– говорил монарх, держа его за руку. – Мы одержали полную победу, и ваша заслуга в том несомненна. А вот и епископ де Бове. Ей Богу, он так же превосходно владеет палицей, как и пастырским посохом. Надеюсь, святой отец, что есть в Писании текст, в котором позволяется священнику проливать кровь неприятеля, защищая свое Отечество.
– Это не кровожадность, государь, – отвечал воинственный прелат. – И есть некоторое различие: сразить в бою – не значит зарезать.
– Как бы то ни было, – улыбнулся король, – но именно с вашей помощью разрушили мы вероломный союз, направленный против Франции.
– А! Вот и молодой герцог Шампаньский! Герцог, вы ныне законно заслужили шпоры.
– Генрих де Барре, вы один из лучших воинов и сравнимы с легендарными рыцарями Круглого стола короля Артура. Я жалую вам пятьсот десятин земли в моей Суассонской долине.
– Де Кюсси, мой храбрый де Кюсси! Дай мне руку. Я незаслуженно обидел тебя перед сражением, но ты ответил на обиду своему монарху истинно по-рыцарски.
– Приветствую вас, Сент-Валери, вы как всегда кстати. Я рад видеть вас также, как и утром когда вы пришли ко мне на помощь в той битве на холме.
А теперь господа мне хотелось бы познакомиться с нашими пленниками, сделав это со всей возможной тактичностью, дабы не унизить побежденных в честном бою и решить их участь.
Первым ввели графа Саллисбюри.
Пленных было так много, что охрана, опасаясь, вынуждена была связать им руки за спиной. В таком положении и предстал граф перед Филиппом-Августом.
– Мне искренно жаль видеть вас здесь, граф, пленным, а не гостем. Я всегда с уважением относился к вам, – откровенно сказал король. – Но к чему эти веревки? Кто смел так поступить с достойным и храбрым рыцарем?.. Немедленно развязать! Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя пленным, дорогой граф.
– Я был связан, государь, очевидно, из боязни, чтобы побежденные не перевязали своих победителей, – ответил Саллисбюри. – А впрочем, я не в обиде.
– Однако, – сказал король, – в силу традиции надо, чтобы кто-нибудь поручился за вас, и тогда вы будете пользоваться свободой, пока мы не решим, какой назначить за вас выкуп.
– Если позволите, государь, – сказал де Кюсси, приближаясь, – моя жизнь и мое имение, как бы мало оно не было, будет залогом за графа.
– Благодарю тебя, мой старый друг и собрат по оружию, – сказал Вильгельм Длинный Меч и, помолчав, добавил: – Мне жаль, что мы не встретились с тобой в сражении, а то непременно обменялись бы несколькими хорошими ударами.
Длинной вереницей пленные проходили перед королем, и со всеми он старался разговаривать доброжелательно и обещал, что их участь не будет тяжела и вскоре они обретут свободу. Но когда ввели Ферранда, графа Фландрского, монарх преобразился. Нахмуренные брови, суровый взгляд – гнев явственно читался на лице Филиппа.
– Ну, мятежный вассал, чего заслуживает твоя измена? Не змея ли ты, пригретая на нашей груди? Разве не оказывали мы тебе гостеприимство во время прежних приездов в Париж? Разве тебя недостаточно почетно встречали, что у тебя появились мысли и желание завладеть наследством твоего монарха? Клянусь Богом, ты снова побываешь в Париже! Ты вступишь в нашу столицу, но сопровождать тебя будет не свита, шуты и скоморохи, а неподкупная стража.
Услышав эти слова, граф Фландрский побледнел от страха, но все-таки нашел в себе силы ответить королю.
– Надеюсь на ваш здравый смысл, государь. Вы не можете поступить со мной так строго. Ведь в конце концов я ваш вассал только по Фландрским землям, которые принесла мне в приданое жена, француженка. Я сын независимого государя, и моя жизнь…
– Твоя жизнь! – вскричав, перебил графа Филипп. – Можешь не дрожать за свою недостойную жизнь. Я не палач. Но клянусь, ты больше не взбунтуешься. А сейчас уходи. Уведите графа, – сказал Филипп уже более спокойно.
Следующим за графом Фландрским появился граф Булонский, неоднократно выступавший против своего сюзерена прежде, но всегда получавший прощение.
Филипп долго смотрел на этого гиганта и наконец заговорил дрожавшим от возмущения голосом:
– Скажите граф, сколько раз вы уже получали прощение за свои выступления против меня, вашего властелина?
– По совести, государь, я никогда не был силен в вычислениях, – отвечал граф, – но помню, что часто, чего признаться я не заслуживал.
– Когда ты все-таки их сочтешь, то прибавь еще одно, – проговорил Филипп. – Но клянусь останками всех святых, помни, что это последнее!
– Я не забуду, государь, и прошу не беспокоить их костей: я решил отныне быть верным вассалом вашего величества и, как говорит мой добрый друг сир Джулиан дю Монт, мои слова также незыблемы, как центр земли.
– А! Граф Джулиан! Вы здесь? Милости просим! Вы более всех старались возмутить против меня вассалов, и, следовательно, никто более вас не достоин виселицы и плахи! Однако мы можем принять и иное решение. Мой достойный друг и храбрейший рыцарь сир Гюи де Кюсси просит руки вашей дочери. Благоволите ответить согласием, и ваша голова останется на плечах.
– Это невозможно, государь! – с твердостью ответил старый граф. – Я уже отказал рыцарю и готов повторить: мои слова неизменны, как центр земли. Я скорее лишусь жизни, чем откажусь от своих слов.
– Хорошо, – воскликнул в сердцах Филипп, видя такое упрямство, – пусть топор палача сделает свое дело!.. Но знай, подстрекатель и возмутитель моих вассалов, седины тебя не спасут, и, наказав тебя за измену, я, как верховный государь, отдам этому храброму рыцарю и твое имение, и твою дочь. Увести его!
Лицо сира Джулиана побледнело, и на этом фоне выделялись ярко блестевшие глаза. Он кусал губы, но не сказал ни слова, чтобы умилостивить монарха.
В это время де Кюсси приблизился к королю, и сказав, что старый граф взят в плен его солдатами, попросил позволения сказать несколько слов сиру дю Монту.
– Говорите, де Кюсси, я разрешаю вам изложить упрямцу условия и попытаться убедить его, – ответил король. – Но говорю вам, если он не согласится отдать вам руку дочери, то пойдет на плаху. Посмотрим, чем вы сможете его убедить.

– Что я сказал, то свято! – продолжал бормотать сир Джулиан, мое решение неизменно…
– Граф, – начал де Кюсси, – вы как-то сказали мне, что я могу просить руки вашей дочери, если Вильгельм де ла Рош умрет, если вы будете моим пленником, и если я буду не менее богат, чем вы. Так знайте, что Вильгельм Гюйон убит, убит одним из моих воинов, в то время, как он бежал с поля битвы. Счастье улыбнулось мне – вы мой пленник. И мне кажется, что власть, подаренная мне милостью нашего короля, возвратить вам жизнь и свободу, стоит вашего богатства. Все три условия совпали. Ваше решение?..
– Нет! – ответил старый граф, – нет! – Он снова запел ту же песню. – Что я сказал, то… – но был прерван королем, гнев которого уже успокоился, и сейчас он скорее забавлялся этой сценой.
– Подождите, сир Джулиан! Подождите! Мне кажется, что вы не соглашаетесь только потому, что сир Гюи не так богат как вы; но этому можно помочь. В нашей власти сделать сира де Кюсси даже богаче вас, а уж знатностью он вам не уступает. Высокородные бароны, подойдите поближе! Слушайте наше решение!
Французские дворяне, бывшие свидетелями этой сцены, приблизились к королю, и Филипп продолжал:
– Граф Джулиан дю Монт, я, Филипп Второй Август, король французский, в присутствии и с согласия наших пэров, обвиняю вас в оскорблении королевского величества, и объявляю, что все ваши земли, поместья, замки и прочие владения, а такие все ваше движимое имущество конфискованы в пользу французской короны, которая распоряжается отныне всем, чем вы владели.
– Король высказал вам наше решение, граф, – прозвучало одновременно несколько голосов присутствовавших дворян, и сир Джулиан, несмотря на свою твердость, переменился в лице.
– Теперь, граф дю Монт, – продолжал король, – у вас нет ни одного клочка земли, ни одной монеты в вашем распоряжении, в то время как сир де Кюсси владеет своей землей. Вильгельм де ла Рош Гюйон убит, а вы пленник сира Гюи. Все условия выполнены и мы требуем, чтобы вы сдержали ваше слово и дали согласие на брак вашей дочери Изидоры с рыцарем де Кюсси.
– Что я сказал, то свято. Мое решение так же твердо, как и центр земли, – снова начал граф, и у короля от гнева кровь прилила к лицу, но продолжение последовало иное. – Сир де Кюсси, я обещал вам свою дочь при соблюдении определенных условий; они исполнены, и она ваша. Однако мне прискорбно отдавать свою дочь за нищего, хоть и благородного, рыцаря.
– Нищего! – вскричал Филипп, и отступивший гнев, после согласия дю Монта на брак, снова зазвучал в его голосе. – Знайте, что хотя одной его храбрости достаточно, чтобы сделать рыцаря достойным руки дочери принца, но он вдвое богаче, нежели вы когда-нибудь были.
– Да, де Кюсси, земли, владения, все прекрасные поместья на берегах Роны, принадлежавшие графу Танкервильскому, мужу сестры вашего отца, теперь ваши, в силу завещания, подписанного графом. Я был вынужден пользоваться доходами с этих земель, но обязался возвратить их вам, если граф умрет, или ему самому, если он вернется из Палестины, куда, как говорили, он отправился. Я следовал, поступая именно так, советам мудрого старца Бернарда, Венсенского пустынника, умершего десять дней тому назад. Мне также стало известно, что этот благочестивый отшельник и был сам граф Танкервиль. За несколько часов до смерти он написал и отправил мне письмо, полное мудрых советов и наставлений. Он также просил отметить вас, Гюи, нашей дружбой и покровительством. Но это излишне, так как я питаю к вам чувство дружбы уже давно. Таким образом, согласно завещанию, вы, Кюсси, оказываетесь богаче старика, на дочери которого женитесь, и в наказание за его упрямство я отдаю вам и вашим наследникам все его конфискованные владения и предоставляю вам право назначить опальному графу содержание.
Граф Джулиан опустил голову. Однако, забегая вперед, мы можем сказать, что после заключенного вскоре брака прекрасной Изидоры и сира Гюи, он никогда не жалел, что король отдал его владения в распоряжение зятя.

* * *

Спустя шесть дней после событий описанных нами в двух предыдущих главах, Филипп-Август ехал впереди группы рыцарей, пажей и оруженосцев. Он спешил разделить свою радость с Агнессой и сказать ей, что после столь блистательной победы над врагом, он сможет диктовать свои условия даже церковникам и добиться от них утверждения его развода и подтверждения брака с ней. Эти мысли, радовали Филиппа. Весел был и де Кюсси, ехавший рядом с ним и мысленно уже обнимавший свою ненаглядную Изидору.
Царило прекрасное июльское утро, и легкие облачка пробегавшие по небу несколько смягчали солнечный зной. Вскоре облачка сгустились, потемнели, несколько первых крупных капель упали на лошадей и всадников. Де Кюсси, посмотрев вверх, обратил внимание короля на голубя, летевшего над их головами.
– Государь, – сказал рыцарь, – это не простой голубь, это посланник. Такой вид связи часто использовался в Палестине. Взгляните, государь, у него на шее привязано ленточкой письмо.
– Есть ли у кого-нибудь сокол? – вскричал король. – Я бы отдал тысячу монет за сокола!
Один из пажей королевской свиты вез на руке сокола. Услыхав восклицание монарха, он снял с птицы колпак, отвязал и пустил. Сокол расправил крылья, взвился, заметил голубя и начал преследовать свою добычу.
– Браво, молодой человек! – сказал король. – Как твое имя?
– Губерт, государь, – отвечал паж, не поднимая взгляда.
– Губерт! – повторил Филипп. – Как! И больше ничего?
Паж молчал.
– Итак, – торжественно проговорил король, – отныне ты будешь зваться Губерт Дефоконпре.
Пока они так разговаривали, сокол набрал высоту, молнией упал на голубя, схватил его и вернулся к хозяину. Паж освободил несколько потрепанного голубка от когтей охотника и подал королю. Филипп развязал ленту, которой крепилась записка на шее птицы, приласкал голубя и отпустил.
Лицо короля, едва он начал читать записку, смертельно побледнело. Не говоря никому ни слова, он пришпорил свою лошадь и во весь опор поскакал к Рильбуазскому замку. Его свита пустилась за ним вдогонку, не зная, чему приписать столь неожиданную перемену в короле.
Проезжая подъемный мост, Филипп видел бледные и беспокойные лица.
– Королева! – вскричал он. – Королева! Здорова ли королева? – и не дождавшись ни от кого ответа, въехал на двор замка, соскочил с лошади и почти бегом направился через передние комнаты, заполненные стражей, к спальне Агнессы. Перед дверью комнаты, в которой он жил с Агнессой в первые месяцы супружества и которую она особенно любила как воспоминание о прежних счастливых временах, Филипп в нерешительности замер. Стараясь успокоиться, он стоял перед дверью и пытался уловить доносившиеся из-за нее тихие голоса. Ему не удалось разобрать ни слова; он приоткрыл дверь, вошел и остановился на пороге. Приближалась ночь, и в комнате сгустились сумерки, но восковая свеча, горевшая в дальнем конце, разливала свет, состязавшийся с уходящим дневным светом. В глубине комнаты в неверном освещении можно было разглядеть широкую постель, бывшую когда-то супружеской постелью королевской четы, а сейчас походившую на смертный одр. Ее окружали священники, вполголоса возносившие молитвы к небу; стоявшие рядом женщины, плакали. Одна из них, молодая и красивая, лицо которой показалось Филиппу знакомым, склонясь над постелью, поддерживала голову лежащей женщины. Смертельная бледность покрывала лицо лежащей.
Король с трепетом приблизился. Возможно ли, чтобы бледная, худая, с ввалившимися щеками, посиневшими губами, погасшим взглядом женщина, которой не доставало только савана, представшая перед его глазами, была прекрасная Агнесса, столь нежно и горячо любимая Агнесса, его Агнесса!
Восклицание, вырвавшееся из уст узнавших его людей, привлекло всеобщее внимание и достигло слуха умирающей. Искра жизни еще не погасла в королеве. Ее глаза открылись и радость блеснула во взгляде, обращенном Агнессой на своего супруга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28