Дженни, сидевшая в кресле по другую сторону прохода, кивала в такт звучащей в ее наушниках музыке.
Дети очень обрадовались возможности полететь со мной. О том, что у нас с Уиллом возникли проблемы, они не догадывались. Концерт совпал с каникулами в школе у Дженни, а Алли всегда хотел быть рядом со мной и редко оставался без меня. Мы втроем проводили вместе много времени. Без Уилла.
Как обычно, в аэропорту меня встречали поклонники, совсем незнакомые люди. Одни пытались получить автограф, едва не сбивая нас при этом с ног, другие просто протягивали руки, чтобы прикоснуться ко мне и, может быть, неким образом приобщиться к моему статусу знаменитости.
Знаменитость!
Если бы они знали, что значит быть знаменитым... всегда находиться под наблюдением тысяч глаз.
В отеле «Времена года» меня дожидался факс.
УДАЧИ ТЕБЕ, МОЯ ПЕВЧАЯ ПТИЧКА ПРОСТИ УИЛЛУ ВСЕ ЕГО ПРЕГРЕШЕНИЯ
ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСТИ МЕНЯ ПОСКОРЕЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ С ДЕТЬМИ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЕГДА ЛЮБИЛ И ВСЕГДА БУДУ ТВОЙ УИЛЛ
Я скомкала лист.
Да уж. Всегда... Уилл.
Глава 78
Мы все, Барри, Дженни, Алли и я, сидели в кабине большого, серебристого с красным, вертолета «Белл». Под нами ярко горели огни парка и темнели воды залива. На мне были обычные для такого случая свободная белая блузка, длинная юбка и туфли на низком каблуке, чтобы не казаться еще выше.
Но готова ли я к концерту? В этом я сомневалась, хотя и знала, что попытаться надо.
Менее чем через час мне предстояло выйти на сцену после почти трехлетнего перерыва. Несколько телевизионных каналов прислали свои съемочные группы. Первая за долгий период запись живого концерта. На восемьдесят тысяч мест поступило около полумиллиона заявок.
Итак, мы сидели в вертолете — я, мои дети и мой лучший друг. И мне совсем не хотелось спускаться.
— Давайте не будем приземляться.
Барри вскинул бровь и состроил гримасу. Потом приложил кулак ко рту, притворившись, что говорит в микрофон:
— Э, Земля вызывает Мэгги. Земля вызывает Питера Пэна.
— Серьезно, Барри. Мы можем остаться здесь до завтра? У меня начинала кружиться голова.
— А как быть с топливом? — поинтересовалась Дженни.
— Дозаправимся в воздухе. Как делают со стратегическими бомбардировщиками. Вот будет круто.
— Мы проголодаемся, — заметил Алли, который никогда не забывал о еде.
— Они передадут нам бутерброды. Вместе с топливом. Никаких проблем.
Дженни рассмеялась. Ей нравилось, когда я дурачилась.
— А я уже хочу есть, — объявил Алли, самый практичный из нашей тройки.
— Мы приземлимся, что бы там ни говорила твоя мама, — твердо сказал Барри. — В парке я раздобуду вам чего-нибудь вкусненького. Каких-нибудь франкфуртеров.
На меня вдруг накатила волна беспричинной грусти и необъяснимого страха.
— Не знаю, Барри, получится ли у меня что-то. Я серьезно. Без шуток.
Он взял меня за руку.
— Такое бывает. Меня тоже трясет перед концертами. Пройдет после первой песни.
— Дело не в волнении. Понимаешь, здесь я чувствую себя в безопасности. Опасность там, внизу. Сначала те поклонники, потом...
— Потом Уилл.
Я не рассказывала Барри о том, что у нас случилось, но он и сам догадался, потому что знал меня слишком хорошо.
— Жизнь.
* * *
«Успокойся, — сказала я себе. — Ты выпустила почти двадцать альбомов. Ты получила одиннадцать „Грэмми“».
И все же мне было страшно.
Все, что от меня требовалось, — это включиться в рабочий режим. Просто выйти на сцену, предстать перед людьми и быть собой.
Но я вдруг почувствовала себя той, прежней Мэгги. Той Мэгги, которая жила в Вест-Пойнте. И даже раньше, той девочкой, которая так часто плакала, потому что заикалась, когда отвечала перед классом в школе.
Я знала, каким будет мое выступление, как прозвучат мои песни, внешне легкие, вобравшие в себя и французский шансон, и рок, и классику, но на самом деле сложные и глубоко психологичные.
Все это я знала, но тем не менее, выходя на огромную сцену парка Кэндлстик в Сан-Франциско, всматривалась в обращенные ко мне лица с непривычной настороженностью.
Почему я боялась? Даже не боялась, а куда хуже. Почему мне было так страшно, почему мне казалось, что я не смогу спеть даже одну песню?
Я села за пианино и начала петь о дующем с залива холодном, пронизывающем ветре.
До конца оставалось совсем немного, когда...
Когда я словно рассыпалась. Прямо на глазах десятков тысяч зрителей и моих детей.
Прекрасная хозяйка,
Чудесная жена.
Вот кем еще совсем
Недавно я была.
Я даже полюбила домашние дела.
Потом он поднял руку,
Потом он поднял руку...
Я запнулась... потом еще раз. Такого не случалось давно, очень давно. Я всегда старалась справиться с этим и уже думала, что преодолела свой страх, но...
Я не могу больше петь. Не могу продолжать. Ничего другого не оставалось, как подняться и заговорить в микрофон, обращаясь ко всей аудитории.
— Ребята, похоже, у меня небольшая проблема. Извините. Да, у меня проблемы.
Сердце начало стучать быстро-быстро. Перед глазами потемнело, и я подумала, что сейчас упаду.
Дженни, Барри и даже Алли выскочили на сцену и подбежали ко мне. Двое музыкантов взяли меня под руки и помогли уйти. Я с трудом передвигала ноги.
— Бедная мамочка, — повторял Алли. — Бедная, бедная мамочка. Мамочка заболела.
Глава 79
Уилл всегда был ночной птицей. Теперь его сильнее, чем когда-либо, тянуло из дома.
Бедфордский оборотень.
Он промчался на своем черном «БМВ» примерно пять сотен ярдов вниз по Гринбрайер-роуд и свернул налево.
Главный вход в Озерный клуб отмечали высокие, в десять футов, каменные колонны. Неровная каменная ограда шла по всей границе владений. Проехав мимо входа, Уилл остановил машину на предназначенном для стоянки месте и вышел.
Пройдя по дорожке к задней части здания, он нашел служебный вход, дверь которого мог заметить только тот, кто знал, где ее искать.
Внутри клуба царила та тщательно поддерживаемая тишина, которой удостаиваются лишь немногие привилегированные. Уилл сталкивался с такой тишиной в соборах и банках Европы. Миновав пустую бильярдную и курительную, он оказался перед еще одной дверью, в которую постучал дважды, с паузой между ударами.
Дверь открылась изнутри, и Уилл невольно зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Комната, куда его впустили, была отделана тяжелыми панелями красного дерева. Длинный дубовый бар занимал почти целую стену. Картины старых мастеров в тяжелых рамах практически не отражали приглушенный свет, льющийся из дорогих бра.
Стоявшие у бара мужчины повернулись к вошедшему. Увидев, кто это, и признав в нем своего, они поздоровались.
Одним из них был Питер О'Мэлли. Как ни странно это может показаться, но в клубе они сошлись и даже подружились. В конце концов, их ведь объединяла Мэгги, не так ли? Благодаря Мэгги они познакомились, о ней они часто говорили. Питер мечтал о том, чтобы привести ее сюда.
В тот вечер они оба присутствовали на специальном, строго неформальном собрании.
Один или два раза в год, после того как клуб закрывался, несколько его членов оставались, чтобы поразвлечься особенным образом. Так они, влиятельные люди, снимали напряжение, находя удовольствие в забавах, которые считались неприемлемыми как с общественной, так и с политической точки зрения. Видит Бог, не искать же острых ощущений дома, в обществе жен.
Комнату освещало золотисто-красноватое пламя, потрескивавшее в глубине громадного, сложенного из крупных булыжников камина. Адов огонь, называл его Уилл. Предвестник того, что ожидает нас всех.
Перед камином, выстроившись в более или менее ровную шеренгу, стояли шесть девушек. Все молодые и красивые. На обнаженной коже и длинных волосах прыгали отблески пламени.
Старшая выглядела не более чем на двадцать, младшей едва ли исполнилось шестнадцать. Лицо каждой закрывала черная маска. Девушкам не разрешалось видеть лица членов клуба. Они даже не знали, где он расположен.
Эксклюзивный Озерный клуб Бедфорд-Хиллз, думал Уилл. Всего лишь фасад, как и все остальное.
В тот вечер он выбрал себе одну из шести девушек. Высокая и светловолосая, она напомнила ему Дженни.
Глава 80
Наверное, в глубине души я уже понимала, что наш с Уиллом брак обречен. Оставалось только ждать, когда время подведет под ним окончательную черту. Так было бы лучше для детей, для меня и для самого Уилла. Я не желала ему ничего плохого и хотела только, чтобы он ушел.
По возвращении Уилл встретил нас дома. Наш приезд как будто оживил его, и он превратился в себя прежнего — веселого и счастливого. Уилла, как мне показалось, сильно опечалило и обеспокоило то, что произошло со мной на концерте в Сан-Франциско. Он сказал, что нечто подобное случалось и с ним, и я ему поверила.
Он пообещал также, что больше не будет ни сцен, ни исчезновений. Страх остаться в одиночестве поставил его на грань отчаяния.
Я слушала Уилла, слушала его обещания. Я слышала слова. Но решение уже было принято. Уилл показал мне, пусть всего лишь на миг, ту сторону своей личности, которую я не хотела и не могла принять.
Тревожное спокойствие снизошло на наш дом.
В Вест-Пойнте, с Филиппом, тоже иногда бывало спокойно.
* * *
Я занималась делами, приводила все в порядок, консультировалась с Натаном Бейлфордом по поводу юридических аспектов и собиралась через пару дней поговорить с Уиллом о разводе. Мне порекомендовали очень хорошего психиатра в соседнем городке Тарритауне, и я по мере возможности посещала его. Позднее в газетах обо мне писали как о «находящейся под наблюдением врача», предоставив читателям понимать это в меру своего разумения.
В один из дней мне совершенно неожиданно позвонили из школы, где училась Дженни. Меня попросили срочно прийти. Административное здание школы Бедфорд-Хиллз представляло собой крошечный опрятный домик в викторианском стиле, напоминающий процветающую загородную гостиницу. Учащиеся и преподаватели при виде спешащей знаменитости старательно отводили взгляды. Я помахала тем немногим, кого знала, и даже кому-то, кого не знала, взбежала вверх по лестнице, заглянула в туалет, где поправила волосы, подкрасила губы и проверила, на месте ли голова.
Мне предстояла встреча с доктором Генри Фоллетом, директором школы, и я не хотела как-то отличаться от других приходящих в школу матерей. Еще не зная причины вызова, я уже чувствовала — ничего хорошего меня не ждет.
Доктор Фоллет занимал небольшой, но очень милый кабинет с венецианским окном, из которого открывался вид на кампус, и разбросанными повсюду памятными вещицами: кубками, вымпелами и фотографиями, на которых сам директор был запечатлен как с учениками, так и с местными чинами.
Навстречу мне поднялся приятный мужчина лет пятидесяти с небольшим, плотный и аккуратный, по-видимому, с чувством юмора, хотя лицо его сохраняло серьезное выражение, а улыбка была чисто профессиональной. Тем не менее я отметила, что у него добрые глаза и крепкое, открытое рукопожатие.
Я не знала, почему меня вызвали. Дел хватало, мысли занимал Уилл, однако я пришла сразу, пусть и с завязанными в узлы нервами.
— Речь пойдет о Дженни, — сказал он, когда я села на стул перед большим, заваленным бумагами письменным столом.
— Да. Я так и поняла. У нее какие-то проблемы? — спросила я, изо всех сил стараясь не выдать своих чувств.
— Не уверен, миссис Брэдфорд. Может быть, вы мне скажете.
Ничего необычного в поведении Дженни я не замечала, но с подростками никогда ничего нельзя знать наверняка.
— По-моему, у нее все в порядке. Конечно, она бывает порой непослушной, временами принимает в штыки любое замечание или сводит меня с ума глупыми ужимками в духе Бивиса и Батхеда.
— Она не болела в последнее время? Может быть, была не в духе, казалась угнетенной, несчастной?
Я покачала головой. Меня не покидало чувство растерянности и тревоги. К чему он клонит? Я видела дочь каждый день. Конечно, у нее своя жизнь и свои друзья. Мне представлялось, что в отношении с дочерью-подростком матери следует придерживаться одного главного принципа: предоставить ей разумную свободу. И разумеется, дать ей свою любовь.
— Нет, она не болела. В чем дело, доктор Фоллет? Пожалуйста, скажите, зачем вы меня вызвали?
Он побарабанил пальцами по столу.
— В нынешнем семестре Дженни пропустила семнадцать учебных дней.
Вот это новость! Меня словно облили ледяной водой.
— Пропустила семнадцать дней?
— Да, пропустила все уроки. Ее вообще не было в школе.
— Боже! Не могу поверить, но, конечно, не сомневаюсь в ваших словах. Это так на нее не похоже.
— Да, на Дженни это не похоже, — согласился он, подавая мне какие-то бумаги. Табель успеваемости и несколько объяснительных. — Это ваша подпись?
Я посмотрела на объяснительные. Руки дрожали, и листки прыгали перед глазами.
— Здесь указана моя фамилия, но подпись не моя.
— А чья? Дженни?
— Не уверена. Может быть.
У меня закружилась голова. Ничего подобного я не могла и ожидать. У Дженни никогда не было никаких серьезных проблем.
— Мы полагаем, что Дженни пыталась подделать вашу подпись, — сказал доктор Фоллет, возвращая меня к реальности.
— Моя дочь никогда бы не сделала ничего подобного.
Я вздохнула. Похоже, все же сделала.
— Вы уверены? Если это не ваша подпись и не подделка Дженни, то кто тогда мог это сделать?
— Не знаю, — пробормотала я. — Представить не могу.
Во мне вдруг вскипела злость. Мы всегда доверяли друг другу. Что бы ни происходило, я всегда находила для нее время.
— Мистер Шеппард? — спросил директор.
— Нет. Он ее отчим. Он бы просто расписался. К тому же подпись и не его.
— Посмотрите также и табель успеваемости. Вы это видели?
Я посмотрела. «Хорошо» и «удовлетворительно». Мне хотелось плакать. Дженни всегда училась только на «отлично». Может быть, поэтому я и не интересовалась в последнее время ее оценками?
— Миссис Брэдфорд, ваша дочь — одна из лучших учениц школы. В этом семестре она совершенно неожиданно для нас всех стала получать плохие оценки. По крайней мере плохие для нее. Такое случается иногда с ребятами старшего класса, теми, кого уже приняли в колледж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31