Знайте, что святая церковь с неодобрением смотрит на то, как король Французский, забыв о благочестии, оставляет свою законную супругу, Ингельборгу Датскую…
– Этот человек сведет меня с ума! – воскликнул король. – Неужели никто не заставит его замолчать?
Многие рыцари стали между легатом и королем. Но кардинал сделал им знак удалиться, зная, что суеверное почтение к его сану не позволит им применить против него силу. Они расступились, и кардинал продолжал:
– Зная также, что под предлогом беззаконного развода, произведенного вашими слабовольными епископами, вы приняли на свое ложе женщину, которая не является да и не может являться вашей законной женой…
Выкрики возмущения, вырвавшиеся из уст придворных дам, прервали прелата. Глаза всех были устремлены на королеву.
Сначала Агнесса лишь удивилась, глядя на человека, осмелившегося противиться воле того, кому все повиновались беспрекословно, но мало-помалу смысл сказанного дошел до нее, и она похолодела от ужаса: губы ее задрожали, щеки побледнели, а при последних словах прелата, ранивших ее, казалось, в самое сердце, она упала в бесчувствии на руки дам, ее окружавших.
– Клянусь небом, старик! – воскликнул Филипп разгневанно, – несмотря на твою седину, я убью тебя собственными руками! Уведите его!.. Заткните ему рот, чтобы он не произнес больше ни слова!.. Сюда, мои верные стражи, ко мне! Выведите его отсюда. Агнесса! – вскричал он, обращаясь к королеве, – не бойся: ничтожные слова выжившего из ума старика не смогут убить мою любовь и нежность, которую я к тебе питаю.
Между тем телохранители, вывели прелата и его свиту. Дамы, окружив королеву, старались привести ее в чувство. Все рыцари, все бароны стали на сторону Агнессы Мераннийской. Перебивая друг друга, они кричали, что признают ее своей повелительницей, королевою всех королев, красотою своей затмившей всех дам.
Филипп-Август радостно взирал на энтузиазм своих подданных. Сжимая в своей руке нежные пальцы Агнессы, другой рукой он указал на ее безжизненное лицо и вскричал громким голосом, чтобы все, находившиеся на поле сражения, могли его слышать:
– Рыцари и бароны французские! Должен ли я отказаться от своего счастья в угоду капризам гордого папы Иннокентия? Нет, я не боюсь папского гнева и не оставлю любимой мною супруги. Вы, храбрые рыцари, вы одни можете меня судить. Клянусь Небом, вы единственные мои судьи!
– Да здравствует король! Да здравствует король! – кричали бароны, как будто становясь под королевское знамя во время сражения.
Филипп объявил закрытие турнира и уверил своих подданных, что как только Агнесса будет в состоянии, она возблагодарит их преданность. Потом он пригласил всех на пир, который устраивал в четыре часа, а также сообщил, что для опоздавших будет приготовлен отдельный стол в Луврской башне.
Агнесса так и не пришла и сознание, и было решено отнести ее во дворец на носилках. В скорбном молчании ее сопровождала та же свита, которая окружала ее по дороге на турнир.
Едва печальная процессии исчезла из виду, де Кюсси приказал герольдам трубить и вызвать на бой с ним тех, кто скажет хоть слово против Агнессы. Однако и после третьего вызова никто не явился сразиться с ним, и все, покинув ристалище, отправились во дворец. Пир уже начался, и каждый под действием возлияний с жаром отстаивал права королевы, хотя ее тут и не было. Слушая эти хмельные речи, Филипп еще больше уверился в преданности своих баронов и возомнил себя в состоянии справиться с папским гневом. Но об одном он забыл: все обещания, вызванные Щедрою пищей и обильным питьем, недорого стоят и забываются сразу же после застолья. Однако сейчас каждый старался перекричать остальных, Доказывая свою приверженность королю и готовность тотчас же стать на его защиту. Один только Тибольд молчал. Он испросил позволения посетить королеву, чтобы воздать ей почести и сообщить новости, привезенные им из Штирии. Король согласился и пригласил его в Компьен, где должны были издаваться очередные указы относительно связей между Францией и новой Константинопольской колонией. Приняв приглашение, Оверн поблагодарил короля и вместе с де Кюсси покинул дворец.
Прием, оказанный легату, и все, что с ним было связано, в точности было пересказано папе. И горячность баронов, ставших на сторону королевы, заставила трепетать Его Владычество. Чтобы добиться неограниченного влияния, нужно немало времени. Папская же власть, основанная на бесконечных и неутомимых интригах, была еще не настолько сильна, поэтому Иннокентий опасался, что церковь не перенесет рокового удара, если Филипп будет сопротивляться успешно.
Предусмотрительный и честолюбивый Иннокентий видел в Филиппе достойного противника, столь же решительного и могущественного, как и он сам. Но, отдавая должное мудрости и дипломатическим способностям своего соперника, не мог не понимать, что могущество Филиппа большей частью зависит от успехов ума: успехов медленных и многотрудных. В то время как его собственная власть, основанная на вековых суевериях, была утверждена всеми привычками, сковывающими сердце человеческое во тьме невежества.
Как ни зол он был на Филиппа за пренебрежение церковной властью и отказ исполнить его, Иннокентия, волю, Его Святейшество постарался ни словом, ни жестом не обнаружить своего негодования: все его письма к королю, твердые и решительные, по-прежнему отличались умеренностью и хладнокровием. В то же время кардинал святой Марии получил от него приказ созвать французских епископов с тем, чтобы отлучить Филиппа от церкви, а на государство наложить духовный запрет. Столь строгий подход огорчил епископов, и, по их просьбе, легат отложил на время исполнение этого указа, втайне надеясь, что какое-нибудь пожертвование поможет обезоружить гнев церкви.
Между тем Филипп, посвятив все свое время заботам о любимой супруге, не оставлял ее ни на минуту. Чтобы отвлечь ее от грустных воспоминаний о досадном происшествии, которое так сильно подействовало на королеву, он старался занять ее охотой, разъезжал с ней по загородным дворцам и наконец добился того, что она готова была забыть о случившемся. Но все-таки он не сумел излечить ее полностью, и временами Агнесса впадала в такую глубокую задумчивость, из которой ее трудно было вывести.
А в это время граф Овернский, решив, что пора бы уже, воспользовавшись приглашением короля, посетить Компьен, собирался в дорогу. Но неожиданные обстоятельства круто изменили все его планы. Из Оверна, его родового поместья, прибыл с горестной вестью посол, который и сообщил молодому графу о том, что отец его тяжело болен. И Тибольд отправился в Вик-ле-Конт.
Приехав, он застал отца своего на смертном одре. Как ни горестно было для Тибольда это несчастье, он перенес его с мужеством. Исполнив последние обязанности и приняв почести от своих новых вассалов, он возвратился в Париж, поручив управление Оверном своему дяде, графу де Гюи, славившемуся своим веселым нравом, а еще тем, что никогда не отказывал себе в удовольствии попользоваться чужим добром.

ГЛАВА IX

Вернемся теперь назад, к тому времени, когда граф Овернский еще только собирался отправиться в свое родовое поместье. Его отъезд был назначен на утро. Оба друга, Оверн и де Кюсси, стояли на крыльце, прощаясь, и Тибольд, обняв своего товарища, тихо шепнул ему на ухо: «Мешки с деньгами, что мы привезли из Святой земли, спрятаны у меня в комнате. Как братья по оружию мы должны делиться всем, что у нас есть, а значит, то, что принадлежит мне, в равной степени принадлежит и тебе. Помни об этом. По возвращении я надеюсь застать тебя здесь; если же задержусь, то пришли гонца».
– Прощай, Оверн! – сказал де Кюсси. – Не знаю, увидимся ли мы с тобой снова.
Братство по оружию предписывало рыцарям всем делиться между собой. Как только они менялись оружием, все становилось общим: не только имение и участь, труды и удовольствия, но даже сама жизнь и смерть. Их долг был помогать друг другу словом и делом, и если один умирал, не отомстив своему врагу, то другой обязан был занять его место и поддержать честь своего брата, сражаясь с его противником. В Святой земле де Кюсси делил с Оверном все, но теперь, понимая как много денег потребуется для двора и турниров, он, будучи чересчур щепетилен в денежных делах, не мог заставить себя воспользоваться состоянием Тибольда.
Опечаленный расставанием, де Кюсси тихо прошел в свою комнату. Гуго де Бар, его оруженосец, видя задумчивость своего господина, попытался отвлечь его от грустных мыслей, но напрасно. Тогда он, зная, что де Кюсси влюблен в Изидору, вынул из кармана золотой браслет и показал его своему хозяину.
– Посмотрите-ка, сир Гюи, какая прелестная вещица! Не знаком ли вам этот браслет? – спросил он, лукаво улыбаясь. – Я уговорил служанку Изидоры, чтобы она его похитила.
– Как ты мог, Гуго! – возмутился рыцарь. – Как осмелился ты на такую дерзость!
– Если вы считаете, что я поступил дурно, то я его верну. Но послушайте-ка, что я скажу вам: прекрасная Изидора знала, что горничная хочет получить этот браслет, и знала, что для меня, , а следовательно, могла догадаться, в чьи руки он попадет. Но мне-то что за нужда – я, пожалуй, его верну.
– Дай его мне, добрый Гуго. Вот уж не думал, что ты так искусен в этих делах. А не влюблен ли и ты? Отвечай скорее.
– Похоже на это. Мы договорились с Алисой, что, если вы победите ее госпожу, я женюсь на горничной. Потому-то и решили вам помогать.
– Хорошо. А теперь вели седлать лошадей, пора бы и мне навестить родное гнездо.
Оруженосец отдал браслет своему господину и вышел. Оставшись один, де Кюсси стал целовать столь драгоценную для него вещицу, восторженно восклицая при этом:
– Она видела, что горничная его похитила, и знала, что для меня!
Затем, не сводя глаз с браслета, стал напевать любовную балладу, импровизируя страстно и вдохновенно. Он хотел было снова прижать к губам драгоценный залог, но тут от двери раздался насмешливый голос, прервавший его приятные мечты. Конечно же, это явился Галон-простак.
– Ха-ха-ха! – хохотал Галон. – Мой господин превратился в шута! Он забавляется золотой безделушкою и напевает ей баллады! Право, я откажусь от своего ремесла: оно уже непочтенно, коль всякий дурак за него берется.
– Берегись, как бы тебе не отсекли уши! – ответил де Кюсси. – Уж я-то знаю, что ты лишь прикидываешься дураком, когда тебе нужно. А теперь отвечай мне, но только правдиво, чем ты был занят сегодня утром?
– Я был на компьенской дороге, – отвечал Галон важно. – Ходил посмотреть на волка в овчарне да на сокола в голубином гнезде. А теперь вот спрашиваю себя: будет ли доволен пастух обращением господина волка с госпожами овцами, и еще…
– Что ты хочешь сказать, хитрец? – перебил Де Кюсси. – Довольно с меня намеков, отвечай как положено, если не хочешь, чтобы тебе подпортили шкуру. Еще раз спрашиваю тебя, что ты имеешь в виду?
Он схватил шута за руку, собираясь ударить.
– Хорошо, хорошо! – испугался Галон. – Я ходил во дворец, чтобы узнать у своего искреннего друга, кто же это пленился моей красотой, не удержался он от насмешки. А еще я хотел узнать у него, правда ли то, что великодушный Филипп овладел поместьями вашего дяди. И удостоверился, что это действительно так, и что он приказал собирать все доходы в казну. О, он великий правитель! И очень скоро приступит к делу. Ха-ха-ха!
– В добрый час. Пусть он владеет ими и заботится о них. Я предпочел бы отдать свои земли в руки монарха, нежели герцога Бургундского, и готов поделиться доходами, если они пойдут на укрепление власти нашего короля, а не на обогащение влиятельного вассала, и без того уже сильного. Но ты не ускользнешь от меня. Ну-ка, рассказывай, что ты еще хотел пронюхать?
– Да ничего особенного. Просто хотел повидать графа Тибольда Овернского и королеву Агнессу Мераннийскую. Ха-ха-ха! Что в этом дурного?
– Этого не может быть! – воскликнул де Кюсси, пораженный таким ответом. – Нет, это невозможно, невероятно!
– Вы все еще сомневаетесь? – Галон чуть не задохнулся от смеха. – Так вспомните, как он был весел до тех пор, пока не получил известие о браке Филиппа с Агнессою. Не побледнел ли он, как полотно палатки и не стал ли худ и печален после этого?
И, чтобы избежать побоев, он вырвался из рук своего господина и, хохоча, выскочил из комнаты.
– Как это могло случиться, – рассуждал сам с собой де Кюсси, – что я в продолжение двух лет не замечал того, о чем дурак догадался в одну минуту. Что ж, Оверн, я буду верен тебе. Пусть я и не захотел поделить твое имение, но разделю опасности. И да поможет нам Бог!
Его размышления были прерваны приходом оруженосца, сообщившего, что лошади готовы и положившего на стол небольшой туго набитый кожаный мешок.
– За что эти деньги? – спросил де Кюсси.
– Рыцари, которых вы победили на вечернем турнире, прислали выкуп за оружие и лошадей.
– Ну так заплати тем двоим, кто ухаживает за арабскими скакунами, приведенными из Оверна.
– Не уверен, нужны ли им деньги. Я слыхал, они просят двух лошадей, да в придачу оружие, чтобы стать под ваши знамена, если вы им позволите.
– Я бы позволил, Гуго, – ответил рыцарь. – Но чем я их стану кормить? А впрочем, свита не так уж и увеличится. Ладно, ступай с ними к оружейнику и выбери каждому саблю, щит, латы и шлем. Я же поеду не торопясь, и выполнив свое дело, ты догонишь меня с двумя новыми солдатами.
Сказав это, он спустился с крыльца и, оседлав лошадь, отправился в путь.
Замок Кюсси-Магни, где жили его предки, был построен на холме и со всех сторон окружен высокими башнями, делавшими его неприступным. Когда де Кюсси, отправляясь в Святую землю, покидал родные стены, они уже были почернены временем, но каких же быстрых успехов в разрушении добилось время в течение кратких десяти лет! Высокая четырехугольная башня, гордившаяся своей правильностью, осталась без одного угла; окна и бойницы до половины заросли вьющимися растениями.
Де Кюсси лишь грустно вздохнул, приблизившись к замку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28