Но старое, отжившее яростно цеплялось за свои привилегии, шипело, как залитые водой уголья, распространяя удушливую вонь. Трудно некоторым людям было поверить, что к старому возврата больше нет. Надеялись снова дождаться своего часа… Но не надо быть философом или провидцем, чтобы не понять, что большие надежды, вспыхнувшие в сердцах честных людей, кто-либо сможет погасить. Колесо истории невозможно повернуть вспять!
Шел 1987 год.
Оля Казакова, с распущенными по плечам белокурыми волосами, шагала по Моховой улице. Институт находился всего в десяти минутах ходьбы от дома. Окна зданий блестели: через две недели Первомай. И хотя весна ранняя, погода в Ленинграде в любой момент может измениться – уже было, когда после погожих теплых дней свирепо налетал с Финского залива холодный порывистый ветер, сковывал льдом раструбы водосточных труб, а ночью ударял мороз со снегом. Весна вместе с теплом и солнцем принесла с собой и очередную волну гриппа. Пронеслась эпидемия над городом, подобно метели, и быстро исчезла, на этот раз без тяжелых последствий. Видно, и гриппозным вирусам не под силу противостоять теплу, солнцу.
У дома на улице Чайковского Олю поджидала Ася Цветкова. В отличие от Оли, у нее волосы коротко подстрижены. Под глазами девушки синие круги, лицо осунулось.
– Я думала, ты опять со своим Валерой укатила в Прибалтику, – сказала Оля.
Ася три дня подряд не была в институте. Телефона у нее нет, и Оля решила, что подруга развлекается. Цветкова считалась способной студенткой, часто снималась на «Ленфильме», поэтому на ее пропуски занятий смотрели сквозь пальцы.
– В Прибалтику? – усмехнулась Ася. – Я думаю, мой Валерик скоро укатит куда-нибудь подальше…
– Поссорились, что ли?
– Ты же знаешь, что с Валерой невозможно поссориться, – отозвалась Ася. – Наверное, поэтому я столько времени с ним не могла расстаться.
– А теперь вдруг рассталась? – заглянула в глаза подруге Оля. – И надолго?
Обычно веселая и насмешливая, Ася была нынче тихой и печальной. И светлые глаза покраснели, будто она плакала.
– Расстались… Разлучили нас, Оля! И видно, навсегда.
– Попался? – сообразила наконец Оля. – Арестовали его?
– Пять лет получил Валерик, – ответила подруга. – Оказывается, он и раньше попадался на фарцовке, но, как говорится, отделывался легким испугом, а тут взяли его с поличным.
– Я тебе и раньше говорила, что все это добром не кончится…
– Ну дура я, Олька, дура! – вырвалось у Аси. – Ну почему мне так не везет? У тебя чудесный парень Глеб, а я связалась с уголовником!
– То-то он не слишком убивался, когда его обчистили! – насмешливо заметила Оля.
– Это-то его и сгубило, – вздохнула Ася. – Он решил как можно быстрее восстановить все то, что потерял. Развил бурную деятельность и погорел.
– Я давно заметила, что тебе больше нравятся, как ты говоришь, «крутые ребята», – вздохнула Оля.
Ей было жаль подругу, но, с другой стороны, не могла удержаться, чтобы не упрекнуть ее: ведь сколько раз предостерегала Асю от сомнительных связей! И до Валеры были у нее знакомые деляги…
Подруга посмотрела на нее, усмехнулась:
– Это тебе, Олька, повезло: у тебя отец – писатель, мать – художница, брат – умница… А ты не удивилась, что я тебя ни разу домой к себе не пригласила? Отец мой спился и сгинул, не знаю даже, жив ли он. Мать – торговка, только и думает о барыше да копит на старость… Ты бы посмотрела, что у нас дома. Одни ковры и хрусталь. С детства только и слышу: «Ищи, дочка, богатенького мужика, нынче инженеры да учителя не в моде… Кто умеет деньгу загребать, тот и человек! С таким никогда не пропадешь…» А вон как все повернулось.
– Ты мне никогда про это не рассказывала, – проговорила Оля.
– Хвастать-то было нечем, подружка! – грустно усмехнулась Ася. – Мать – мещанка, в квартире – магазин!
Они уселись на единственную некрашеную скамью в сквере напротив Олиного дома, под черной липой с набухшими почками. Неподалеку от них, на детской площадке, играли мальчик и девочка, они что то строили на песке. Мама в расстегнутом плаще сидела на деревянном раскрашенном слоне и читала газету. Изредка отрываясь от нее, бросала рассеянный взгляд на играющих детей. Стайка воробьев галдела на чугунной ограде.
– Ты понимаешь, Олька, он ведь по сути неплохой парень! – заговорила Ася. – Нежадный, внимательный, может, немного вульгарный, но мне с ним было легко и весело, и он любил меня.
– Носи ему передачи, – сказала Оля.
– А ты жестокая, Ольга! – сбоку посмотрела на нее подруга.
– Я не могу лить слезы по человеку, который занимался такими делами. Он знал, на что шел. Работа была для него прикрытием, а сам делал деньги, как ты говоришь… И на ком? На таких дурочках, как мы с тобой!
– Да разве мы в этом виноваты? – воскликнула Ася. – Не будь таких, как Валера, мы все ходили бы в уродливых платьях, носили бы жуткую обувь! Как ты одета? Пальто – итальянское, сапожки – голландские, свитер – финский… И где ты все это купила? В магазине? Черта с два! А теперь, как и все, будем в очередях стоять за дефицитом или снова искать нужного человека.
– Спекулянта, – вставила Оля.
– Надо сказать, что он с меня не драл за тряпки и обувь по три шкуры, как с других, – поделилась Ася. – Привыкла к нему: когда его забрали, поверишь, места себе не находила! Посмотрела бы ты сейчас на него. Всегда такой модный, прикинутый, а теперь стоит у решетки наголо остриженный, несчастный, бледный…
– Я сейчас заплачу…
Оле не верилось, что Ася переживает всерьез. Не такой она человек, чтобы беды других принимать близко к сердцу. Или она, Оля, действительно плохо знает свою подругу? Такая болтушка, а про мать и отца никогда словом не обмолвилась… И ведь верно, Оля ни разу у нее дома не была. Кажется, лишь раз подруга сказала: дескать, родители разводятся, и дома бывать ей тошно…
– Ты удивляешься, что я нашла в Валерике? – произнесла Ася. – Родственную душу, если хочешь знать. Мы – два сапога пара… У тебя Глеб – способный инженер-конструктор, высокий, симпатичный, любит тебя… Почему же ты не выходишь замуж за него?
– Может быть, и выйду, – неуверенно ответила Оля.
– Может быть… – усмехнулась подруга. – Чего же ты колеблешься? Тебе встретился положительный герой нашего времени. Глеб не опустится до спекуляции тряпками. Выходи за него замуж! Правда, зарплата у него не ахти какая, но разве это имеет для любви какое-либо значение?
– При чем тут зарплата? Я еще в себе самой не разобралась… – сказала Оля.
– Я тоже за Валерика не собиралась выходить замуж, – помолчав, сказала Ася. – Я не уверена, что вообще выйду замуж. Глеб тебе еще не ставил условий?
– Каких? – удивилась Оля. Пожалуй, условия она могла поставить Глебу. Он на все был согласен, лишь бы она вышла за него.
– Дескать, порви с театром, с кино… Ну, не сейчас, понятно, а когда закончишь институт.
– Он мне не будет ставить никаких условий, – твердо ответила Оля.
– Не будь, подружка, наивной! – продолжала Ася. – Это сейчас. А как станешь его женой, начнешь до ночи пропадать в театре, сниматься в кино, ездить на гастроли… Он или заставит тебя, если по настоящему любит, бросить искусство, или тебя бросит. Сколько было таких случаев… Мужчины – собственники и не хотят красивую жену делить ни с кем, даже с искусством.
– Глеб не такой…
– Откуда ты знаешь, какой он будет муж? – возразила Ася. – Одно дело – ухаживать за девушкой, другое – жить годы с женой. Чего надо нормальному мужчине? Домашний очаг, преданная, работящая жена, которая еще будет воспитывать и детей. Кажется, снова пошла мода на двух-трех и больше детишек? Мужчина всеми правдами и неправдами стремится поскорее закабалить жену, приковать цепями к этому самому домашнему очагу! А наша профессия как раз и не позволяет женщине быть покорной мужу-собственнику. Мы жаждем славы, аплодисментов, поклонения…
– Послушаешь тебя, так артистке вообще нельзя выходить замуж!
– Великие актрисы были одинокими, – сказала Ася, – рано или поздно единственной их любовью становился театр.
Воробьи скатились с чугунной ограды, с чириканьем запрыгали серыми комочками по желтому песку, ничуть не боясь детишек. Напротив на третьем этаже распахнулось окно, женщина с белыми обнаженными руками выставила на подоконник глиняный горшок с бледно-лиловыми цветами. Этажом выше на балконе мужчина в синей майке возился с большим аквариумом – то ли чистил его, то ли что-то прилаживал на дно.
– То великие актрисы, – улыбнулась Оля. Слова подруги произвели на нее впечатление.
– Твой брат опять отличился, – сказала Ася. – Вот уж кому повезло с мужем, так это Маше!
– Ты это про что? – спросила Оля.
– Газет не читаешь? – покосилась на нее подруга. – Была маленькая заметка, что Андрей Абросимов под Торжком задержал двух опасных вооруженных преступников. По-моему, его даже чем-то наградили.
Оля ничего про это не слышала, газету тоже не читала. Вообще-то, на Андрея похоже! Вчера был на улице Чайковского, вечером пили чай, брат расспрашивал про Андреевку – Оля с отцом только что вернулись оттуда – и словом не обмолвился про схватку с бандитами. Отец говорил, что Андрею не следовало бы становиться писателем. Одно дело – схватываться в открытую с хулиганами и бандитами, надеясь на свои кулаки, а другое – утвердить себя в литературном мире, где даже самая ожесточенная борьба ведется исподволь, скрытно, с улыбками и лицемерными комплиментами друг другу. Отец предрекал Андрею трудную судьбу. От знакомых москвичей Казаков узнал про ссору Андрея с главным редактором журнала, который вроде бы и не прочь был напечатать его афганскую повесть. Брат не пошел ни на какие уступки. Впрочем, отец и сам всегда поступал так же.
– Узнаю Андрея! – рассмеялась Ася. – Настоящие герои держатся в тени – он даже тебе не похвастался о своем мужественном гражданском поступке, как написано в газете?
– Я заметила, что хвастают чаще своими мнимыми подвигами как раз слабаки, которые разве что с женщиной могут справиться, а сильные, смелые люди, даже совершив подвиг, считают, что это в порядке вещей. Андрей как раз относится к таким людям, – заметила Оля, а про себя подумала, что брат мог бы ей-то рассказать о случившемся…
– Какой странный мир! – задумчиво глядя на играющих детей, произнесла Оля. – Один, рискуя свободой, занимается спекуляцией ради наживы, другой, рискуя жизнью, схватывается с бандитами…
– Андрей другим быть не может, – сказала Ася.
– И слава богу, – улыбнулась Оля.
– Есть у него хоть какие-нибудь недостатки? Сколько я его знаю, он всегда был для меня идеалом мужчины.
– Недостатки? – наморщила белый лоб Оля. – Как же, есть! По утрам он так же, как герой из романа Юрия Олеши «Зависть», поет в клозете.
– У него хороший голос?
– В том-то все и дело, что ужасный! Ему еще в детстве медведь на ухо наступил!
– Собака лаяла-а на дядю фраера-а… – невесело пропела Ася.
– На кого? – удивилась Оля.
– Валерик так напевал, бреясь по утрам, – сказала подруга.
– Это что-то из уголовного репертуара, – заметила Оля.
– Ох, не до песен сейчас ему! – вздохнула Ася. – Наверное, волком хочется завыть на луну. Всю жизнь как сыр в масле катался, а теперь спит на жестких нарах…
– Может, поумнеет…
– Вот ведь какая штука, подружка, Валера не считает себя виноватым, говорит, что ему просто не повезло.
– Трудные времена наступили для мелких и крупных жуликов, – безжалостно сказала Оля.
3
Вадим Федорович полтора часа просидел за письменным столом, но не написал ни строки. За окном бушевала солнечная весна, гомонили на крыше голуби, на детской площадке чирикали воробьи, слышались веселые голоса ребятишек. Где-то внизу равномерно шаркала об асфальт метла дворника. Запах молодой клейкой листвы – во дворе дружно распустились старые липы – будоражил, вызывал в душе легкую грусть. Не успел приехать из Андреевки, как снова властно потянуло туда.
Взглянув на часы, Вадим Федорович отодвинул пишущую машинку на край письменного стола, взялся за газеты. Оля доставала их из почтового ящика и складывала на тумбочку возле письменного стола. Интересно, сама она прочитывает их? «Комсомольскую правду» и «Смену» он выписывает специально для нее.
Зацепившись взглядом за знакомую фамилию – Луков, Казаков углубился в большую статью в еженедельнике. Мелькнула было мысль, что Николай Луков опять, наверное, проехался по нему, Казакову, однако своей фамилии на этот раз не встретил. Московский критик вдруг обрушился на поэта Роботова и на Алферова, которых всегда раньше ставил в пример всем другим писателям, называл их классиками, даже один раз договорился до того, что сравнил Алферова и Монастырского с Уильямом Фолкнером. Дескать, мы, русские, восхищаемся зарубежными писателями, а у себя под носом не замечаем своих Хемингуэев, Фолкнеров, Стейнбеков… Такая беззастенчивая похвальба, помнится, вызвала недоумение других критиков. И вот Николай Луков, вскользь покаявшись, что и сам грешен, мол, в свое время хвалил этих литераторов, теперь якобы прозрел и решил откровенно высказать свое мнение о них, их книгах, которые залеживаются в книжных магазинах, на полках библиотек. Да, мы, критики, ошибались, больше того, добровольно заблуждались по поводу некоторых писателей, попавших в «обоймы», хвалили за все, что бы они ни опубликовали. Хвалили по инерции, да и что греха таить, нас, критиков, подталкивали на это сами же литераторы, занимающие руководящие посты в Союзе писателей и журналах…
Казакову стало неприятно читать эту муть: Луков был давно ему ясен, этот, как говорится, ради красного словца не пожалеет и родного отца… Удивило его другое – неужели наконец-то грянут долгожданные перемены? Большие изменения произошли в кинематографии, к руководству пришли молодые энергичные люди, которые не боятся открыто говорить правду. Признали, что за последнее десятилетие экран наводнили серые, бездарные ленты, за которые награждали, давали высокие премии. Если уж стали менять свое обличье такие ловкачи от литературы, как Луков, значит, свежий ветер подул и в литературе и искусстве!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88