– Еще пару слов, – крикнул полковник от самых дверей. – Если ты придумаешь какую-нибудь уловку насчет плиты, заходи в гости. Понимаешь, это вопрос принципа: я не пожалею сотни луидоров, чтобы отсудить у мерзавца эти несчастные триста франков.
В следующий миг двери особняка захлопнулись. Понурившись, доктор права зашагал по направлению к своему дому.
В то же самое время по извилистой улочке под названием Дорога Влюбленных, ведущей от кабачка «Срезанный колос» до Галиота и дальше через улицу Фоссе-дю-Тампль в предместье Тампль, шагали три человека. Их головы тоже были опущены. Эти люди напоминали заядлых картежников, проигравшихся в пух и прах.
Долгое время трое членов совета Черных Мантий шли молча. Наконец Лекок сказал:
– Я отправляюсь спать. Хотите совет? Замрите! Ведите себя тише воды ниже травы.
– Слушай, Тулонец, ты, наверное, знал, что он придет. Ведь знал? – жалобно спросил господин де Сен-Луи, до сих пор не терявший надежды на королевское наследство.
– Ты с ним заодно? – вскричал Самюэль.
– Ничего я не знал, но когда имеешь дело с полковником, нужно быть готовым ко всему. Я никогда не забываю об этом, – ответил Лекок.
– Как ты думаешь, он догадался? – снова задал вопрос принц.
Лекок громко расхохотался.
– Сегодня ему не надо было ни о чем догадываться, – произнес он, – потому что он знал все заранее. Только это и спасло вас. Раз Отец не уничтожил вас вчера, зачем ему делать это сегодня?
– Может, в него вселился дьявол? – злобно воскликнул Самюэль. – Это же живой труп. В чем только душа держится?
– Впервые я увидел полковника на Корсике, в Обители Спасения, – тихо проговорил Лекок. – Послушайте эту историю, она довольно забавна. В то время вспыхнул мятеж – у нас постоянно происходят мятежи. Отец уже тогда был очень стар. Он лежал, связанный по рукам и ногам, а семеро его бывших сообщников играли в карты, чтобы определить, кому его прирезать. Жребий пал на врача. Это был хороший доктор – вроде тебя, Самюэль. И врач сказал:
– Зачем убивать этого человека? Он и так умирает. Оставьте его, пусть лежит тут на соломе. Можете не сомневаться: завтра он уже будет гореть в аду.
Врачу поверили, однако на следующее утро оказалось, что умирающий разорвал веревки и исчез.
И пока семеро членов братства все еще удивлялись этому странному обстоятельству, в дверях появился полковник.
Через некоторое время члены братства перестали удивляться: в аду это не принято...
– Он убил их! – пролепетал принц.
– Семерых! – в ужасе выдохнул Самюэль.
– Это было тридцать пять лет назад, – уточнил Лекок. – Умирающий жив и поныне. Кто знает, что будет еще через столько же лет? Поживем – увидим. Желаю вам спокойной ночи, – он попрощался, внезапно оборвав свой рассказ.
Теперь вернемся к мамаше Лео. До рассвета было еще далеко, но она уже встала и зажгла свечу. Укротительница провела тревожную ночь: она все время ворочалась с боку на бок и поминутно просыпалась. Леокадию мучили кошмары.
Как только вдова закрывала глаза, перед ее внутренним взором возникала одна и та же картина: ее несчастный Морис стоит, окруженный Черными Мантиями, которые собираются пронзить его своими кинжалами.
– Ладно, сны – это ерунда, – убеждала себя укротительница, умываясь и причесываясь, что, кстати, никогда не отнимало у нее слишком много времени. – Если тебе страшно во сне, в этом нет ничего плохого. Но теперь я проснулась, и мне больше нельзя бояться. Я должна быть готовой к борьбе!
Мадам Самайу понимала, что сегодня ей предстоят важные дела. Поэтому она постаралась выбрать самый приличный и неброский из всех своих нарядов.
Сделать это было трудновато. К сожалению, мы должны признать, что вдова Самайу обладала ужасным вкусом. Из музыкальных инструментов ей больше всего нравились барабан и труба. Что касается живописи, то Леокадия обожала экстравагантные сочетания цветов: например, пурпурного с зеленым.
Однако ей все же удалось найти в своем гардеробе несколько более-менее однотонных вещей, облачившись в которые, укротительница могла надеяться, что ее не будет сопровождать эскорт мальчишек.
Посмотревшись в разбитое зеркало, вдова со вздохом произнесла:
– Конечно, эти унылые тряпки не к лицу молодой женщине. В таком виде я напоминаю билетершу!
Одевшись, укротительница полезла под кровать и вытащила оттуда сосновый сундук, окованный железом. Леокадия открыла его ключом, висевшим у нее на шее.
В этом сундуке хранились архивы и сокровища мадам Самайу, первой укротительницы Европы. На досуге вдова частенько вываливала его содержимое на кровать и с удовольствием перебирала разные вещицы и бумаги: люди, достигшие вершин славы, любят перелистывать страницы своего прошлого.
Разумеется, мамаша Лео искренне считала себя знаменитостью. Пожалуй, в чем-то она была даже права. Например, в Лож, на праздниках в Сен-Клу, на ярмарочных гуляниях действительно не было личности более популярной, чем Леокадия.
Возможно, читатель помнит, что однажды мы сравнили мадам Самайу с Северной Семирамидой. Говорят, что Екатерина Великая коллекционировала портреты своих фаворитов. Этих портретов было так много, что их негде было держать. Конечно, мамаша Лео не могла похвастаться тем, что по ней сохли принцы и фельдмаршалы, однако у нее тоже была коллекция, состоявшая из дюжины миниатюр – по пятнадцать франков каждая. А портретной галереей служил сосновый сундук.
Укротительница была доброй женщиной: в этой галерее присутствовало и изображение ее покойного супруга, причем – в самой красивой рамке.
В сундуке лежал также портрет самой вдовы. Леокадия была запечатлена на яркой афише. Когда укротительница разворачивала этот большой лист, она всегда испытывала чувство гордости, смешанной с грустью.
– Нельзя вернуться в прошлое: надо жить настоящим, – думала вслух Леокадия, разглядывая афишу, на которой она была изображена в облегающем ярко-оранжевом трико. Ее окружали дикие звери, которые, казалось, восхищались изящной позой своей повелительницы.
Под афишей лежал диплом, который вдова получила в Страсбурге. Под ним находилась целая куча листков, исписанных неровным почерком укротительницы. Эти листки представляли собой полное собрание сочинений мадам Самайу. Дело в том, что она была еще и поэтессой.
Первым делом Леокадия разыскала стихотворение, которое она пропела под гитару Мориса во время их первой встречи. Глаза женщины увлажнились, пока она читала это четверостишие, так удачно выразившее тоску ее измученной души:
Ах, если бы меня мое зверье сожрало!
Все лучше, чем терпеть такую муку.
Меня проглотят – и любви как не бывало!
Палач мой будет осужден на вечную разлуку.
– Теперь с этими глупостями покончено, – прошептала вдова, вытирая слезы. – Сейчас я люблю Мориса материнской любовью!
Наконец, под стихами, на дне сундука, покоился пакет, в котором лежали деньги и ценные бумаги.
Взяв пакет, мамаша Лео свалила все остальное обратно в сундук, заперла его и поставила на место.
– Я надеялась, что скопила деньжат на старость, – произнесла вдова грустно, но решительно. – Да видно, не судьба... Все мое богатство пойдет прахом. Чтобы устроить побег, нужны немалые деньги: каждому тюремщику надо дать на лапу. Наверное, в моем возрасте уже поздновато снова сколачивать состояние... Но это все неважно! Если мне не удастся снова разбогатеть, я умру в нищете, только и всего! Зато я спасу моего дорогого мальчика!
С пакетом под мышкой укротительница вышла из своего вагончика и направилась в балаган.
Очевидно, Эшалот спал не больше хозяйки, поскольку, стоило ей постучать в дверь, он тотчас же открыл.
Тем временем уже рассвело. Сказав, что она последит за Саладеном, мамаша Лео отправила Эшалота за кофе с молоком в одну из тех забегаловок, которые не закрываются ни днем, ни ночью.
Вскоре они позавтракали. И Эшалот, и вдова волновались, словно солдаты перед сражением, однако это отнюдь не лишило их аппетита.
Ели они молча. Наконец вдова сказала:
– Все, закрываем лавочку.
– Но ведь сегодня должны прийти господин Гонрекен и господин Барюк... – заметил Эшалот.
– Пошли они к черту! – вскричала мамаша Лео. – Мне наплевать, понял? Ты знаешь, о чем я сейчас думаю. Эта мысль вытеснила у меня из головы все остальные. Послушай, парень, я, конечно, встречала людей поумнее тебя, но ты предан мне, а это – главное.
– Если бы я только мог пожертвовать собой... – начал было Эшалот.
– Успокойся! – махнула рукой укротительница. – Пока не надо... Нам нужно обделать довольно деликатное дельце, понимаешь? Засовывай своего карапуза в сумку. Ты пойдешь со мной.
– О, как я рад! – воскликнул Эшалот. – Но как же лев?..
– Черт с ним! – решительно заявила Леокадия. – Пусть подыхает, если хочет! А балаган пусть сгорит ко всем чертям! Собирайся! Мы начинаем войну!

XXIII
КАБАЧОК «СВИДАНИЕ В ФОРС»

Мне кажется, что у современного Парижа много достоинств: улицы стали широкими, город наполнился воздухом и светом. Конечно, на это потребовалось много денег, но, как известно, чистота – превыше всего. Одним словом, Париж стал гораздо опрятнее.
Однако когда создавалось одно, разрушалось другое. То очарование, которое было присуще старому городу, исчезло.
Появились новые роскошные бульвары, вдоль которых стоят только богатые дома. Они по-своему красивы, и все же я вспоминаю иной Париж, не такой современный и прилизанный, Париж, в котором дворцы не стеснялись соседства лачуг.
Тот Париж принадлежит истории. О каждом его доме можно было рассказывать легенды. Сейчас от него осталось лишь несколько островков, побродить по которым полезнее, чем прочитать несколько толстых ученых книг.
Я вспоминаю мансарду, в которой была написана моя первая книга. Это произошло в 1840 году. Как быстро летит время! Мое окно выходило на улицу Паве, и из него был виден особняк Карнавале, в котором жила мадам де Севинье Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье (1626–1696) – французская писательница, автор знаменитых «Писем», адресованных дочери и изданных в 1726 году.

. Боюсь, что это чудное здание постигнет печальная участь многих других домов: его начнут реставрировать. Раньше на этом месте стоял особняк Карла Лотарингского – родовое гнездо Гизов Гизы – представители одного из знатнейших дворянских родов Франции, сыгравшие большую роль в истории этой страны.

.
Из моего окна был виден также особняк Ламуаньон, построенный Карлом Девятым Карл IX (1550–1574) – король Франции с 1560 года.

для герцога Ангулемского, сына Мари Туше Мари Туше (1549–1638) – фаворитка Карла IX, мать его сына, Карла Ангулемского.

, о котором велеречивый Таллеман де Рео Гедеон Таллеман де Рео (1619–1690) – французский мемуарист, описавший в своих «Забавных историях» нравы времен Людовика XIV.

говорил: «Он стал бы величайшим человеком своей эпохи, если бы не был таким мошенником».
Когда слуги требовали свое жалованье, герцог Ангулем ский отвечал им: «Негодяи, разве вы не видите эти четыре улицы у моего особняка? Здесь же так удобно просить милостыню у прохожих!»
Тем не менее, существование этого высокородного жулика может оправдать тот факт, что в его спальне появился на свет суровый адвокат Людовика Шестнадцатого месье де Мальзерб Кретьен Гийом де Ламуаньон де Мальзерб (1721–1794) – судейский чиновник, адвокат короля Людовика XVI (1754–1793) на процессе, проходившем во время Великой французской революции; был казнен.

.
Наконец, из моего окна можно было увидеть живописные крыши особняков Комон и Бриен. В самом деле, выглядели они весьма симпатично, и это доказывает, что форма порой серьезно расходится с содержанием. Дело в том, что в этих особняках была тюрьма.
Таким образом, я жил по соседству с Форс, в которой сидел когда-то наш друг лейтенант Морис Паже.
Из моего окна можно было разглядеть много интересного. Например, я видел, как танцевал в своем салоне герцог де Лозен Антонен Нонпар де Гомон ля Форж, герцог де Лозен (1633– 1723) – авантюрист эпохи Людовика XIV.

, я видел маленькое окошко в особняке Бриен, за которым томилась несчастная принцесса де Ламбаль Мария Тереза Луиза де Савуа-Кариньян, принцесса де Ламбаль (1749–1792) – преданная подруга французской королевы Марии Антуанетты (1755–1793); погибла во время Великой французской революции.

... Да разве все перечислишь!
Прямо под моим окном находилась стена, назначение которой долгое время оставалось для меня загадкой.
Потом я узнал, что ее построили в связи с многочисленными побегами заключенных. Они скрывались через сады, раскинувшиеся как раз возле того дома, где я жил.
Дошло до того, что весь квартал охватила паника, и жилье на нижних этажах моего дома сдавалось за смехотворно низкую плату.
Однако стена перекрывала лишь один путь, и узники продолжали преспокойно убегать другой дорогой.
Положить конец этому безобразию можно было только одним способом: надо было разрушить Форс.
Итак, вернемся к нашему повествованию, а точнее – к событиям того утра, которое последовало за днем посещения другой тюрьмы – заведения доктора Самюэля. Было девять часов.
В Париже по-прежнему стояли холода, мостовые покрывал грязный снег.
Улица Сисиль, по которой в то время можно было быстрее всего попасть на площадь у Пале-Рояль, была почти безлюдна.
Главный вход в тюрьму находился в здании под номером двадцать два по улице Паве. Неподалеку стояла будка, в которой мерз часовой. Он охранял служебный вход с улицы Сисиль.
На углу улицы Сент-Антуан располагалась забегаловка, которая позаимствовала название у своей мрачной соседки. На вывеске кабачка было написано: «Свидание в Форс. Лере. Продажа лимонада, вина, водки и ликеров».
Все окна забегаловки были занавешены – кроме одного, ближайшего к углу дома. Отсюда можно было одновременно наблюдать и за служебным входом на улице Сисиль, и за главным – на улице Паве.
У этого окна сидел молодой человек, бледный и грустный. Он внимательно следил за тем, что происходит снаружи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63