Ведь наяву такого просто не может быть.
Все было слишком хорошо, и я была слишком счастлива.
Глава 23
Это было совершенно не в моем духе. И потому так прекрасно.
Бал-маскарад проходил в доме лорда Тревелина — четырехэтажном особняке, освещенном мощными прожекторами, установленными на крышах ближайших зданий.
Одновременно со мной на стоянку въехало черное такси, из которого вывалилась шумная группа, изображающая литературный кружок Блумсбери. На женщинах были панталоны, суфражистские блузки и длинные, пышные юбки; в руках они держали запыленные книжки и корзиночки с цветами. Дженни бы это понравилось.
Войдя вместе с «суфражистками» в зал, я обнаружила по меньшей мере человек двести гостей в костюмах всех веков и народов. Все пили шампанское — мне тоже подали бокал — и весело болтали.
Толпа притихла, когда протрубила труба. По ступенькам, ведущим в главный зал, где собралась основная часть гостей, спускалась — кто бы вы думали? — сама королева Елизавета 1! Украшенная рубинами и сапфирами корона сияла в ярком электрическом свете; платье, расшитое жемчугом, было достойно настоящей королевы.
Это ведь сон, правда? Хотя и прекрасный сон.
Королевой была, конечно, леди Тревелин, наша хозяйка.
— Обед подан, — провозгласил дворецкий, и мы перешли в великолепную столовую, где нас ждали лосось и салаты, фрукты, сыры и птифуры.
По прошествии примерно часа леди Тревелин поднялась и сделала знак двум ливрейным лакеям, которые распахнули двери в просторный танцевальный зал.
Грянула музыка.
Через какое-то время ко мне подошел незнакомый мужчина. Я отвернулась и попыталась отступить, но кругом стояли люди.
Незнакомец был во всем черном, с капюшоном на голове. Лицо закрывала маска, так что я видела только глаза. Чудесные глаза. Что-то шевельнулось во мне. Странно.
— Вы — Мэгги Брэдфорд, — сказал он. — Пожалуйста, отдайте мне свои драгоценности, или мне придется украсть их.
— У вас преимущество, — ответила я. — Вы знаете мое имя, но я не знаю, кто вы.
Он поклонился и, взяв мою руку, поднес ее к губам.
— Я — Раффлз, знаменитый вор. К вашим услугам. И я, пожалуй, возьму ваше сердце, а не драгоценности.
Я не могла отвести от него взгляд.
— Тогда позвольте и мне увидеть ваше лицо. Не могу же я отдать свое сердце неизвестно кому.
Он вел себя как-то странно. Многие мужчины пытались соблазнить меня после того, как я стала кем-то, добилась известности, но здесь ко мне применили новый подход.
«И я, пожалуй, возьму ваше сердце, а не драгоценности».
Незнакомец снова поклонился и одним движением снял капюшон и маску.
Передо мной стоял, говорю это без всякого преувеличения, самый красивый из всех мужчин, каких я когда-либо видела. Длинные светло-русые волосы падают на плечи, зеленые глаза лучатся светом. В голове у меня зазвучала музыка. Судя по смуглой коже, он много времени проводил под открытым небом, но морщины пощадили лицо, которое оставалось по-юношески гладким. Улыбка приоткрыла идеально ровные белые зубы.
— Раффлз? Неужели? А как вас называют при свете дня?
— Уилл. Уилл Шеппард.
Он отступил на шаг, вероятно, желая насладиться произведенным эффектом.
Никакого эффекта. Его имя не говорило мне абсолютно ничего. Я никогда его не слышала.
— Очень приятно. — От меня не укрылся некоторый акцент. — Вы американец?
— Родился в Америке. Большую часть жизни провел в Англии. Что касается акцента, то мне не хотелось, чтобы меня принимали за англичанина. Я, знаете ли, бываю иногда довольно упрямым. Точнее, почти всегда.
— И чем же вы занимаетесь, мистер Шеппард? Когда не похищаете драгоценности?
Его улыбка стала еще шире.
— Боюсь вас разочаровать, но я играю в футбол. У вас это называется соккер. Вы могли бы посмотреть, как я играю.
— С удовольствием. Когда-нибудь. Хотя, должна предупредить, я не большая поклонница спорта.
— Зато я ваш стойкий и преданный поклонник. Мне нравятся ваши песни. Особенно слова. — Он вдруг взял меня за руку. — Я постоянно слушаю вашу музыку, Мэгги Брэдфорд, и хочу, чтобы сегодня вечером вы поехали со мной. Я говорю правду. Мы будем заниматься любовью. Давайте уйдем отсюда. Вы ведь тоже этого хотите.
Как он посмел сказать мне такое? Как мог... «Вы ведь тоже этого хотите».
— Как вы смеете подобным образом разговаривать со мной! — крикнула я, перекрывая звучащую в зале музыку.
Я ударила его по лицу. Сильно. Наотмашь.
Он отступил, похоже, удивленный. Мой крик, должно быть, долетел до музыкантов, потому что они остановились, не доиграв мелодию. Все повернулись и уставились на нас.
Мне было наплевать — пусть смотрят! Его прикосновение — прикосновение Филиппа, его слова — слова Филиппа.
— Если вы действительно слушали мои песни, то должны были понять, что я думаю о таких, как вы. — Голос мой дрожал, меня трясло. — Вы испортили мне вечер. Мне совершенно безразлично, кто вы такой, пусть даже лучшим в мире футболист. Для меня вы — заурядная мразь, дрянь, и если вы еще хоть раз осмелитесь заговорить со мной, я... — убью вас, едва не сорвалось у меня с языка.
Он уже повернулся и направился к выходу, поэтому я не закончила. Он шел размеренным шагом, высоко держа голову, по-мужски твердо, провожаемый взглядами всех присутствующих.
Я застыла на месте, стараясь совладать со смущением, отвращением и гневом. Снова заиграла музыка, и гости обратились к танцам. Леди Тревелин подошла ко мне и погладила по руке.
— Извините, — сдерживая слезы, пробормотала я. — Мне очень жаль, что так случилось. Я вовсе не собиралась устраивать сцену, но... извините.
— Даже и не думайте, — с улыбкой сказала она. — Уилл Шеппард получил по заслугам, и в этом зале нет женщины, которая не аплодировала бы вам сейчас. Это, конечно, не значит, что они не готовы при первой возможности запрыгнуть к нему в постель. Но в любом случае мы все благодарны вам.

Книга вторая
Затишье перед бурей
Глава 24
На то судебное заседание меня повезли утром. Не помню, каким по счету оно было, но помню, что одним из самых ранних. Выход за пределы камеры всегда приятен, пусть даже только для того, чтобы прокатиться от тюрьмы до здания суда и обратно.
Разумеется, поездка легкой не получилась. Конечно, в нашей стране человек считается невиновным до тех пор, пока суд не докажет обратное, но множество людей уже вынесло вердикт заочно. На меня повесили ярлык убийцы. Для одних я виновна в убийстве, другие просто считают, что я спала со всеми подряд и поплатилась за это, хотя, видит Бог, в этом предположении нет ни грана правды. Больнее и глубже ранят те, кто называет меня плохой матерью. Если бы они увидели нас, всех троих, вместе или расспросили обо мне моих детей, то сразу бы поняли, как сильно ошибаются.
Но меня осудили досрочно. Женщины, как оказывается, виновны до тех пор, пока не докажут обратное.
Итак, в то солнечное летнее утро я отправилась в суд, радуясь уже тому, что оказалась на улице. В воздухе плыла пыльца, и многие прохожие чихали, а припаркованные машины покрывал тонкий слой зеленоватой пыли.
Тюремные охранники знали меня и, проявляя сочувствие, старались защитить от собравшейся у здания суда толпы. Некоторые из моих «поклонников» размахивали заранее приготовленными плакатами: «Мэгги — убийца», «Мэгги — черная вдова» и «Посадите Мэгги на стул — она устала от убийств».
— Опустите голову и просто следуйте за нами, — сказал один из охранников.
После многих дней взаперти мне хотелось оглядеться, может быть, увидеть знакомое лицо, но охранник был прав. Я опустила голову, хотя с опущенной головой обычно ходят виновные.
Репортеры — люди хитрые и прекрасно знают, где нужно спрятаться, чтобы выскочить из засады, когда их жертва менее всего ожидает подвоха.
Как обычно, на меня обрушилась лавина самых бестактных вопросов. Некоторые из репортеров совали микрофоны чуть ли не в лицо — может быть, хотят, чтобы я им спела?
Какая-то женщина с жидкими обесцвеченными волосами перегнулась через веревочное ограждение.
— Мэгги! Послушайте, Мэгги! Пожалуйста! — умоляюще прокричала она.
Я невольно повернулась, встретившись с ее взглядом.
— Как насчет Патрика? — неожиданно спросила она. Из-за ее спины в меня безжалостно целился объектив телекамеры. — Его вы тоже убили? Убили, Мэгги?
Никогда в жизни я не плевала в человека. Никогда. Но в то утро я плюнула в ту женщину. Сама не знаю, что на меня нашло.
Разумеется, оператор успел это заснять, чтобы показать уже в ближайшем выпуске новостей и потом еще много-много раз.
Вот она, настоящая Мэгги Брэдфорд.
Как насчет Патрика?
Вы убили трех мужчин, Мэгги?
Никто особенно не удивится, если вы сделали это.
Глава 25
— Бухгалтеры ни черта не понимают. А если так, то с какой стати мы им платим? Без этих расходов я как-нибудь проживу!
Так говорил Патрик О'Мэлли, стоя на пороге ванной комнаты, на третьем этаже своего до сих пор остающегося безымянным отеля на углу Шестьдесят пятой улицы и Парк-авеню.
Объектом гнева в данном случае стал его бухгалтер и финансовый директор Морис Фройнд. Мнение босса о бухгалтерах Фройнд слышал уже не раз, а потому реагировал на него спокойно.
— Мы оба знаем, во что это обойдется. Ты запросто сможешь сэкономить.
— Мыло «Пирс» необходимо! — бушевал О'Мэлли. — И полотенца «Порто» тоже необходимы! И без джакузи эти апартаменты не имеют права называться апартаментами!
Фройнд вздохнул и пожал плечами:
— У нас есть хорошие новости: все номера уже зарезервированы. И есть плохие: мы теряем деньги на каждом предварительном заказе.
— Пересмотрим чертовы цены. Если обещаешь лучшее, то и давать надо лучшее, а мой отель будет лучшим, черт возьми, или я засуну это мыло в твою задницу!
— Я не против, если это будет «Пирс», — усмехнулся в ответ Фройнд.
О'Мэлли хмыкнул.
— Строители идут по графику?
— Да. По своему графику. С опозданием на восемь месяцев и перерасходом на двадцать процентов.
— Но это все же меньше, чем мы первоначально прикидывали?
— На десять процентов.
— Так возьми на мыло и полотенца из этих денег.
— Невозможно. — Фройнд взял босса за руку и повел к лифту. — Зная тебя, могу предположить, что перерасход будет по всем статьям. Нам придется поднимать цены.
Если О'Мэлли и имел по этому вопросу свое мнение, он предпочел оставить его при себе и перевел разговор на другую тему.
— Я знаю, как его назвать.
Хорошее известие, подумал Фройнд. И вовремя.
— Как?
— Я хочу назвать его «Корнелия».
— "Корнелия". Отлично! — Фройнд знал, что босс наблюдает за его реакцией, но притворяться не пришлось — восхищение было искренним. — Очень хорошо. Прекрасный выбор. Идеальный вариант.
— Не знаю, называли ли какой-то отель мирового уровня именем женщины, но... — В голосе О'Мэлли зазвучала нотка неуверенности, почти робости.
— Уникальный отель вполне достоин уникального названия. Да и время подходящее.
— Корнелия и сама была уникальной женщиной, — сказал О'Мэлли. — Это уж точно. Ладно, Морис, по крайней мере в чем-то мы согласны.
Фройнд с серьезным видом пожал ему руку. Похоже, этот бухгалтер не был лишен человеческих чувств.
— Отель станет данью памяти той единственной женщине, которую ты любил.
Глава 26
На протяжении более двадцати лет Корнелия и Патрик О'Мэлли были и оставались одной из самых уважаемых и, вне всякого сомнения, популярных супружеских пар Нью-Йорка. Совершенно, казалось бы, разные: он грубоватый, неотесанный, всего добившийся сам предприниматель, создавший сеть высококлассных отелей на территории США, в Европе и Азии; она светская красавица, бросившая вызов своей семье тем, что сначала влюбилась, а потом и вышла замуж за католика, который не учился в Принстоне, — они на самом деле прекрасно подходили друг другу. Сдержанность и невозмутимость Корнелии умеряли его горячность и пыл, тогда как страсть Патрика возбуждала ответные чувства в ней. В общем, на тех высочайших орбитах, на которых вращаются богатейшие из богатых, они напоминали две луны, незапятнанные и тенью скандала. Несмотря на многочисленные соблазны, Патрик сохранил верность супруге, и его поддержка всегда давала силы той, у которой под броней величественных манер расцвели нежность и доверие.
Так было до тех пор, пока глиобластома не отняла у нее жизнь за восемнадцать месяцев, силы и волю намного раньше и не оставила Патрика в возрасте пятидесяти четырех лет ни с чем, если не считать богатства, мятежного сына Питера и сочувствия друзей.
* * *
Сейчас Патрик О'Мэлли возводил самый величественный из своих отелей на месте старинного особняка, взяв пример с Хелмсли. Проект предусматривал четыреста номеров, включая семьдесят апартаментов, в некоторых из которых сохранялся мрамор Уизерспун-Хауса. Гостям предлагалось на выбор несколько стилей: итальянский Ренессанс, французский восемнадцатого века, ультрасовременной Америки.
И в каждом номере «Корнелии» — О'Мэлли с удивлением спрашивал себя, почему не подумал об этом названии раньше, когда только планировал строительство — мыло «Пирс» и полотенца «Порто». Он намеревался возвести настоящий гранд-отель, ничем не уступающий тем, которые строились в лучшие времена, до появления бухгалтеров.
В отеле О'Мэлли провел весь день: утром встретился с Фройндом, затем лично проследил за ходом работ по шлифовке мраморных колонн, проверил освещение и мебель в «Золотом баре», в полдень вызвал главного архитектора Майкла Харта.
Разговор продолжили за ленчем. Харт остановился на самых важных вопросах, касавшихся, в частности, золочения украшений главного фойе и резьбы над окнами у входа на Лексингтон-авеню.
Оставшись один, О'Мэлли прошел в кухню, где были наконец, после четырнадцатинедельного опоздания, установлены плиты и духовки, и с удовольствием отметил, что посуды вполне достаточно для того, чтобы открыть большой скобяной магазин на Манхэттене.
В половине восьмого, проходя в очередной раз через главное фойе, он оказался под антикварными часами, украшавшими некогда Зимний дворец Екатерины Великой.
В центре атриума возвышался оригинальный фонтан Бернини, перевезенный из Рима и реставрированный во всем своем великолепии и блеске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31