Последний раз «Вятку» отремонтировал Андрей Абросимов – он поставил новые колеса, тормоза, систему зажигания. Мотороллер два сезона побегал и снова вышел из строя. А теперь вот Саша занялся им.
– Вывел бы ты его, горе-мастер, за ворота и там ковырялся, – не мог успокоиться Григорий Елисеевич. – Накапаешь тут масла, да и бензином воняет.
– Бак пустой, – буркнул Саша.
Выпрямился во весь свой внушительный рост, отвел испачканной рукой длинные желтые волосы с глаз, собрал в брезентовую сумку инструмент и молча повел мотороллер со двора. Плечи у него широкие, но еще спортивной крепости юноша далеко не достиг. Впрочем, утверждают, что для овладения приемами дзюдо необязательно быть очень сильным, тут необходимы ловкость, увертливость, хорошая реакция. Андрей Абросимов и Саша Казаков вчера померились силами на берегу речки. Андрей владел боксом, самбо, в армии был в десантных войсках, да и на вид богатырь – недаром все Абросимовы говорят, что он пошел в своего могучего прадеда Андрея Ивановича Абросимова, похороненного в Андреевке.
Прочитав в детстве книгу отца, в которой рассказывалось о подвиге Абросимова, Андрей решил взять себе фамилию прадеда. Написал заявление, сходил куда надо и получил паспорт на фамилию Абросимов. Матери все это не очень понравилось, а отец по этому поводу ничего не сказал. Андрей Иванович и для него был легендарной личностью. Андрей собрал редкие старинные фотографии прадеда, пожелтевшие вырезки из газет с его портретом. Пожалуй, это был его первый архив. Папка с бумагами Абросимова лежала с самыми дорогими для Андрея предметами – спортивными значками, воинскими благодарностями, стихами.
Андрей без труда справился с Сашей, раскритиковал его тренера. Кстати, в этом модном виде спорта подвизалось немало деляг и ловкачей, которые аккуратно взимали с учеников пятерки и десятки, а преподавали приемы как бог на душу положит. Саша ничего не сказал своему двоюродному брату, но сомнения насчет тренера запали ему в душу. Говорит тот красиво, сулит сделать всех великими бойцами, а Андрей одной рукой с ним, Сашей, справился… Когда зашел разговор о разных стилях борьбы, Андрей сказал, что каратэ в переводе с японского – «пустая рука». Саша об этом впервые услышал, да и каратэ он знал понаслышке.
К ужину во дворе Абросимовых появился Миша Супронович. Дерюгин, увидев его, сморщился, как от зубной боли, и демонстративно ушел на свою половину. Мишу это ничуть не смутило. Подойдя к Нине и Наде Дерюгиным – они чистили скользких окуней у колодца, – присел на лужайку, снизу вверх взглянул на молодых женщин.
– Опять подшофе, Миша? – добродушно осведомилась Нина Григорьевна.
– Тут у вас писатели-поэты, – растянул толстые губы в ухмылке Супронович. – Рабочему классу нет никакого внимания.
– Где ты работаешь, Миша? – спросила Надя.
– На промкомбинате слесарю, – ответил он.
– Вроде бы в прошлом году ты работал на железной дороге?
– Я не папа Карла, чтобы рельсы да шпалы таскать на своем горбу, – заметил Миша. – Мне в слесарке непыльно… – Он бросил взгляд на крыльцо, где появился Григорий Елисеевич: – Чего это отставной полковник на меня косится, как на врага народа?
«Ты и есть враг! – чуть было не вырвалось у Нади. – Хоть помолчал бы!»
Миша Супронович каким-то образом разнюхал, что Нина Дерюгина вовсе не родная дочь Григория Елисеевича. Настоящий отец Нины бросил ее мать, когда Нина еще и на свет не появилась. Девочка выросла, ничего не зная об этом. А несколько лет назад, когда Нине уже было шестнадцать, Миша взял и все ей рассказал. Конечно, для девушки это было потрясением. Родителям пришлось рассказать ей всю правду. Жив ее отец, Рыбин, или его уже давно на свете нет – этого никто не знал. Он уехал из этих краев за полгода до рождения Нины и больше здесь не появлялся. Дерюгин не мог простить Мишу Супроновича и за глаза называл его змеиным выкормышем.
Миша был внуком Леонида Супроновича. Правда, он этим не хвастал. Внешне он совсем не походил на бывшего бургомистра: невысокий, кривоногий, с острым лицом, глаза маленькие, неопределенного цвета, губы толстые, вечно кривятся в непонятной усмешке. Он рано начал выпивать, сменил в Андреевке уже несколько мест работы. Когда появлялся у Абросимовых, Дерюгин ходил по двору мрачнее тучи, бросал на него испепеляющие взгляды, но этим его негодование и ограничивалось. В общем-то Миша открыл Нине правду о ее родном отце. Удивительно лишь, откуда он про это пронюхал. Никто в Андреевке не знал, что Нина – не родная дочь Григория Елисеевича. Но у Миши Супроновича было какое-то собачье чутье на чужие тайны. Выведав что-либо неприятное про односельчан, он при удобном случае ставил их в самое неловкое положение. Мишу Супроновича не любили в Андреевке. Здесь-то все знали, кем был в годы войны его дед. Была в Мише какая-то подлинка, она сидела у него внутри, как червоточина в яблоке. Ко всему прочему он еще был завистлив. Когда Васька Петухов, монтер радиотрансляционной сети, выиграл по лотерее «Запорожец», Миша Супронович весь извелся от зависти. Накупил на всю зарплату лотерейных билетов, хвастался, что выиграет «Волгу», но выиграл лишь пылесос да электробритву «Харьков»… Зато как он радовался, когда Васька врезался на машине в телеграфный столб, своротил набок капот и выбил стекло.
– Ты только неприятные вещи говоришь, – неприязненно посмотрела на него Надя, бросая вычищенного окуня в эмалированный таз.
– А папашка ваш ходит по поселку как нищий, – скривил рот в улыбке Миша. – Говорят, денег куры не клюют, большая пенсия, а все еще донашивает свои военные галифе да кителя…
– Не задевай отца, – оборвала Надя.
– Миша, у тебя голова болит? – участливо взглянула на него Нина.
Она была добродушной, склонной к полноте женщиной. Зла на Мишу не помнила, относилась к нему как к родственнику, не раз давала деньги, когда он заявлялся с утра с тяжелой головой.
– Разве меня за стол позовут! – вздохнул Миша, кивнув на крыльцо, где курили мужчины. – Родственники называются! Кто я? Рабочая косточка, вон у меня какие руки… – Он выставил перед собой огрубевшие, все в трещинах ладони. – А они интеллигенты! Ничего, я еще тоже свое последнее слово не сказал… Обо мне еще многие услышат…
Все знали, что Миша пишет какие-то стихи, но вслух он их никому не читал.
Нина пошла в дом, а немного погодя вышла, что-то пряча под наброшенной на плечи вязаной кофтой. Миша проворно вскочил с травы, мигнул, мол, зайдем за колодец, там ему Нина отдала бутылку вермута и кусок красной рыбы с хлебом.
– Как нищему подают христа ради на паперти, – пробурчал он, проходя к калитке мимо женщин.
– Наглец! – сказала Надя, провожая его сердитым взглядом. – Никогда ничем не бывает довольный. А пусти его в дом – так всем со своей мерзкой ухмылочкой наговорит гадостей!
– Родственник он нам как-никак, – ответила Нина.
– От таких родственников лучше держаться подальше…
– Какой есть, такой уж и есть, – вздохнула Нина.
– Вспомни про его деда, Леньку Супроновича, – взглянула на сестру Надя. – Фашист! Родного отца не пощадил и чуть брата не повесил.
– Ну, Миши-то тогда и на белом свете не было, – добродушно заметила Нина.
– Противный он, – сказала Надя и, стряхнув с платья рыбью чешую, встала и пошла в дом. У крыльца обернулась. – А ты у нас добренькая, Нина, тебе гадости делают, а ты по головке гладишь!
– Он ведь правду сказал… – ответила Нина, сообразив, что имела в виду сестра, однако по полному лицу ее скользнула тень.
* * *
– Ну как тебе моя Андреевка? – спросил Андрей, шагая по узкой песчаной тропинке вдоль путей. Он даже не отдал себе отчета в том, что назвал поселок «моя Андреевка».
– Тихо здесь и немного печально, – ответила Мария, покусывая зеленый стебелек.
– Печально? – удивился Андрей. – Скорее – торжественно.
– Я завидую: вы все такие дружные, каждый год тут собираетесь вместе, а я почти не знаю своих родственников. Приезжают откуда-то, ночуют у нас, набивают сумки и чемоданы покупками и уезжают. Не все имена даже помню. А мы к ним вообще не ездим. У нас дача в Репине.
Рельсы серебристо блестели впереди, фонарь светофора просвечивал насквозь, и не понять было, какого он цвета. Над лесом плыли облака, солнце клонилось к закату, окрест колыхалась прозрачная предвечерняя тишина. С зеленых низин по обе стороны откоса плыли запахи цветущих трав, из бора доносилось приглушенное кукование кукушки. Нет-нет в промежутках вскрикивала птица. Голос у нее звучный, басистый. «Бум-там! Бум-там!» – возвещала птица. Иногда из-под ног выскакивал маленький камень и звонко цокал по рельсу. И этот тонкий мелодичный звон будил в душе Андрея далекие воспоминания о том, как он здесь зимой чуть не заблудился в бору. Его там в сумерках разыскали Лариса Абросимова и Иван Александров, ее дружок… Интересно, поженились они или нет? Вряд ли, Лариса, говорят, уехала в Москву, к отцу… Они ведь тоже нынче должны были приехать в Андреевку, но почему-то не приехали. Павел Дмитриевич стал большим человеком – заместителем министра народного образования республики. С отцом они часто встречаются, когда тот ездит в Москву. Зимой Павел Дмитриевич приезжал в Ленинград, ночевал у них. Кажется, тогда он говорил, что Лариса закончила МГУ и вышла замуж… А вот за кого – Андрей постеснялся спросить. В Андреевке он после возвращения из армии не был, так что никаких местных новостей не знает.
Народу в доме собралось много – приехали из самых разных городов России. У всех свои новости. Мельком видел старика Семена Яковлевича, он пришел с палочкой. Лысый, лишь на висках седые клочки, а говорили, у него в молодости была пышная шевелюра. А тетя Варя пережила своих младших сестер – Тоню и Алену. Сначала умерла от сердечной недостаточности жена Дерюгина – Алена Андреевна, а через несколько лет бабушка Андрея – Антонина Андреевна. Андрей на похоронах не был. И бабушка и тетя в его воспоминаниях представали живыми, заботливыми. Для себя он сделал вывод, что так оно, пожалуй, и лучше – помнить близких людей не в гробу, а живыми, веселыми. И старался на похоронах не бывать, хотя и понимал, что это не по-родственному. Близко со смертью ему еще не приходилось соприкасаться в своей жизни. И вот авария на шоссе. Жив ли будет этот автомобилист? Они с Марией довезли его до ближайшей больницы, потом Андрей объяснялся с инспектором ГАИ…
– Я все думаю о том человеке… – сказала Мария. – Как ты думаешь, выживет ли он?
– Выкарабкается, – ответил он. – Врач сказал, что раны опасные, но жить будет.
– У чего такое белое лицо было, – вспоминала Мария. – Вот говорят – в лице ни кровинки… Я думала, это фраза, а на самом деле так бывает… Его жене сообщили?
– Если он женат…
– Все нормальные люди бывают женаты, – очень серьезно произнесла девушка.
– А мы с тобой нормальные? – с улыбкой посмотрел на нее Андрей.
– Ты на что намекаешь? – помолчав, спросила она.
– Мы ведь еще не женаты…
– Андрей, уж не скрываешь ли ты от меня – человек этот умер?
– Жив, жив он, – убежденно сказал Андрей.
Он и сам не мог понять, почему не рассказал Марии про то, что отдал двести граммов своей крови неизвестному автомобилисту. Потребовалось срочное переливание крови, и в маленькой поселковой больнице не оказалось нужной группы, а у Андрея как раз такая в паспорте записана. Отдала свою кровь и медсестра. Врач порекомендовал ему после переливания крови не ехать в этот день на грузовике, но разве мог он пропустить семейное торжество в Андреевке? Да и грузовик ждали в Климове…
– Ты что-то от меня скрываешь? – пытливо заглядывала ему в глаза Мария.
– Пока у меня нет от тебя никаких тайн, – улыбнулся он, решив попозже все же рассказать ей о случае в сельской больнице.
– Хорошо, чтобы у нас никогда не было тайн друг от друга, – вздохнула девушка.
– Аминь, – обнял ее за плечи Андрей.
За светофором они повернули и пошли обратно в поселок. Кукушка замолчала, зато над головами засновали ласточки, а выше над ними носились стрижи. От деревьев на откосы упали длинные неровные тени, пчелы перелетали через насыпь, спеша в ульи с последним взятком. Бесшумно мельтешили в солнечных лучах большие сиреневые стрекозы. Мария с наслаждением вдыхала чистый лесной воздух, светлые глаза ее были такого же цвета, как вода в Лысухе, на губах – задумчивая улыбка. Андрей сбоку смотрел на нее и тоже улыбался: девушка нравилась ему, только поэтому он и решился взять ее с собой в Андреевку. Он знал, что отец ничего не скажет, – Вадима Федоровича вряд ли чем удивишь, а вот Дерюгин и Федор Федорович – овдовев, они вдвоем теперь жили каждое лето в доме – обязательно привяжутся: кто она и откуда? В доме и так не повернуться… Андрей первым делом договорился с Супроновичами, что Мария переночует у них. Ей отвели маленькую комнату наверху, но Мария попросилась на душистый сеновал…
У Марии овальное лицо с маленьким пухлым ртом, длинные черные ресницы, которые не нужно удлинять, белая высокая шея. Пожалуй, самое красивое в ней – это глаза. Огромные, очень выразительные, чистые. Человек с такими глазами не может солгать, обмануть. Не очень-то уж большой был у Андрея Абросимова жизненный опыт в его двадцать четыре года, но в Марии он почему-то был уверен, как в себе самом. Встретились они в университете на литературном вечере, где Андрей читал свои стихи. Он еще со сцены заметил глазастую девушку с длинными каштановыми волосами. Так часто бывает, когда выступаешь с трибуны, – выберешь кого-нибудь в зале и смотришь только на него. Андрей смотрел на девушку, а она на него… Потом, когда они ближе познакомились, оказалось, что она тоже сочиняет стихи, только стесняется их читать перед другими. Андрею она их почитала. Он честно высказал ей свое мнение: стихи слабые, подражательные – что-то от Марины Цветаевой и что-то от Анны Ахматовой. Тут, он думал, и закончится их знакомство, но девушка мужественно восприняла критику. Он ожидал, что уж сейчас-то она, в свою очередь, на него обрушится, но Мария сказала, что читала стихи Андрея в газете «Смена», в университетской многотиражке – они ей очень нравятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88