– Все мои друзья давно уже на небесах, – отвечал пустынник, отворяя дверь. – Как! Это вы, епископ Парижский?
– Тише! Тише! Не нужно, чтобы мальчик знал, кто я. Я прибыл сюда с тайной миссией и, должен сказать, по очень важному делу.
– Как сказал один из мудрейших: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным». И где же будет мальчик во время нашей беседы? Если он также трусит, как ты, то вряд ли захочет остаться за дверью.
– Нет, я не боюсь, святой отец, – ответил мальчик. – Я привык к лесу. Да и что со мной может случиться так близко от твоей хижины…
– Коль так, любезное дитя, – сказал отшельник, погладив его по голове, – посиди у порога. Я лишь притворю дверь, и, если тебя что-нибудь испугает, то войди.
Мальчик послушался, а пустынник вошел в келью вместе с епископом и предложил ему отдохнуть немного прежде, чем они приступят к серьезному разговору. Опустившись на скромное ложе отшельника и переведя дух, епископ начал:
– Я пришел к тебе, брат Бернард, за мудрым советом. Это проклятие, тяготящее наше государство…
– За советом? – перебил его затворник. – Но разве вы сами не знаете, епископ, что предписывает вам ваша должность?
– Выслушай же, да не перебивай. Знаешь ли ты Иоанна д'Арвиля, каноника святой Берты? Он человек умный, тихий, святой…
– Наслышан о нем, – поморщился пустынник, всем своим видом выражая, что он не лучшего мнения об этом человеке. – Весьма наслышан. И что же далее?
– Так вот, несколько дней назад молодой граф Овернский, направлявшийся со своей свитой в Париж, заехал в монастырь святой Берты. Он хотел исповедаться, но так как в его собственных владениях обряд отлучения уже соблюдается, и весьма строго при этом, то граф мудро решил, что можно исповедать грехи свои Иоанну д'Арвилю. Едва покаяние закончилось, каноник поспешил ко мне, чтобы открыть тайну, которая поможет залечить раны государства.
– Как! – возмутился пустынник. – И он посмел нарушить тайну исповеди?
– Нет же! Нет! Вы ошибаетесь, брат Бернард! Это было сказано ему не на исповеди, а в личном разговоре, который происходил уже после покаяния. Итак, граф признался монаху, что Агнесса была обещана ему ее братом, вместе с которым они совершали паломничество в Святую землю. Но брат ее умер, и отец, герцог Штирии не зная об обещании сына, отдал руку своей дочери Филиппу. И вот теперь старый герцог, прослышав, что брак этот признан недействительным Римской церковью, возложил на Оверна, храброго рыцаря и искреннего друга своего умершего сына, обязанность уведомить тайно Агнессу, что он повелевает ей оставить Францию и вернуться домой. И молодой граф поклялся исполнить просьбу отца, чего бы ему это ни стоило. Ради Агнессы он готов на все; и никакие препятствия – ни возможность потерять все свои поместья, ни угроза собственной жизни – не остановят его. Согласилась бы только Агнесса оставить Филиппа – вот в чем вопрос. Именно это каноник узнал от графа, и не на исповеди, как вы было подумали, а в простом разговоре. И вот какой план придумал сей почтенный монах. Ему, как и всем нам, известно, что Агнесса любит Филиппа и что, считая себя его законной супругой, она не покинет его добровольно. Но знает он и то, что королева – гордячка. Если она заметит хотя бы малейшую холодность со стороны Филиппа, то не останется с ним, а уедет к отцу, решив, что король либо неверен ей, либо опасается последствий папского гнева. Для исполнения этого хитрого замысла нужно совсем немного: заронить в сердце Филиппа зерно ревности, намекнув, что его дорогая супруга чересчур любезна по отношению к графу Оверну. Уверяю, этого будет вполне достаточно. Король непременно выкажет свое пренебрежение каким-нибудь жестом или поступком, и Агнесса, не ведая всей правды, потребует возвращения к отцу. Филипп, ревнивый и уязвленный, согласится, а наш: почтенный каноник отправит ее к отцу и, если это угодно Богу, будет награжден за услугу, оказанную Франции. Не правда ли, весьма хитроумный план?
– Ух-ух-ух! – пронзительно заухало в окошко кельи.
– Господи, спаси и сохрани нас, грешных, и защити нас от дьявола, шатающегося в ночи, – пал на колени епископ.
– Что вы так испугались? Это всего лишь филин, – успокоил его пустынник.
Погруженный в раздумье, он замер на несколько минут, опустив плаза и не обращая больше внимания на причитания прелата, распростершегося на полу и бормочущего с перепугу молитвы, перемежаемые проклятьями.
– Должен признаться, этот план настолько же хитроумен, как и жесток, – молвил наконец пустынник. – Но благо Франции для меня превыше всего, и, коль уж вам требуется мое мнение, то скажу: из двух зол выбирают меньшее. А еще я посоветовал бы вам открыть всю правду Гереню – доблестному рыцарю и почтенному епископу. Филипп страшен в гневе: если он заподозрит что-то неладное, должен же кто-нибудь объяснить ему истинную причину такого поступка. Но кто? Я удалился от мирских дел, вы и так слишком заняты своими прихожанами, а канонику святой Верты доверять нельзя. Герень, пожалуй, ближе других к королю, а раз так, значит, ему и осуществлять этот замысел. И он, с присущим ему благоразумием, сделает это. Да, план ваш жесток, но у него есть то преимущество, что, хотя он и разобьет сердце короля и его несчастной супруги, но не допустит кровопролития, возмущений и междоусобной войны, а, может быть, и посодействует снятию проклятия, гнетущего наше бедное государство.
Едва пустынник произнес все это, как с улицы снова донесся вопль, похожий на стон ночной птицы, но еще более дикий и пронзительный. Епископ бросился на колени. Мальчик, испуганно тараща глаза, вбежал в келью и закричал, заикаясь от страха:
– Я не могу оставаться там дольше: дьявол сидит на дереве.
– Где? – воскликнул пустынник. – Даже если это и впрямь сам сатана, я не боюсь его.
С этими словами он вышел из кельи и приблизился к полуразрушенной гробнице, рядом с которой рос огромный развесистый дуб, почти закрывавший ее своими ветвями. И тени испуга не было в его глазах, а лишь удивление, когда он заметил странное человеческое существо, издающее дикие гортанные крики и скачущее с ветки на ветку с быстротой дикой кошки.
– Прочь, сатана, повелеваю тебе именем торжествующего Христа! – крикнул пустынник и поднял небольшой крест, висевший на четках.
– Ах! Ах! Это проклятие! Проклятие! – словно бы испугался наш мнимый дьявол. И, то стеная, то хохоча, он скрылся с такой быстротой, что пустынник не заметил, где именно тот исчез.
– Поднимитесь, отец епископ, ну же, вставайте! – сказал Бернард, входя в келью. – Злое порождение ночи исчезло, растаяло, словно дым. Должен сказать, он никогда не показывался здесь прежде, а теперь, видно, явился, чтобы воспрепятствовать вашему плану. Дьяволу явно не по нутру, что мир и спокойствие хотят возвратить в лоно церкви. Впрочем, все уже позади. Да встаньте же, говорю я вам, и не бойтесь.
Говоря это, пустынник нагнулся и помог прелату подняться с пола.
– Меня никогда не беспокоили подобными посещениями, да и сегодня, мне стоило только показаться – и враг исчез. В этой хижине вы в безопасности. Чего вы боитесь так?
– Ах, брат Бернард, – пролепетал епископ, жмурясь от страха, – ведь мне еще предстоит возвращаться. Признаюсь, мне жутко идти одному через этот лес. А мальчик – разве он сможет меня защитить?
– Не беспокойтесь, я провожу вас, – сказал отшельник. – Путь недалек, я видел у мальчика факел, вот мы его и зажжем.
Все трое отправились в путь. Пустынник, поддерживая епископа под руку, шел с одной стороны, а мальчик, освещая дорогу факелом – с другой. Дойдя до ближайшей деревни, они расстались, и пустынник поспешил в свою келью, чтобы продолжить прерванную молитву.
Между тем, солнце показалось на горизонте, и едва лишь его лучи позолотили верхушки деревьев Венсенского леса, как Галон спустился со старого дуба, росшего в доброй миле от жилища отшельника.
Распрямив затекшие плечи, он громко расхохотался.
– Ха-ха-ха! – давился он от смеха. – Мой храбрый и добрый хозяин запретил пускать меня в замок, если я вернусь за полночь. Но он и не подозревает, какую великую тайну я узнал, будучи вынужден ночевать под открытым небом. И хотя у меня девяносто девять причин не открывать ее, но не достает сотой, а значит, я все ему расскажу. Когда он узнает о заговоре, то либо сам расстроит его, либо уведомит обо всем короля и Оверна; и тогда злоумышленники повиснут, как желуди, на деревьях. Ха-ха-ха! Я не позволю избавиться от проклятия – такого желанного, такого приятного проклятия! Я словно бы наяву вижу мертвых, валяющихся, как собаки, без погребения. Ха-ха-ха! Да, я люблю, я обожаю это проклятие – оно точно так же портит лицо государства, которое могло бы быть прекрасным, как этот длинный противный нос уродует мою физиономию. Да, мой нос это мое проклятие! – Он захлебнулся от злобного хохота. – А де Кюсси я найду еще средство отомстить за то, что он вынудил меня заночевать в лесу. Я и так сыграл с ним злую шутку, подослав сира Джулиана в тот момент, когда наш любвеобильный рыцарь любезничал с его дочерью. Ха-ха-ха!
И, беснуясь подобным образом, он что есть силы помчался в город.

ГЛАВА V

Погожим сентябрьским утром по прекрасной Турской равнине шествовала торжественная процессия. Это был отряд рыцарей, разодетых со всем великолепием. Их костюмы из дорогих тканей были вышиты золотом; щиты, шлемы и латы с золотой чеканкой сверкали в лучах восходящего солнца. Они представляли собой живописную группу. Впереди всех на лихом скакуне выступал сам Артур. Справа от него ехал де Кюсси, сопровождаемый пажами и оруженосцами, а слева – Савари де Молеон, знаменитый рыцарь и славный трубадур. За ними следовали рыцари, не столь именитые: одни были друзьями или вассалами Савари де Молеона; другие же, недовольные королем Иоанном, пришли в отряд с целью отстаивать законные права его племянника. Их скакуны были надежно защищены непроницаемой броней, а длинные копья могли отразить любое, даже самое жестокое, нападение. И замыкал это шествие отряд наемников, облеченных в новые доспехи. На их лошадях были только железные нагрудники. Да и сами кавалеристы были оснащены значительно хуже, чем те, которые ехали впереди. Все их снаряжение – латы, щиты и шлемы – было легким и ненадежным, но зато позволяло метко целиться и стрелять. Это была самая подвижная и, пожалуй, самая полезная часть войска. И возглавлял ее Жоделль, давний приятель, а теперь еще и начальник этих новоиспеченных солдат. Рядом с Жоделлем ехал Гуго де Бар, крепко сжимая в ладонях знамя сира де Кюсси. Галон-простак, сменивший свою любимицу кобылицу на вороного коня, гарцевал вдоль рядов, гримасничая и забавляя разными прибаутками столь разношерстную публику. Но никто, пожалуй, не веселился больше и не обращался ласковее с шутом, чем Жоделль.
– Эй! – подозвал де Кюсси одного из своих оруженосцев. – Прикажи Жоделлю, чтобы он со своими всадниками проверил вон тот угол леса. Мне показалось, что что-то сверкнуло в той стороне. И сам отправляйся с ними.
Приказание было выполнено, и через несколько минут отряд возвратился с донесением, что конница неприятеля движется тихо вдоль леса и приближается к ним. Блеск же, замеченный де Кюсси, отражается от бесчисленных копий, которыми вооружены солдаты. Одних рыцарей в этом отряде человек сто, а вместе с оруженосцами, солдатами и прочими число людей доходит, пожалуй, и до шестисот.
– Шлем и копье! – приказал де Кюсси. – Вам, Савари де Молеон, поручаю заботу о принце, а сам я вместе с наемниками подожду этих господ. Надеюсь на ваше благоразумие: вы ведь не вздумаете выступить против такой армады – слишком уж силы у нас неравны. К тому же, мы не имеем права подвергать жизнь принца опасности.
– Ни в коем случае! – ответил Савари де Молеон. – И все-таки, я бы остался с вами.
– Нет, нет и нет! – отрезал Кюсси. – Ваша обязанность – оберегать принца, прикройте его на пути до Тура. И ни рыцарям, ни вассалам не позволяйте отлучаться ни на минуту: возможно, вам потребуется их помощь. Неприятель не дальше нас от города, но знайте, если он выйдет из леса раньше, чем через четверть часа, это будет означать, что меня уже нет в живых. Прошу вас, рыцарь, согласитесь! Награды, почести, слава – все будет принадлежать тому, кто благополучно доставит принца в Тур. Разве этого вам недостаточно? Вам предстоит почетная должность.
– А вам опасная, – покачал головой Савари.
– Не думайте об этом.
Отдав все необходимые распоряжения, де Кюсси оседлал лошадь и, держа копье наготове, поскакал впереди отряда к дальнему краю леса. Не доезжая до неприятеля, он велел своим воинам остановиться, а сам пошел в разведку. Численность врагов была так велика, что нечего было и надеяться на успех, сразившись с ними. Оставалось единственное средство: открыв стрельбу, замедлить их продвижение, обезопасив тем самым путь принца. Де Кюсси отдал распоряжение выстроиться шеренгой вдоль опушки леса и выставить вверх концы копий, чтобы неприятель мог подумать, что за первой линией есть еще подкрепление.
– Копья в землю! – приказал он. – Натянуть луки, прицелиться и быть готовыми к стрельбе по первому моему зову. Но, заклинаю, ни единого выстрела – без приказа!
Солдаты повиновались. Де Кюсси выехал несколько вперед, чтобы удобнее было наблюдать за передвижением неприятеля. И как же он удивился, когда увидел человек двенадцать рыцарей с распущенным знаменем Готфрида Лузиньяна, приближавшихся к нему и кричавших: «Артур и Анжу! Артур и Анжу!»
– Отставить! Отставить! – крикнул де Кюсси своим стрелкам, знаками приказывая им остановиться. – Вышла ошибка: это друзья…
Он приблизился к рыцарям и узнал от них, что отряд, причинивший все беспокойство, был выслан в подкрепление Артуру. Прослышав, что Артур идет с небольшим войском, в то время как Иоанн с многочисленной армией опустошает окрестности, они вышли из Тура, чтобы встретить и охранять принца. Ошибка же наемников была вполне естественна: им ведь не было известно, что некоторые нормандские рыцари, уставшие повиноваться столь развращенному и презренному тирану, каким был Иоанн, переметнулись на сторону Артура, убежденные в законности прав юного принца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28