Однообразная жизнь отупляет. Первые месяцы после рождения сына у нее не было времени даже книжку почитать. Иван помогал ей, но не будет ведь он каждый день стирать пеленки и катать сына по улице в коляске? У него работа тоже нервная. Иногда по целым суткам не бывает дома. В подчинении у мужа столько молодых летчиков-истребителей, да и сам он не пропускает ни одного вылета. Жанна привыкла к шуму реактивных самолетов над головой – аэродром был не так уж далеко от городка, – ночным вызовам мужа, тревогам, воздушным учениям. Никто в городке не удивился, что Александров привез из Андреевки беременную жену. И они с мужем договорились никому не говорить, что Витя не его сын…
Услышав, как стукнул лифт, Жанна проворно завернула вещи в бумагу и сунула в шифоньер. И только тут увидела на кресле маленький стереомагнитофон с наушниками. Вспомнила, что муж восхищался таким: дескать, можно носить в кармане, а звучит, как настоящий большой стереомагнитофон, правда, для этого нужно надеть наушники. Жанна в подобной технике не разбиралась, не знала даже, как нужно его включать… Магнитофон она перед самым отъездом подарит мужу – вот обрадуется! Да, а что она ему скажет? Скажет, что мать дала ей денег на покупку кольца с камнем, а она решила сделать мужу подарок…
Жанне стало неприятно от одной мысли, что придется лгать мужу. Лгать она не любила, как и Иван. Но иначе он ни за что не примет ее подарок, уж она-то знает своего мужа!..
Александров возвратился в половине третьего. Он был возбужден и прямо с порога стал с восхищением рассказывать о своих впечатлениях от Третьяковской галереи. Сказал, что, наверное, с полчаса стоял перед гигантской картиной Александра Иванова «Явление Христа народу». И самое удивительное – в толпе верующих обнаружил полуголого человека, поразительно похожего на его отца…
Жанна с улыбкой накрывала на стол в большой комнате. Проснулся Виктор, отец взял его на руки, а потом опустил на паркетный пол. Сын, смешно переставляя толстые ножки, засеменил к матери. Он совсем недавно научился ходить. И научил его Иван. Когда Виктор впервые в жизни сделал несколько шагов и шлепнулся на пол, Иван рассмеялся и сказал:
– Я тебя научил ходить, я тебя научу и летать, Витек!
Жанна ничего не сказала мужу про нежданный приход Маргарет и подарки от отца.
2
Вадим Федорович шагал по наезженной велосипедистами тропинке вдоль железнодорожных путей. По обеим сторонам высокой насыпи тянулись сосны, вершины их купались в золотистом багрянце угасающего дня. В этот предвечерний час всегда было тихо, лишь редкие птичьи трели доносились из кустарника, подступившего к вырубкам. Солнце еще тяжело висело над соснами, оно утратило свой ослепительно желтый цвет, стало больше и побагровело. Редкие облака излучали все цвета радуги, а само небо было светло-зеленым, с широкой багровой полосой в том месте, куда собиралось зайти солнце.
Недалеко от висячего железнодорожного моста через Лысуху Казаков вдруг увидел на опушке лисицу – она неторопливо трусила к речке. Гладкий красноватый мех ее блестел, острая мордочка со стоячими ушами будто хитро улыбалась. Лиса наверняка его заметила, но делала вид, что не обращает внимания. Пушистый хвост ее равномерно отклонялся то в одну сторону, то в другую. Вадим Федорович, замерев, смотрел на рыжую красавицу. И, будто зная, что человек на путях ничего ей худого не сделает, лисица нырнула в камыши, грациозно переплыла неширокую речушку и, выйдя на другой берег, внимательно посмотрела на человека. А потом произошло нечто загадочное: хищница только что стояла на берегу и вдруг исчезла, будто растворилась в воздухе. И самое удивительное – вблизи не было ни кустарника, ни камыша.
Вадим Федорович улыбнулся: впервые он увидел здесь лисицу, хотя много лет подряд совершает вечернюю прогулку по этому маршруту. Зайца видел, ласку, ужей, а вот лисицу встречать не доводилось! Недавно в Андреевке умер последний охотник Корнилов. Он уже лет десять не охотился, сидя на завалинке у своего высокого дома, рассказывал внукам охотничьи байки. Не стало охотников, и зверье появилось. Федор Федорович Казаков рассказывал, что видел в лесу у Утиного озера медведя, а лосей встречал несколько раз, однажды даже лосиху с двумя лосятами.
Чтобы не возвращаться домой знакомым путем, Вадим Федорович спустился у моста вниз и вышел на большой зеленый луг с редкими могучими красавицами соснами. Он называл этот луг альпийским. Почему-то воображение рисовало времена Робина Гуда, братьев-разбойников, пировавших под сенью таких же могучих деревьев в глубокой древности… Осенью здесь прямо в траве растут крепкие боровички. Миновав луг, он вышел на дорогу. Слева серебристо блеснули сооружения газораспределительной станции, а метров через четыреста показался аккуратный двухквартирный типовой дом, где жили работники станции. Зря вот только низкий приземистый дом оштукатурили. Здесь, в бору, лучше было бы ему быть деревянным. Вокруг дома невысокий забор, посажены фруктовые деревья, разбиты грядки с овощами. Под огромной сосной сооружен зацементированный колодец с навесом. А людей не видно. На окнах занавески. Лишь развалившийся на тропинке коричневый пес да спящая на крыльце кошка свидетельствовали о том, что дом обитаем. Кошка даже глаз не открыла, когда Казаков проходил мимо, а пес приподнял тяжелую голову с висячими ушами, хотел гавкнуть, но вместо этого сладко, с протяжным стоном зевнул, показав великолепные белые клыки и длинный розовый язык.
Бор кончился, и теперь до самого переезда будет ольшаник. Андреевка разрослась, а вот за всю часовую прогулку Казаков не встретил на своем пути ни одного человека. Вот в огородах и во дворах домов можно увидеть мужчин и женщин, занимающихся хозяйством. Вспомнился недавний разговор за столом, накрытым для чая. Вадим Федорович уже попил и улегся с книжкой в комнате, а на кухне вели неторопливую беседу старики: Федор Федорович Казаков, Дерюгин и Самсон Павлович Моргулевич – давний приятель отчима. О чем бы ни шла беседа, рано или поздно разговор начинался о борьбе с пьянством. Разные люди относились к этому по-разному: одни толковали, что это временная кампания, уже такое не раз бывало, другие горячо поддерживали меры, предпринимаемые партией и правительством по искоренению алкоголизма.
Моргулевич, очевидно по натуре скептик, не верил в то, что можно с этим злом покончить: сильно, мол, въелось пьянство в душу русского человека. Федор Федорович сразу же стал возражать: дескать, кампания кампании рознь. Что было толку бороться с пьянством, если водки и вина в магазинах навалом? А теперь? С утра уже не купишь на опохмелку, да и выбор ограничен. В посевную страду и уборочную в сельских магазинах вообще перестали продавать спиртное. Взялись и за самогонщиков! Показывали по телевизору, как милиция нагрянула в баньку, где бабка гнала самогон… Несмотря на преклонный возраст, бабусю привлекли к уголовной ответственности. А как женщины обрадовались новым законам и постановлениям! Что бы Моргулевич ни говорил, а пьянству на Руси объявлена война! И слава богу, давно нужно было взяться за это дело. Центральный Комитет нашей партии теперь не отступит от этой всенародной правильной линии… Вообще надо бы объявить «сухой закон»…
– А в праздники рюмочку? – возражал Дерюгин. – Не все же пьяницы? Почему другие должны страдать?
– Страдают от пьянства, – горячился Казаков, – а без рюмочки можно прожить и в праздники.
– Я против крайностей, – не соглашался тот.
В Андреевке скоро стало меньше видно подвыпивших. Бывало, в пятницу вечером, в субботу и воскресенье любители спиртного толпятся и горланят у магазинов, располагаются в привокзальном сквере, а то и прямо под соснами на лужайке, напротив дома Абросимовых, а теперь их не слышно. Участковый с дружинниками самых настырных и неугомонных пьяниц как-то прямо из сквера погрузили на ПМГ и отвезли в Климово, где они отсидели за нарушение общественного порядка по десять суток. Перестали ошиваться алкаши и у общественной бани. Раньше там продавали и крепкие напитки, а теперь только лимонад и пиво.
Просмотрев программу «Время», где снова говорилось об усилении борьбы с пьянством, Григорий Елисеевич заметил:
– Пожалуй, покойный Борис Александров был последним неисправимым алкоголиком в Андреевке… Другого такого нет и, по-видимому, не предвидится. Ой-я, как за них взялись!
– Я слышал, в Климове на днях сняли с работы заместителя председателя райисполкома: он в рабочее время принимал на даче приезжих из области… Нагрянули из райкома и милиции с понятыми и всех в двадцать четыре часа уволили с ответственных постов и поставили вопрос об исключении из партии.
– Врут, – не согласился Дерюгин.
– Наш начальник станции вчера вынес бутылку водки из дома и при жене разбил о камень, – продолжал Федор Федорович. – «Все, – говорит, – покончил я навсегда с этой пакостью!» Он ведь тоже на ниточке висел. Пил не хуже Бориса Александрова, только закрывшись дома, чтобы люди не видели.
– Не понимаю я пьяниц, – заметил Григорий Елисеевич. – Жизнь, считай, прожил, а ни разу пьяным не был. Всякое было в войну, но никогда за рюмку не прятался от неприятностей. Могу в праздник выпить, но ведь не до одурения? Веришь ли, Федор Федорович, я ни разу в своей жизни не опохмелялся по утрам.
– Такого и со мной не случалось, – покивал Казаков. В этом вопросе у них всегда было полное единодушие.
– А возьми сын твой? Так хорошо шел по работе, дослужился до заместителя управляющего трестом, а водочка взяла и подкосила его – с треском вышибли с работы и дали строгача по партийной линии…
– Или ваш зять, – в тон ему подхватил Казаков. – Дважды по работе понижали, да вы и сами, помнится, в прошлом году писали на него в райком партии, что обижает жену – дочь вашу.
Григорий Елисеевич помрачнел: любя критиковать и подсмеиваться над другими, он не терпел насмешек над собой и своими близкими.
– У зятя такая работа, – стал он оправдывать его. – Сдача объекта – банкет, приемка нового дома – опять банкет.
– Теперь и этого не будет, – ввернул Казаков.
– И младший твой, Валера, мимо рта рюмку не пронесет, – продолжал Дерюгин. – Окончил институт, был инженером, а потом стал заглядывать в бутылку, связался с пьяницами, потом с любителями длинного рубля… И кто он теперь? Шабашник! А что и заработает – пропьет! И жена от него не сегодня завтра уйдет.
Григорий Елисеевич бил не в бровь, а в глаз: Федор Федорович и сам не мог взять в толк, почему пьют сыновья. Он никогда не злоупотреблял спиртным, Тоня в рот не брала, а оба сына пьющие! Толкуют про наследственность, гены, а и у непьющих родителей дети бывают алкоголиками.
Федор Федорович склоняется к тому, что вся пьянка – это от распущенности и вседозволенности. В войну люди мало пили, потому как знали, что для фронта нужно за двоих вкалывать, а с похмелья какой из тебя работник? Да и спрос на «гражданке» был строгий. А теперь? Пьют даже на работе, пьют вечером. Ручонки утром трясутся, во рту, как говорится, полк гусар ночевал, по работе идет сплошной брак. А ему и горя мало: сойдет! Все одно продукция на складах годами лежит – никто не покупает. А начальство сделает так, что и за брак премию всем выпишут. Теперь без премии никто и работать не желает. Пусть план летит к чертям, а прибавку к зарплате – кровь из носу – дай! В обед уже бежит такой работник в ближайший магазин за бутылкой, а вечером на карачках приползает домой, где собачится с женой и устраивает на глазах детей дебош с мордобоем.
Пьющий человек теряет интерес ко всему, даже к жизни, единственная радость для него – это бутылка. Дом на глазах разваливается; если есть подсобное хозяйство, то оно приходит в запустение; дети неухоженные, учатся зачастую плохо, пропускают занятия, а нередко и сами начинают тянуться к рюмке. Ну а когда пьют муж и жена, тогда всему конец. В таких случаях вмешиваются советские организации: лишают пьющих родителей прав, определяют детей в интернат. Была семья – и нет семьи.
Вот мы хвалимся, что у нас в стране нет безработицы, но много ли толку на производстве от пьяниц, которые занимают рабочие места, а производят брак? Безработицы-то у нас действительно нет, а вот плохих, неквалифицированных работников хоть пруд пруди! Федор Федорович сам с такими горя хлебнул на железной дороге. С утра маются на работе, все у них из рук валится, чуть отвернись – уже в темном уголке бренчат стаканами и бутылками. Редкий руководитель предприятия решится уволить пьяницу по статье, а случается, и руководство принимает участие в коллективных мероприятиях, оканчивающихся всеобщей выпивкой. На это выискиваются немалые государственные средства, проходящие в бухгалтерских книгах по другим статьям. Как же руководителю бороться в своем коллективе с пьяницами, если все знают, что он и сам грешит выпивкой? Пусть даже якобы по долгу службы… Ведь приезжее начальство встречает и провожает не кто иной, как сам руководитель предприятия…
А теперь вот стало иначе. Люди будто очнулись с похмелья, оглянулись вокруг и схватились за головы: что же это такое? Сколько не сделано по хозяйству! Сколько кругом неполадок! Потянулись жители Андреевки в библиотеку, в клуб, стали требовать, чтобы из района приезжали с концертами артисты, оживилась и своя художественная самодеятельность.
Перемены, перемены… А вот личная жизнь Вадима Федоровича течет без перемен: по-прежнему он один, конечно если не считать работы, которая всегда с тобой! Удар, нанесенный Виолеттой Соболевой, оказался на редкость болезненным. Дело даже не в том, что он не мог забыть ее, – он тосковал по Настоящей Женщине. Думал о ней, мечтал, придумывал ее, а потом с отвращением, ненавидя себя самого, разрушал свой идеал. Наверное, женщины, как кошки опасность, чувствуют смятение в душе одинокого мужчины. Здесь, в Андреевке, Вадим Федорович встретился с Галей Прокошиной, той самой девчонкой, которую когда-то зимой увидел в лесу на лыжах, помнится, она хотела прийти к нему за книжкой, но так тогда и не пришла… А он ждал ее, ждал несколько долгих вечеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88