Иногда, правда, придавал им внешние черты знакомых людей. А уж поступки они совершали в романе совсем иные, чем в жизни. Ожив на страницах рукописи, образ действовал и поступал так, как подсказывал сюжет, развитие характера.
Все это он не стал объяснять Виолетте, да и ее, по-видимому, не это интересовало. Помешивая ложкой растаявшее мороженое, она морщила свой белый лоб, будто решала для себя какую-то сложную задачу. На пальце ее не было обручального кольца. И вообще она была без всяких украшений, если не считать каплевидных золотых сережек в ушах.
– Как-то раньше я быстро прочитывала твои книги, и они меня, понимаешь, не трогали. Может, потому, что ты был всегда рядом, я даже слышала, когда читала, твой голос, интонации… А вот последний твой роман, как говорится, пронял меня до самых печенок. Я звонила тебе, но, услышав голос твоей дочери, вешала трубку… А один раз пришла к твоему дому и долго слонялась у парадной, ждала тебя. Видела красивую коричневую спаниельку, которую выводила гулять Оля, но не подошла к ней, а спряталась за липу в сквере. А ты так и не вышел.
– Я был в Андреевке, – уронил Вадим Федорович.
– Судя по твоему роману, ты стал хуже относиться к нам, женщинам, – довольно проницательно заметила Виолетта. – И я вдруг подумала, что в этом есть и моя вина.
– Может быть, – признал Казаков.
– А с Вахтангом я рассталась…
– Ты уже говорила, – сказал он.
– И ты не хочешь узнать почему? – Она удивленно посмотрела ему в глаза.
– Мне неинтересно.
– Писатель – и неинтересно? – попробовала она перевести в шутку. – Может, пригодится для следующего романа…
– Я думаю, что это очень уж банальная история.
Она быстро взглянула ему в глаза, чуть приметно улыбнулась:
– Как всегда, ты прав!
– Лучше бы я ошибся, – вырвалось у него.
– Разве нельзя сделать так, чтобы все было как раньше?
Она не смотрела на него, раздражающе помешивала ложечкой мутную жижу с малиновыми пятнами варенья, форменные пуговицы на ее сером облегающем костюме тускло светились. И еще он заметил, что под глазами обозначились синие тени, а в уголках у самых висков появилась тоненькая сеточка морщинок.
– Я думала, тебе будет приятно узнать, что я поступила глупо, уйдя от тебя, – негромко проговорила она.
Школьницы, бросая на них любопытные взгляды, ушли из кафе. В дверь сунулся какой-то небритый мужчина в мятом сером пиджаке и коротких бумажных брюках, но, увидев на полках бутылки с минеральной и банки с соками, скорчил разочарованную мину и, пробормотав что-то под нос, исчез.
– Я ни в чем не виню тебя, – сказал он, понимая бессмысленность всего этого трудного разговора.
Почему женщина, совершив предательство, считает, что один лишь намек на раскаяние снимает всю вину с нее? То, что испытал Вадим Федорович, когда она с милой улыбкой сообщила, что выходит замуж за Вахтанга – красивое имя! – очевидно, отразилось не только на нем самом, но и на его творчестве – не случайно Виолетта заметила, что героини его романов стали иными. Если раньше он искал идеал женщины, то теперь будто бы разочаровался в нем…
– Все говорят, что ты талантливый писатель, а я раньше как-то об этом не задумывалась, – заговорила она. – И только прочтя твой последний роман, поняла, что совсем не знала тебя. Вернее, не пыталась получше узнать… Тебе не стоит жалеть, что ты не женился на мне.
– Я не жалею.
– У тебя кто-нибудь сейчас есть?
– Что ты имеешь в виду? – сделал он вид, что не понял ее.
– У тебя есть женщина?
– Не много ли ты задаешь мне вопросов? – помолчав, сказал он. – И почему я должен отвечать тебе на них?
– Ты же сегодня на встрече говорил: мол, задавайте вопросы, я вам на них с удовольствием отвечу, – нервно засмеялась Виолетта.
– Еще что-нибудь хочешь?
– Что? – Теперь не поняла его она.
– Мороженого или соку?
– Я бы выпила еще соку, – сказала она. – Если хочешь, зайдем ко мне? Ты не забыл, где я живу?
– Я ничего не забыл, Виолетта, – ответил он. – Но к тебе мы не пойдем. И наверное, не стоит нам больше встречаться.
Ее нижняя толстая губа дрогнула, маленький нос сморщился, будто она собралась чихнуть, но вместо этого вдруг весело и вместе с тем зло рассмеялась:
– А я-то думала, что только поманю тебя пальцем, и ты снова прибежишь!
– Даже так? – Он с любопытством посмотрел ей в глаза: нарочно она напускает на себя этакую бесшабашность, вернее, цинизм? Или за этим прячет свою растерянность?
– Теперь я окончательно поверила, что разбитый горшок не склеишь, – вздохнув, совсем другим тоном произнесла Виолетта.
– Ты сама его вдребезги разбила, – усмехнулся Вадим Федорович.
Она первой поднялась из-за стола, подождала, пока Казаков рассчитался с буфетчицей, резко толкнула рукой стеклянную дверь. Косые лучи клонящегося к закату солнца ослепили их, жаркий багрянец вспыхнул на широких зеркальных окнах кафе. У тротуара стояли «Жигули» с задранным капотом, водитель, перегнувшись, тыкал в мотор длинной отверткой. Рыжеватые волосы на голове блестели.
– Я тебе скажу сейчас одну неприятную вещь, – не глядя на него, произнесла Виолетта. – Я никогда тебя не любила.
– Я это знал, – спокойно ответил он.
– Может, тебе будет приятно услышать, но Вахтанга я тоже не любила, – продолжала она, щелкая никелированным замком своей замшевой сумочки. Длинная нога ее в телесного цвета чулке в белой туфле притоптывала в такт каждому слову.
– Бедный Вахтанг! – насмешливо заметил Казаков.
– Я вообще никого не любила.
– Неправда, себя ты всегда любила, – бросил он косой взгляд на нее.
Они стояли у серой скамьи, неподалеку от автобусной остановки. Над головой шелестели молодые листья старой липы. Добродушно ворча, весь в багровом ореоле, пошел на посадку большой серебристый лайнер. На хвосте и крыльях ритмично вспыхивали белые и красные огни. Казаков вдруг сравнил его с огромным орлом, выпустившим скрюченные когти…
– Я ведь не виновата в этом, Вадим? – почти с мольбой заглянула ему в глаза Виолетта.
Она была ростом почти с него. Золотистые волосы ее сияли, светло-карие глаза чуть сузились. Она отворачивалась от солнца, даже один раз прикрылась сумочкой, морщинок возле глаз стало больше, а родинка у носа крупнее.
– Не знаю, – рассеянно ответил он.
– Люблю ли я себя? – задумчиво произнесла она. – Скорее – ненавижу! Поверь, Вадим, мне совсем не доставляет радости приносить людям несчастье, а получается всегда так, что я одна во всем виновата.
– Ты же знаешь, я утешать не умею, – сказал он.
– Прощай, Вадим! – протянула она ему узкую белую ладонь с розовыми ногтями. – Наверное, больше мы никогда не встретимся: ведь ты не любишь летать на самолетах!
– До свидания, Виолетта.
Как ни хотелось ему тоже сказать ей «прощай», язык не повернулся. Он вдруг понял, что, если они вот так рядом простоят еще несколько минут, ему совсем будет трудно распрощаться с ней.
Женщина почувствовала, как дрогнул его голос, наверное, поняла и его состояние. Она улыбнулась, и опять ее улыбка показалась ему насмешливой, с примесью злости.
– А на всех женщин на свете ты уж, пожалуйста, не обижайся, Вадим, – сказала она, растягивая слова. – Встретишь и ты еще героиню своего романа…
Вадим Федорович про себя бога возблагодарил, что сумел удержать свои чувства в узде. Виолетта заявила, что совсем не знала, вернее, не понимала его, – что ж, и он может сказать, что недостаточно хорошо знал ее… Вот этой злой иронии он раньше в ней не замечал. И когда она толковала о том, что приносит близким людям несчастье, в голосе ее, помимо воли, прозвучали нотки удовлетворения. Не так уж она скорбит по своим жертвам, как ей это хочется показать.
Он долго смотрел ей вслед: Виолетта красиво несла свою статную фигуру, – кажется, она немного пополнела, – острые каблуки ее звонко всверливались в тротуар. Серая юбка обтягивала бедра, фирменный пиджак подчеркивал талию. Миновав автобусную остановку, она на ходу закурила, ореолом поднялся над ее золотистой головой синий дым. Виолетта ни разу не оглянулась, будто, расставшись с ним, сразу о нем и забыла. А впрочем, наверное, так оно и было.
Над Московским шоссе, легко и изящно набирая высоту, прямо в расплавленное золото заката вошел другой пассажирский самолет. Одни прилетают, другие улетают. Проводив лайнер взглядом, Казаков, все убыстряя шаг, пошел к округлой, похожей на гигантский гриб станции метро. Странная это была встреча! Чего хотела от него Виолетта? Убедиться, что он все еще любит ее? Или вернуть то, что уже быльем поросло? Как вы то ни было, но последнюю его фразу – «до свидания» в ответ на ее «прощай» – она восприняла как свою победу. Ее женское самолюбие было удовлетворено – это видно по ее горделивой походке… И как ему хотелось догнать ее! Вообще-то и сейчас еще не поздно. Нет, он не побежит за ней, ни за одной женщиной Казаков больше не побежит…
Виолетта права; уязвленный ее предательством – иначе Вадим Федорович никак не мог назвать то, что она сделала, – он, писатель, разочаровался в женщинах. И она сочла своим долгом прийти к нему на встречу с читателями и откровенно сказать, что он, Казаков, не прав?.. «Ты еще встретишь героиню своего нового романа…» – сказала Виолетта.
И, уже спускаясь по бесконечной лестнице эскалатора вниз, Вадим Федорович подумал: в ведь и он нынче одержал над собою трудную победу! Разве длинными ночами в Андреевке он не мечтал именно о такой встрече с Виолеттой? Когда она придет и скажет, что совершила ошибку и согласна вернуться к нему. И вот она пришла и сказала. Почему же он оттолкнул ее? Наверное, потому, что, если бы побежал за ней, как собачка, которую поманили, – так, кажется, она выразилась? – он никогда бы себе этого не простил. Соболева и сейчас была дорога ему, но, очевидно, нельзя вернуть то, что потеряно. А потеряно уважение к ней. Не хватало еще, чтобы он потерял уважение к себе!..
Вспомнились поразившие его слова Эдмона Гонкура из его дневника: «Человек, который углубляется в литературное творчество и расточает себя в нем, не нуждается в привязанности, в жене и детях. Его сердце перестает существовать, оно превращается в мозг».
Неужели это и к нему, Казакову, относится?
4
Глеб встретил Олю у института, и они пошли по залитой солнцем улице к набережной Невы. Радовали глаз зеленые островки газонов, окутавшиеся листьями деревья в скверах, на больших клумбах у некоторых зданий проклюнулись первые бледно-розовые цветы, Кое-где уже на чугунным решеткам ползли вверх вьющиеся растения, Над головой стремительно проносились ласточки, выбирая себе подходящие места для гнезд.
Высокий, со спустившейся на лоб русой челкой, Глеб прищуривал глаза от солнца, то и дело обгонял девушку, но потом замедлял шаги. Он явно был чем-то озабочен, однако Оля не торопила его, ни о чем не спрашивала. С Глебом можно было и помолчать, подумать о своем. Скоро сессия, а потом каникулы. Глеб приурочил свой отпуск к ним. Он предложил Оле вдвоем отправиться в туристическое путешествие по Карелии, сказал, что у него есть отличная разборная байдарка, спальные мешки, за зиму заготовил разных консервов, в общем, обо всем подумал, кроме одного: Оля не была уверена, что путешествие вдвоем на байдарке – это лучшее, что можно было бы придумать на лето. Колебалась она еще и потому, что никогда не путешествовала таким образом. Ася Цветкова расхваливала юг, море, золотые пляжи, прогулки по нарядной набережной, а Глеб взахлеб рассказывал о прелестях жизни на природе, о замечательных рыбалках, диких нехоженых тропах, быстрых чистых реках и тихих глубоких озерах, где водятся огромные щуки и судаки, А какие прекрасные ночи на берегу в палатке! Над головой звездное небо, луна, и никого рядом, только он и она… Постепенно Оля и сама заразилась его энтузиазмом, один раз ей даже приснилось, что они с Глебом плывут по порожистой речке, на берегах ощетинились корягами старые поваленные деревья, на пути байдарки то и дела возникают в водоворотах белой пены гладкие камни, валуны, лодчонку их крутит-вертит быстрое течение, а впереди поджидает водопад… С каменистого уступа широкая бурлящая полоса воды с грохотом срывается вниз, в ущелье. Глеб сидит к водопаду спиной, орудует деревянными веслами и не видит опасности, а Оля с ужасом смотрит на приближающуюся пенистую полоску, после которой начинается крутой обрыв, и от страха ничего вымолвить не может. Глеб смотрит на нее, смеется, ветер залепил волосами его голубые глаза. Большие белые птицы пронзительно кричат над их головами… В этот момент Оля проснулась.
– У тебя паспорт с собой? – озабоченно спросил Глеб.
– Уж не ведешь ли ты меня в загс? – улыбнулась Оля.
– Ну да, – сказал он.
Девушка остановилась – они как раз вышли на набережную Фонтанки, – взглянула ему в глаза. Глеб выдержал ее взгляд, ничто не дрогнуло в его чуть тронутом загаром смуглом лице. Распахнутый воротник голубой рубашки открывал крепкую шею, на подбородке блестел оставшийся после бритвы золотистый волосок.
– Ты серьезно? – тихо спросила она.
– Зачем тянуть? По-моему, все ясно…
– Это тебе ясно! – возразила она. – А мне еще год учиться!
– Я разве против? – улыбнулся он.
Улыбка у Глеба красивая, мужественное лицо его сразу становится мягким, добрым, а вот когда хмурится, в чертах лица и в светлых глазах появляется холодность. Это выражение его лица и глаз Оле не нравится. Наверное, такими глазами Глеб смотрел на своего противника на ринге.
– Глеб, ну давай еще немножко подождем? – умоляюще посмотрела она ему в глаза. – Ну хотя бы один год.
– Что пошли за времена! – развел руками Глеб. Они стояли у чугунной ограды, за которой медленно проплывала длинная, будто лакированная, красная с белым лодка. – Любимую девушку приходится чуть ли не силком тащить в загс!
Наверное, он произнес эти слова громко, потому что три пары гребцов в одинаковых спортивных майках и трусах весело рассмеялись, а звонкий юношеский голос сказал:
– На такой девушке любой с удовольствием женится! Рулевой, право руля! Держать по направлению к загсу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88