруг увидела свою жизнь со стороны... изысканные наряды... изысканные кушанья и тонкие вина... самые обаятельные мужчины... прекрасная и жестокая Элизабет. Удовлетворенное тщеславие и... пустота. Пустота, растянувшаяся на века.
Я встала, взяла ладони Мери и потерла их, чтобы немного согреть. Потом коснулась ее губ.
– Да благословит тебя Бог, Мери.
– И да благословит Он тебя... если сможет.
Она вздохнула и закрыла глаза.
Снизу донеслось позвякивание блюдца, которое фрау Келер ставила на поднос вместе с чашкой. Потом она затопала по ступенькам наверх. Я не могла покинуть дом, не побывав в кабинете Ван Хельсинга, и лихорадочно искала предлог, чтобы туда вернуться. Как ни странно, мне помогла Мери.
Неожиданно она взвыла от боли. Наверное, так кричит попавший в капкан зверь. Я вскочила со стула (добавлю, что вампира не так-то легко напугать). Крики не смолкали. Я все спрашивала ее, что случилось, но Мери, кажется, начисто забыла о моем присутствии. Я ощущала полнейшую беспомощность и растерянность, в особенности когда она вдруг зажала между ног одеяло.
– Фрау Келер! – крикнула я немке, которая уже входила в комнату, гремя подносом.
Поставив поднос на ближайший столик, немка бросилась к постели.
– А, вот оно что, – с непонятным облегчением произнесла она. – Просто для фрау Марии настало время воспользоваться судном. Я должна буду ей в этом помочь. Вам лучше взять чай и спуститься вниз, там не так слышен шум.
– Шум?
– Сейчас отправление естественных надобностей стало для нее очень болезненным. Фрау Мария почти не пьет жидкости, и каждый раз это превращается для нее в пытку. Бедняжку как огнем обжигает. Вы уж меня извините, но вам такое видеть ни к чему. Пожалуйста, спуститесь вниз.
Почему иногда смерти хочется вдоволь наиграться со своей жертвой и отобрать у нее все, оставив лишь унизительную беспомощность, боль и зловоние мочи и испражнений?
Фрау Келер склонилась над тазом, где в мыльной пене плавало подкладное судно. Чтобы избавить себя от созерцания дальнейших подробностей, я поспешила взять поднос и спустилась вниз. Через считанные секунды я вновь была в кабинете Ван Хельсинга. Еще через несколько секунд (смертным такая быстрота недоступна) я просмотрела все бумаги на его столе, но не узнала ничего полезного, поскольку они были на голландском языке.
Зато в укромном местечке я обнаружила три телеграммы, посланные Ван Хельсингом из Парфлита в Амстердам и адресованные фрау Хельге Келер. Первую он отправил восьмого июля, вторую – шестнадцатого, а третья пришла сравнительно недавно – четвертого августа.
Я чуть не подпрыгнула. Парфлит! Место, куда мы с Элизабет наведывались ежедневно, карауля появление Влада!
Ван Хельсинг живет чуть ли не под самым носом у нас! И чтобы узнать об этом, нужно было совершить поездку в Амстердам! Комичнее ситуации не придумаешь, но мне почему-то было не до смеха. Пусть Ван Хельсинг смертный, он по-прежнему остается сильным противником, с которым нельзя не считаться. Он не просто так появился в Парфлите. Ван Хельсинг напал на след Влада и понял, где того искать.
А если он успел узнать и про нас с Элизабет?
Я внимательно перечитала все три телеграммы (к счастью, они были на немецком). В каждой Ван Хельсинг благодарил фрау Келер за отчеты о самочувствии его матери и добавлял, что «состояние госпожи Ван Хельсинг, к сожалению, остается прежним». В последней телеграмме он сообщил, что вынужден задержаться в Парфлите еще на некоторое время, однако если Мери вдруг станет значительно хуже, пусть фрау Келер незамедлительно даст ему знать.
Упоминание о «госпоже Ван Хельсинг» отозвалось у меня дрожью во всем теле. Я не сразу поняла, о ком идет речь, но потом сообразила: он писал о жене. А ведь я, кажется, ее даже видела, когда двадцать с лишним лет назад явилась сюда, чтобы увезти с собой его брата Стефана и маленького Яна. Я стала вспоминать... Робкое, испуганное существо с огромными глазами. Она мне мешала. Я укусила ее, но убивать не стала. Я попробовала вспомнить имя этой «серой мышки» – одно из легко забывающихся голландских имен. Вроде оно начиналось на букву "Г", которую голландцы почему-то умудряются произносить, как резкое, гортанное "х".
Странно, мне как-то не приходило в голову, что она все еще жива. А оказалось, не только жива, но и находится вместе с Ван Хельсингом в Англии. Это обстоятельство меня сильно встревожило, если не сказать – испугало.
А вдруг он с помощью жены получает сведения обо мне? Вампир и его жертва связаны пожизненно. Лишившись ребенка, эта женщина, скорее всего, лишилась и рассудка. Она стала настолько бесцветной, что за эти годы я даже ни разу не вспомнила о ее существовании. А психическая связь между нами оставалась. Какой же дурой я была! Я же могла все обратить себе на пользу и с ее помощью контролировать каждый шаг Ван Хельсинга!
Ничего, я исправлю свою оплошность.
Наверху душераздирающе кричала Мери. Немка суетилась, пытаясь ей помочь (я слышала тяжелые шаги фрау Келер). Потом крики стихли. Послышался шум льющейся воды. Я поспешила покинуть кабинет и встала около лестницы, дожидаясь появления сиделки.
Фрау Келер, тяжело дыша, спустилась ко мне. На лбу у нее блестели капельки пота, который она торопливо отерла краем фартука.
– Слава Богу, облегчилась, – тихо проговорила она. – Теперь будет спать. Бедняжка очень устала.
Увидев нетронутый чай, немка вопросительно уставилась на меня. Я изобразила виноватую улыбку.
– Простите, фрау Келер, но, слыша, как мучается Мария, я просто не смогла пить чай.
– Да, – вздохнула сиделка. – Ей сегодня досталось.
Она снова вытерла лоб.
– А можно мне вас спросить?
Ко мне моментально вернулась была настороженность.
– Конечно, фрау Келер. Что вас интересует?
– Откуда у вас такое странное имя – Шушанна?
Звук "ж" ей не давался. Я облегченно вздохнула.
– Это венгерское имя. У меня в роду были венгры.
Фрау Келер удовлетворила свое любопытство и уже больше из вежливости спросила:
– Вы еще заглянете к нам?
Я покачала головой. Мне хотелось как можно скорее уйти из этого дома, полного скорби, и навсегда забыть слова Мери. Не знаю почему, но они застряли у меня в памяти, как заноза.
– Увы, фрау Келер. Я здесь проездом. Пора возвращаться домой, к семье. Главное, я повидала Марию и простилась с нею.
– Я почувствовала, насколько сильно вы любите Марию, а она – вас.
Не желая показывать немке свои слезы, я молча повернулась и пошла к выходу. Когда она открыла дверь, я ненадолго задержалась на пороге и как бы невзначай коснулась пальцами ее щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48