Я не смогу помочь тебе, сладенький.
Она собралась уйти, но я мягко сжал ее запястье и положил еще две бумажки по десять долларов на стол. Она остановилась и кивнула бармену, который заподозрил что-то неладное и направился к охраннику у дверей, чтобы предупредить его. Парень вернулся к протиранию стаканов, но продолжал постоянно смотреть в сторону нашего столика.
— Вот это да, два гривенника, — протянула Лорелея. — Я смогу купить себе совершенно новый костюм.
— Даже два, если предпочитаешь такие, какой на тебе сейчас.
Я сказал это безо всякого сарказма, и усмешка пробила ледяное выражение ее лица. Я показал ей свое удостоверение. Она подняла его и тщательно изучила перед тем, как бросить его обратно на стол.
— Мэн. Похоже, что у тебя действительно дело. Поздравляю.
Она протянула руку к деньгам, но моя рука была быстрее.
— Ага! Сначала поговорим, а уж потом денежки.
Она бросила взгляд в сторону бара, затем неохотно опустилась на стул. Ее глаза буравили дырку в тыльной стороне моей ладони, под которой лежали банкноты.
— Я здесь не за тем, чтобы создавать проблемы. Я всего лишь хочу задать несколько вопросов. Мне нужен человек по имени Терезий. Ты не знаешь, он здесь?
— Зачем он тебе?
— Он помог моему клиенту. Я хочу поблагодарить его.
Она засмеялась.
— Ну да, конечно. Ты принес награду? Можешь вручить ее мне — я передам. Не пудри мне мозги, мистер! Я, может, и сижу здесь с голыми сиськами, но не надо считать меня полной дурой.
Я откинулся на спинку стула.
— Я не считаю тебя дурой, а Терезий действительно помог моему клиенту. Он говорил с ним в тюрьме. Я всего лишь хотел узнать, почему.
— Он нашел Бога, вот почему. Он даже пытался наставить на путь истинный некоторых мужиков, которые ходят сюда, пока Малютка Энди не пообещал расшибить ему голову.
— Малютка Энди?
— Он хозяин этого места.
Она сделала жест рукой так, будто хватает кого-то сзади за волосы.
— Ты понял меня?
— Понял.
— Хочешь устроить мужику еще больше неприятностей? Он уже расплатился за содеянное. Может, хватит?
— Нет проблем. Я только хочу поговорить.
— Тогда дай мне двадцать, выйди отсюда и подожди снаружи. Он выйдет довольно скоро.
На какой-то момент я поймал ее взгляд и попытался вычислить, врет она или нет. Я не был уверен, но все равно снял ладонь с бумажек. Она сгребла их, запихнула в лифчик и ушла. Я видел, как она обменялась несколькими словами с барменом. Затем прошла в дверь с надписью «Только для персонала». Я знал, что за ней: грязная раздевалка, ванная со сломанным замком и пара комнат со стульями, немного презервативов и коробка бумажных салфеток. Может быть, в конце концов, она не так умна.
Танцовщица на сцене закончила свой номер, затем собрала разбросанное по сцене нижнее белье и направилась к бару. Бармен объявил следующую танцовщицу, и место на сцене заняла маленькая темноволосая девушка с землистым цветом лица. Она выглядела лет на шестнадцать. Один из пьянчуг что-то одобрительно промычал, когда девица начала ломаться под какой-то хит Бритни Спирс.
На улице начинался дождь, капли искажали формы машин, цвет неба отражался в лужах на земле. Я прошел вдоль стены туда, где стояли баки, наполовину заполненные мусором, рядом с пустыми бочонками из-под пива и штабелями ящиков с пустыми бутылками. Я обернулся на звук шагов позади, чтобы увидеть здоровенного детину. Это был точно не Терезий — парень под два метра ростом с телосложением вышибалы или уличного бойца, с большой бритой головой и маленькими глазками. Ему было, наверно, около тридцати. Простое золотое колечко блестело в левом ухе, а на одном из толстых пальцев плотно сидело обручальное кольцо. Все остальное было скрыто под мешковатой голубой майкой и серыми тренировочными брюками.
— Кто бы ты ни был, у тебя десять секунд, чтобы убраться с моей территории к едрене-фене, — объявил он.
Я кивнул. Начинался дождь, и у меня не было ни зонта, ни плаща. Я стоял на парковке перед третьесортным заведением со стриптизом и выслушивал угрозы человека, избивающего женщин. В таких условиях оставалось только одно.
— Энди, — сказал я, — ты меня не помнишь?
Его брови от удивления полезли вверх. Я сделал один шаг вперед, держа руки на виду, и со всей силы врезал ему ногой в пах. Он не издал ни звука, если не считать сотрясение воздуха телом, рухнувшим на землю. Голова Энди коснулась земли, и его начало рвать.
— Теперь ты меня не забудешь.
Сзади за пояс у него был заткнут пистолет — новенькая стальная «беретта». Она выглядела так, будто ею никогда не пользовались. Я бросил ее в мусорный бак и помог Малютке Энди подняться на ноги, прислонив его спиной к стене. По бритой голове громилы стекали капли дождя, а брюки были мокрыми и грязными. Немного придя в себя, он уперся руками в колени и уставился на меня.
— Хочешь попробовать еще раз? — прошептал он.
— Нет, — ответил я, — это срабатывает только с первого дубля.
— А что ты делаешь на бис?
Я вытащил внушительного вида «смит-вессон» из кобуры и дал малютке Энди вдоволь полюбоваться на него.
— Бис. Finita la comedia.
— Ты, типа, большой дядя с пушкой?
— Вот именно. Посмотри на меня, сынок.
Он попытался выпрямиться, потому что ему казалось, что так будет лучше, но уронил голову вниз.
— Послушай, — сказал я, — не создавай лишних трудностей. Я поговорю и уберусь отсюда. И на этом все.
Он задумался.
— Терезий? — было похоже, что Энди трудно говорить. Я даже засомневался, не слишком ли сильно его ударил.
— Терезий, — подтвердил я.
— Это все?
— Угу.
— Потом ты уйдешь и никогда не вернешься?
— Возможно.
Энди, пошатываясь, отошел от стены и направился к задней двери. Он открыл дверь — звук музыки сразу же усилился. И, когда он уже готов был исчезнуть внутри, я остановил его, свистнув, и показал пистолет:
— Только позови его, а потом можешь погулять, — я указал в ту сторону, где за полосой зеленой травы и складов виднелся Питсбург. — Вот там.
— Дождь идет.
— Он кончится.
Малютка Энди покачал головой, потом крикнул в темноту:
— Терезий, двигай свою задницу сюда!
Он держался за дверь, когда тощий мужчина появился на ступеньке рядом. У него были черные негроидные волосы и темно-оливковое лицо. Было практически невозможно определить его расовую принадлежность, но причудливая комбинация черт выделяла его из толпы как представителя странных этнических групп, распространенных на Юге. «Брасс анкл», или аппалачские мелунджионы, — группы «свободных цветных людей» со смесью черной, британской, индейской, португальской и даже турецкой крови, которые, по общему мнению, еще больше усложняли этническую картину этих мест. Белая футболка плотно обтягивала мышцы на его руках и рельефные очертания мышц груди. Ему было не меньше пятидесяти, и он был выше меня, но нисколько не сутулился — никаких признаков слабости или немощи, если не считать тонированных очков, которые он носил. Подвернутые почти до колен штанины его джинсов обнажали ноги, обутые в пластиковые сандалии. В руках у Терезия была швабра, и за несколько метров чувствовалась вонь от нее. Даже Малютка Энди отступил на шаг.
— Опять гребаный туалет?
Терезий кивнул, перевел взгляд с Энди на меня, а потом опять на Энди.
— Этот человек хочет поговорить с тобой. Давай, не очень долго.
Я отошел в сторону, когда Энди медленно прошел мимо меня и направился к дороге. Он вытащил пачку сигарет из кармана и прикурил одну, с опаской оглядываясь назад и прикрывая огонек ладонью, чтобы защитить от дождя.
Терезий спустился со ступенек на залитый асфальтом дворик. Он выглядел спокойным и отрешенным.
— Меня зовут Чарли Паркер, — сказал я. — Я частный детектив.
Я протянул руку, но он не пожал ее, указав на швабру, чтобы объяснить свое поведение.
— Вряд ли вам хочется пожать мне руку сейчас, сэр.
— Где вы отбывали срок? — спросил я, указав рукой на его ноги.
Вокруг лодыжек этого человека были следы, ссадины, опоясывающие их так, будто кожа на этих местах когда-то была срезана. Я знал, что это за отметины, — только кандалы могли оставить их.
— Лаймстоун, — сказал он тихо.
— Алабама. Плохое место для отсидки.
Рон Джоунс, комиссар Алабамы по исправительным заведениям, ввел кандалы в практику в 1996 году: пять дней в неделю по десять часов с киркой на добыче известняка при пятидесятиградусной жаре; ночи, проведенные еще с четырьмя сотнями других заключенных в бараке, — переполненном загоне для скота, рассчитанном на двести человек. Первое, что должен был сделать всякий заключенный, прикованный к общей цепи, — это вынуть из ботинок шнурки и обвязать их вокруг кандалов, чтобы металл не врезался в кожу. Но кто-то стащил у Терезия шнурки и прятал их так долго, что этого времени хватило, чтобы следы на его ногах остались на всю жизнь.
— Почему они забрали у тебя шнурки?
Он посмотрел вниз на свои ноги.
— Я отказывался работать в бригаде. Я был заключенным и должен был делать работу заключенного, но не собирался быть рабом. Они приковывали меня к колышку с пяти утра до заката на жаре. Им приходилось тащить меня назад в барак №16. Я продержался пять дней. После этого не мог больше терпеть. Чтобы напомнить мне о том, что я сделал, охранник забрал у меня шнурки. Это было в девяносто шестом. А несколько недель назад я досрочно освободился. Я давно не ношу кандалов, но следы на ногах остались.
Он говорил по существу, не вдаваясь в детали, и при этом постоянно крутил в руках свой крест. Это была копия того, который он подарил Атису Джонсу. Интересно, есть ли в его кресте клинок, как у Атиса?
— Я работаю на адвоката Эллиота Нортона. Он представляет интересы молодого человека, с которым вы встречались в Ричленде, — Атиса Джонса.
При упоминании Атиса Терезий стал смотреть на меня иначе. Это напомнило мне женщину в клубе в тот момент, когда ей стало понятно, что я не собираюсь платить за ее услуги. Было понятно, что здесь я ничего не узнаю, даже не начиная расспросы.
— Вы знаете Эллиота Нортона? — спросил я.
— Я знаю о нем. Вы ведь не отсюда?
— Нет, я приехал из Мэна.
— Далеко. И как же вам удалось добраться прямо сюда?
— Эллиот Нортон — мой друг, и он не хочет, чтобы кто-нибудь посторонний влезал в это дело.
— Вы знаете, где находится парень?
— Он в безопасности.
— Нет, это не так.
— Вы подарили ему крест, такой же, как носите сами.
— Надо верить в Бога. Бог защитит вас.
— Я видел этот крест. Похоже, вы решили помогать Богу в одиночку.
— Тюрьма — опасное место для молодого человека.
— Вот почему мы вытащили его оттуда.
— Вам надо было оставить его там.
— В тюрьме мы не можем защитить его.
— Вы нигде не сможете защитить его.
— И что вы предлагаете?
— Отдайте его мне.
Я отфутболил ногой камешек и проследил, как он шлепнулся в лужу. Я видел свое отражение, искаженное дождем, который полил еще сильнее, и через мгновение я исчез в темной воде, а кусочки моего отражения все еще дрожали в дальнем конце лужи.
— Не думаю, что вы ожидаете положительного ответа, но мне бы хотелось знать, почему вы ходили в Ричленд. Вы ведь, ходили туда, исключительно чтобы встретиться с Атисом Джонсом?
— Я знал его маму и ее сестру. Я жил по соседству с ними, вниз по Конгари.
— Они исчезли.
— Да.
— Вы знаете, что с ними произошло?
Терезий не ответил. Вместо этого он разжал пальцы на кресте и подошел ко мне ближе. Я не стал отступать назад: мне ничто не угрожало со стороны этого человека.
— Вы задаете вопросы о живых, не так ли, сэр?
— Надеюсь.
— Какие вопросы вы задавали мистеру Нортону?
Я ждал. Обнаружилось что-то, чего я не понимал, какой-то провал в моих знаниях, который Терезий пытался заполнить.
— А какие вопросы мне надо было задать?
— Вам надо было спросить, что произошло с мамой и тетей мальчика.
— Они пропали. Эллиот показал мне вырезки из газет.
— Возможно.
— Вы думаете, они умерли?
— Вы начали не с того конца, сэр. Может быть, они умерли, но не исчезли.
— То есть?
— Может быть, они умерли, — повторил он, — но они не ушли с Конгари.
Я покачал головой. Уже второй раз за сутки кто-то рассказывает мне о привидениях на Конгари. Но привидения не берут в руки камни и не используют их, чтобы разбить голову молодой женщине.
Дождь вокруг нас прекратился, стало прохладнее. Слева я увидел, как Малютка Энди приближается к нам со стороны дороги. Он взглянул на меня, пожал плечами, затем закурил другую сигарету и направился обратно — туда, откуда пришел.
— Вы знаете о Белой дороге, сэр?
Я отвлекся на Энди, и теперь оказалось, что Терезий стоит прямо передо мной, лицом к лицу. Я чувствовал запах корицы в его дыхании. Инстинктивно я отодвинулся от него.
— Нет. А что это?
Он еще раз взглянул на свои ноги и шрамы на лодыжках.
— На пятый день, — сказал он, — после того, как они привязали меня к колышку, я увидел Белую дорогу. Асфальтовое шоссе заискрилось, и вдруг будто кто-то вывернул мир наизнанку. Черное стало белым, белое — черным. И я увидел перед собой Дорогу, и работающих людей, разбивающих камни, и охранников, сплевывающих изжеванные табачные листья в грязь.
Он теперь говорил как проповедник, читающий Ветхий Завет, его мысли были заполнены образами того, что он видел когда-то, будучи в состоянии близком к помешательству от палящих лучей солнца, с телом, привязанным к столбу веревками, врезающимися в его плоть.
— Но я видел и другое. Я видел фигуры, которые двигались между ними, — женщины и дети, старые и молодые, мужчины с петлями на шее и следами от пуль на теле. Я видел солдат, ночных всадников, женщин в очень-очень красивых платьях. Я видел их всех, сэр, живых и мертвых, вместе, плечом к плечу идущих по Белой дороге. Мы думаем, что они ушли, но они ждут. Они рядом с нами все время, и они не остановятся, пока не свершится справедливость. Вот это и есть Белая дорога, сэр. Это место, где правосудие свершилось, где мертвые и живые идут рядом.
С этими словами он снял свои темные очки, и я заметил, что его глаза изменились, возможно, из-за солнечного света: ярко-голубая радужка потускнела, покрылась белой сетью, как будто паук набросил на них свою сеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49