https://wodolei.ru/catalog/accessories/
Дождь течет по лицу юноши, если бы не вкус поцелуя Терезы, не трепет её тела в его объятиях, не блеск влажных глаз, он бы уже ушел.
Наконец до его слуха долетает шум грузовика, подъехавшего к лавке, сейчас капитан уедет, что этот сукин сын задерживается! Затем на углу вспыхивают фары и, пронзая темноту, скрываются в плотной пелене дождя. Даниэл закуривает еще одну американскую сигарету. Покидает укрытие, подходит ближе к дому, отсюда лучше наблюдать; дождь продолжает лить, мокнут его кудри. В появившейся узкой полоске света Даниэл различает распущенные волосы и мокрое от дождя лицо Терезы Батисты.
31
Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я. А верите ли вы или нет, это дело ваше, как считаете нужным. Вы, ваша милость, заходите издали, задаете вопрос за вопросом, и каждый следующий хитрее предыдущего, а такие, как вы, с ласковым подходом и жизненным опытом, обводят простых людей вокруг пальца, добиваются откровенности и даже свидетельства. Я знал одного комиссара, точь-в-точь как ваша милость; никто о нем не мог сказать ничего плохого, он никогда не кричал, никого не бил и не арестовывал, он только разговаривал так мягко, спокойно: расскажите мне, скажите, сделайте любезность, мягко стлал, да жестко спать было. Ваша милость не из полиции, я знаю, сеньор, знаю и не хочу вас обидеть, конечно, вы все спрашиваете не ради зла, но так много спрашиваете о Терезе Батисте, что начинаешь подозревать, ведь дыма-то без огня не бывает: кто спрашивает, тот хочет знать, а зачем вам всё это знать? Чтобы, вернувшись домой, обо всём этом рассказывать во всех подробностях? Так вот, если все знать о ней хотите, имейте в виду, что только здесь, на ярмарке, ваша милость получит больше тридцати записей, рассказывающих о Терезе Батисте, и все рассказы в стихах и с сюжетами. Триста рейсов не деньги, дешевка, да в этом дорогом мире самая высокая цена – жизнь, но ваша милость, прикоснувшись к бедности народа, найдет поэзию жизни. За сущий пустяк вы узнаете, чего стоит Тереза.
Но раньше, чем вам всё расскажут и поручатся, что это чистая правда, я скажу, что чудеса случаются, иначе бы не существовали все блаженные святые и чудотворцы, да и что бы было с народом? Падре Сисеро Роман, блаженная Мелания из Пернамбуко, Афонсина Девственница, святой прокаженный по имени Арлиндо, Покрытый язвами, сеньор Бон Жесус да Лапа, который также блаженный, но лечит любую болезнь, разве не они останавливают засуху, чуму, наводнения, не они сдерживают голод, отгоняют болезни и помогают в коатинге Коатинга – степь, поросшая колючим кустарником.
кангасейро мстить за несчастье народное. Ах! Если бы не они, скажите, уважаемый сеньор, что бы было с людьми? Надеяться на помощь доктора, полковника или правительства? Да если бы мы ждали помощи от правительства, от власть имущих лордов, голод и болезни давно бы покончили с жителями сертана, и если народ еще жив, то только благодаря чуду.
Говорят, что архангел Гавриил, будучи свидетелем всех бед Терезы, которую увели силой, обесчестили, лишив девственности, совершил чудо, вернув ей невинность, но ваша милость пусть не удивляется, если обнаружит, что замешана в этом деле и блаженная Афонсина Девственница, у которой по этой части большой опыт: над ней надругались восемнадцать жагунсо, последним был Берило Лима, прозванный из-за его мужских способностей Берило Железный Засов, так вот, Берило тут же умер от болей в желудке, а блаженная после того, как он ее оставил в покое, сделалась опять девственной и совершенной, как раньше. Архангел ли, блаженная или оба сразу совершили это чудо, но только все знают, что, когда Тереза Батиста меняет мужчину, она опять девушка, опять девственница, и слава об этой её способности идет по свету.
Удивительное чудо, ваша милость, так любящий спрашивать, и очень ценное, как поет в своих куплетах на всех дорогах, ведущих в Сержипе, Симан из Ларанжейраса.
Это несложное чудо,
Простое и настоящее,
Произошло с Терезой,
Только ей даровано.
Ночью была обесчещена,
Утром проснулась девственной.
Хоть бы одно это чудо
Случилось с моей старухой.
Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я.
32
Эта короткая ночь, длившаяся век, началась, когда Тереза вышла во двор и очутилась в объятиях Дана. Дан целует ей лицо, щеки, лоб, губы. И как такое могло случиться, чтобы за несколько минут то, что всегда было для неё плохим, превратилось в хорошее, несчастье обернулось счастьем? Ведь совсем недавно в постели с капитаном она была натянута, как струна, в горле стоял комок, в животе кол, тошнота и отвращение ко всему, что в ней и вне её. Выйдя из комнаты, когда капитан наконец её отпустил, за тазом с водой, Тереза почувствовала, что её вырвет, и её вырвало.
Сейчас же, в мокром от дождя ситцевом платье, она жмется к груди Даниэла, который трогает её грудь, губы, омытое дождем лицо. Терезой овладевают доныне неведомые ей чувства и ощущения: ноги её подкашиваются, где-то внизу живота она чувствует холод, но щеки пылают от жара, ею завладевает неожиданная грусть, желание плакать и в то же время смеяться, радость, очень похожая на ту, когда она на ферме взяла в руки куклу внучки доны Брижиды – оставь куклу, чума! – жажда чего-то и хорошее самочувствие – всё сразу, вперемешку, ах, как хорошо!
Как только Тереза услышала шум удаляющегося грузовика, она побежала мыться той самой водой, что принесла было капитану и которой он не воспользовался, торопясь уехать на праздник. Тереза запаздывала; когда зазвонил церковный колокол, было уже девять часов – в девять ровно, сказал ангел, – она еще была не одета и не успевала вымыться вся целиком. В тазу, в котором по вечерам Тереза мыла ноги капитану, она постаралась смыть всю грязь, оставленную на её теле, но текущую по ногам сперму смыть не смогла, как и оставшуюся внутри, что пачкала её внутренности.
Там, за порогом, дождь, он её отмоет и сделает чистой; сердце Терезы бьется рядом с сердцем Дана, она всматривается в лицо ангела, спустившегося с неба; его губы завладевают её ртом, язык пытается в него проникнуть. Тереза не сопротивляется, позволяет Дану целовать себя, но не отвечает, она еще во власти страха и отвращения. Здесь, во дворе, когда наступила эта не знающая конца ночь и Даниэл приоткрыл ей рот и кончик его языка проник в него, в Терезе вновь закипела ненависть, то самое чувство, которое помогало ей сопротивляться капитану целых два месяца, пока не возник у нее панический страх, сделавший её рабыней. Страх отступил, но ненависть вернулась, и какое-то время она торжествует над возникшей было грустью и радостью Терезы, она скована, напряжена, и это не ускользает от опытного Даниэла, который смиряет свой натиск. Непрекращающийся дождь помешал Дану увидеть вспышку гнева в глазах Терезы, но способен ли он был понять этот гнев, если бы увидел?
Ничего не знающий Даниэл поборол страх и ненависть Терезы, он опять целует её, целует губы, глаза, лицо; Тереза слабеет, она уже не думает о капитане, приходит успокоение. Когда Дан на мгновение оставляет её губы, она улыбается и говорит:
– До рассвета он не вернется. Если хочешь, мы можем войти в дом.
Тогда Дан берет её на руки и, прижав к груди, несет под дождем к двери – так в старых журналах Помпеу и Мухолова новобрачный из какого-нибудь кинофильма несет невесту в брачную ночь.
У входа он опускает её, не зная, куда идти. Взяв его за руку, Тереза проводит через гостиную и коридор до двери в маленькую комнату, заставленную лотками с фасолью, маисом, каким-то банками, тюками вяленого мяса и свиного сала, к топчану из жердей. В темноте Даниэл наткнулся на что-то острое.
– Мы останемся здесь?
Тереза кивнула головой. Даниэл почувствовал, что она дрожит всем телом, должно быть, боится?
– А здесь есть свет?
Тереза зажгла подвешенную к потолку лампу. При тусклом свете Даниэл увидел её виноватую и грустную улыбку. Даниэл принимает её за извинение. Да она совсем девочка.
– Сколько тебе лет, моя милая?
– Пятнадцать исполнилось позавчера.
– Позавчера? И сколько лет ты с капитаном?
– Больше двух.
Зачем он спрашивает? Вода стекает с плаща Даниэла и платья Терезы, облепившего её тело, на полу образуется лужа. Тереза не хочет говорить о капитане, вспоминать прошлое. Как хорошо было в темноте двора, она чувствовала его губы и руки. Зачем этот ангел спрашивает о капитане – первый он у неё и единственный ли? – почему спрашивает, когда и она, и он насквозь промокли и им холодно? Первый и единственный, другого не было, тому свидетель архангел, что на картинке. Она не вслушивается в его вопрос, она во власти музыки его голоса, еще более завораживающего, чем взгляд, голос спокойный, размеренный (когда я слышу твой голос, я скорее хочу лечь в постель, говорила ему дама высшего общества Баии мадам Салгейро), не отвечает, как попала к капитану, где её родственники, родители, братья и сестры. Убаюканная голосом, она берет в руки лицо Даниэла – так сделал он в первый день их встречи – и целует его в губы. Дан принимает этот неопытный поцелуй Терезы Батисты и длит его.
– Я угадал день твоего рождения и принес подарок. – Он дает ей фигу, оправленную в золото.
– Как ты мог узнать? Это знаю только я. – Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. – Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.
– Ну хоть куда-нибудь, придет время, и ты сможешь приколоть её. – Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: – А нет ли другого места?
– Его комната, но я боюсь.
– Чего, если он вернется поздно? Я уйду раньше, чем он вернется.
– Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.
– А может, есть другая?
– Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть еще матрац.
– Матрац?
– Да, один здесь, другой на ферме. Где он…
– Я уже слышал, пойдем туда, здесь невозможно.
Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощечины, зуботычины и бил плеткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня еще хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем Святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!», чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял ее молящейся; молитвы, обращенные к Деве Марии, крики, хохот, плач – ничто не спасло её, – Святой Себастьян или Дьявол из Преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лежа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырех дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.
33
Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов соленой рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
– Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждет. Груди подняты, смотрят вперед, она их не прикрывает руками. «Бог мой, – думает Даниэл, – возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живет с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл – угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им не ведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей – удовольствие, шикарная постель, – таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершенного грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своем деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слезы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жен, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясенные, они мгновенно обучались, были благодарны, ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на нее как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
С Терезой, между тем, совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит, не двигаясь, и молча ждет.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждет. Девочка пятнадцати лет, с еще формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла еще возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Наконец до его слуха долетает шум грузовика, подъехавшего к лавке, сейчас капитан уедет, что этот сукин сын задерживается! Затем на углу вспыхивают фары и, пронзая темноту, скрываются в плотной пелене дождя. Даниэл закуривает еще одну американскую сигарету. Покидает укрытие, подходит ближе к дому, отсюда лучше наблюдать; дождь продолжает лить, мокнут его кудри. В появившейся узкой полоске света Даниэл различает распущенные волосы и мокрое от дождя лицо Терезы Батисты.
31
Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я. А верите ли вы или нет, это дело ваше, как считаете нужным. Вы, ваша милость, заходите издали, задаете вопрос за вопросом, и каждый следующий хитрее предыдущего, а такие, как вы, с ласковым подходом и жизненным опытом, обводят простых людей вокруг пальца, добиваются откровенности и даже свидетельства. Я знал одного комиссара, точь-в-точь как ваша милость; никто о нем не мог сказать ничего плохого, он никогда не кричал, никого не бил и не арестовывал, он только разговаривал так мягко, спокойно: расскажите мне, скажите, сделайте любезность, мягко стлал, да жестко спать было. Ваша милость не из полиции, я знаю, сеньор, знаю и не хочу вас обидеть, конечно, вы все спрашиваете не ради зла, но так много спрашиваете о Терезе Батисте, что начинаешь подозревать, ведь дыма-то без огня не бывает: кто спрашивает, тот хочет знать, а зачем вам всё это знать? Чтобы, вернувшись домой, обо всём этом рассказывать во всех подробностях? Так вот, если все знать о ней хотите, имейте в виду, что только здесь, на ярмарке, ваша милость получит больше тридцати записей, рассказывающих о Терезе Батисте, и все рассказы в стихах и с сюжетами. Триста рейсов не деньги, дешевка, да в этом дорогом мире самая высокая цена – жизнь, но ваша милость, прикоснувшись к бедности народа, найдет поэзию жизни. За сущий пустяк вы узнаете, чего стоит Тереза.
Но раньше, чем вам всё расскажут и поручатся, что это чистая правда, я скажу, что чудеса случаются, иначе бы не существовали все блаженные святые и чудотворцы, да и что бы было с народом? Падре Сисеро Роман, блаженная Мелания из Пернамбуко, Афонсина Девственница, святой прокаженный по имени Арлиндо, Покрытый язвами, сеньор Бон Жесус да Лапа, который также блаженный, но лечит любую болезнь, разве не они останавливают засуху, чуму, наводнения, не они сдерживают голод, отгоняют болезни и помогают в коатинге Коатинга – степь, поросшая колючим кустарником.
кангасейро мстить за несчастье народное. Ах! Если бы не они, скажите, уважаемый сеньор, что бы было с людьми? Надеяться на помощь доктора, полковника или правительства? Да если бы мы ждали помощи от правительства, от власть имущих лордов, голод и болезни давно бы покончили с жителями сертана, и если народ еще жив, то только благодаря чуду.
Говорят, что архангел Гавриил, будучи свидетелем всех бед Терезы, которую увели силой, обесчестили, лишив девственности, совершил чудо, вернув ей невинность, но ваша милость пусть не удивляется, если обнаружит, что замешана в этом деле и блаженная Афонсина Девственница, у которой по этой части большой опыт: над ней надругались восемнадцать жагунсо, последним был Берило Лима, прозванный из-за его мужских способностей Берило Железный Засов, так вот, Берило тут же умер от болей в желудке, а блаженная после того, как он ее оставил в покое, сделалась опять девственной и совершенной, как раньше. Архангел ли, блаженная или оба сразу совершили это чудо, но только все знают, что, когда Тереза Батиста меняет мужчину, она опять девушка, опять девственница, и слава об этой её способности идет по свету.
Удивительное чудо, ваша милость, так любящий спрашивать, и очень ценное, как поет в своих куплетах на всех дорогах, ведущих в Сержипе, Симан из Ларанжейраса.
Это несложное чудо,
Простое и настоящее,
Произошло с Терезой,
Только ей даровано.
Ночью была обесчещена,
Утром проснулась девственной.
Хоть бы одно это чудо
Случилось с моей старухой.
Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я.
32
Эта короткая ночь, длившаяся век, началась, когда Тереза вышла во двор и очутилась в объятиях Дана. Дан целует ей лицо, щеки, лоб, губы. И как такое могло случиться, чтобы за несколько минут то, что всегда было для неё плохим, превратилось в хорошее, несчастье обернулось счастьем? Ведь совсем недавно в постели с капитаном она была натянута, как струна, в горле стоял комок, в животе кол, тошнота и отвращение ко всему, что в ней и вне её. Выйдя из комнаты, когда капитан наконец её отпустил, за тазом с водой, Тереза почувствовала, что её вырвет, и её вырвало.
Сейчас же, в мокром от дождя ситцевом платье, она жмется к груди Даниэла, который трогает её грудь, губы, омытое дождем лицо. Терезой овладевают доныне неведомые ей чувства и ощущения: ноги её подкашиваются, где-то внизу живота она чувствует холод, но щеки пылают от жара, ею завладевает неожиданная грусть, желание плакать и в то же время смеяться, радость, очень похожая на ту, когда она на ферме взяла в руки куклу внучки доны Брижиды – оставь куклу, чума! – жажда чего-то и хорошее самочувствие – всё сразу, вперемешку, ах, как хорошо!
Как только Тереза услышала шум удаляющегося грузовика, она побежала мыться той самой водой, что принесла было капитану и которой он не воспользовался, торопясь уехать на праздник. Тереза запаздывала; когда зазвонил церковный колокол, было уже девять часов – в девять ровно, сказал ангел, – она еще была не одета и не успевала вымыться вся целиком. В тазу, в котором по вечерам Тереза мыла ноги капитану, она постаралась смыть всю грязь, оставленную на её теле, но текущую по ногам сперму смыть не смогла, как и оставшуюся внутри, что пачкала её внутренности.
Там, за порогом, дождь, он её отмоет и сделает чистой; сердце Терезы бьется рядом с сердцем Дана, она всматривается в лицо ангела, спустившегося с неба; его губы завладевают её ртом, язык пытается в него проникнуть. Тереза не сопротивляется, позволяет Дану целовать себя, но не отвечает, она еще во власти страха и отвращения. Здесь, во дворе, когда наступила эта не знающая конца ночь и Даниэл приоткрыл ей рот и кончик его языка проник в него, в Терезе вновь закипела ненависть, то самое чувство, которое помогало ей сопротивляться капитану целых два месяца, пока не возник у нее панический страх, сделавший её рабыней. Страх отступил, но ненависть вернулась, и какое-то время она торжествует над возникшей было грустью и радостью Терезы, она скована, напряжена, и это не ускользает от опытного Даниэла, который смиряет свой натиск. Непрекращающийся дождь помешал Дану увидеть вспышку гнева в глазах Терезы, но способен ли он был понять этот гнев, если бы увидел?
Ничего не знающий Даниэл поборол страх и ненависть Терезы, он опять целует её, целует губы, глаза, лицо; Тереза слабеет, она уже не думает о капитане, приходит успокоение. Когда Дан на мгновение оставляет её губы, она улыбается и говорит:
– До рассвета он не вернется. Если хочешь, мы можем войти в дом.
Тогда Дан берет её на руки и, прижав к груди, несет под дождем к двери – так в старых журналах Помпеу и Мухолова новобрачный из какого-нибудь кинофильма несет невесту в брачную ночь.
У входа он опускает её, не зная, куда идти. Взяв его за руку, Тереза проводит через гостиную и коридор до двери в маленькую комнату, заставленную лотками с фасолью, маисом, каким-то банками, тюками вяленого мяса и свиного сала, к топчану из жердей. В темноте Даниэл наткнулся на что-то острое.
– Мы останемся здесь?
Тереза кивнула головой. Даниэл почувствовал, что она дрожит всем телом, должно быть, боится?
– А здесь есть свет?
Тереза зажгла подвешенную к потолку лампу. При тусклом свете Даниэл увидел её виноватую и грустную улыбку. Даниэл принимает её за извинение. Да она совсем девочка.
– Сколько тебе лет, моя милая?
– Пятнадцать исполнилось позавчера.
– Позавчера? И сколько лет ты с капитаном?
– Больше двух.
Зачем он спрашивает? Вода стекает с плаща Даниэла и платья Терезы, облепившего её тело, на полу образуется лужа. Тереза не хочет говорить о капитане, вспоминать прошлое. Как хорошо было в темноте двора, она чувствовала его губы и руки. Зачем этот ангел спрашивает о капитане – первый он у неё и единственный ли? – почему спрашивает, когда и она, и он насквозь промокли и им холодно? Первый и единственный, другого не было, тому свидетель архангел, что на картинке. Она не вслушивается в его вопрос, она во власти музыки его голоса, еще более завораживающего, чем взгляд, голос спокойный, размеренный (когда я слышу твой голос, я скорее хочу лечь в постель, говорила ему дама высшего общества Баии мадам Салгейро), не отвечает, как попала к капитану, где её родственники, родители, братья и сестры. Убаюканная голосом, она берет в руки лицо Даниэла – так сделал он в первый день их встречи – и целует его в губы. Дан принимает этот неопытный поцелуй Терезы Батисты и длит его.
– Я угадал день твоего рождения и принес подарок. – Он дает ей фигу, оправленную в золото.
– Как ты мог узнать? Это знаю только я. – Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. – Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.
– Ну хоть куда-нибудь, придет время, и ты сможешь приколоть её. – Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: – А нет ли другого места?
– Его комната, но я боюсь.
– Чего, если он вернется поздно? Я уйду раньше, чем он вернется.
– Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.
– А может, есть другая?
– Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть еще матрац.
– Матрац?
– Да, один здесь, другой на ферме. Где он…
– Я уже слышал, пойдем туда, здесь невозможно.
Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощечины, зуботычины и бил плеткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня еще хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем Святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!», чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял ее молящейся; молитвы, обращенные к Деве Марии, крики, хохот, плач – ничто не спасло её, – Святой Себастьян или Дьявол из Преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лежа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырех дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.
33
Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов соленой рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
– Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждет. Груди подняты, смотрят вперед, она их не прикрывает руками. «Бог мой, – думает Даниэл, – возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живет с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл – угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им не ведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей – удовольствие, шикарная постель, – таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершенного грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своем деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слезы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жен, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясенные, они мгновенно обучались, были благодарны, ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на нее как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
С Терезой, между тем, совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит, не двигаясь, и молча ждет.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждет. Девочка пятнадцати лет, с еще формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла еще возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69