Столы у Пугана стояли застеленные изысканными скатертями, на них сверкали чистотой бокалы, и пришлось немало потрудиться, чтобы выловить хоть кого-то из персонала и заказать немного воды со льдом — освежиться.
Утка у них выглядела отлично. Но, несмотря на голод, я лишь слегка поковырялся в ней. У этой утки почему-то был какой-то неправильный вкус, хотя повар тут явно не при чем. В памяти внезапно возник эпизод: слюна Фолкнера у меня во рту, его вкус у меня на языке. Я отодвинул тарелку прочь.
— Разве что-то не так с вашей едой, сэр?
Это был официант. Я взглянул на него, но не мог четко рассмотреть лица: оно расплывалось передо мной, как на фотографии начинающего любителя.
— Нет, — выдавил я. — Все в порядке. Просто пропал аппетит.
Мне почему-то хотелось, чтобы он ушел. Я не мог смотреть на его лицо. Оно напоминало мне картину медленного разложения.
Тараканы захрустели на тротуарах, когда я выходил из ресторана; останки тех, кто был недостаточно быстр, чтобы избежать человеческой ступни, лежали маленькими темными кучками, и муравьиные полчища уже жадно облепили их.
Позднее я обнаружил себя гуляющим по пустынным улицам и наблюдающим за огнями в окнах домов, словно в попытке поймать призрачные тени жизней, продолжающихся за драпировкой штор. Я тосковал без Рейчел, и мне так хотелось, чтобы она была со мной. Интересно, как она там ладит с «Кланом киллеров», теперь, очевидно, с «Черной смертью». Надо же было Луису прислать парня, который оказался более заметным, чем он сам! Но, по крайней мере, теперь я мог меньше волноваться за Рейчел. Я до сих пор еще не был уверен, насколько я нужен Эллиоту. Кроме того, меня беспокоил тюремный проповедник, который снабдил Атиса Джонса оружием под видом креста. Я словно плыл по воле волн мимо всего происходящего, поскольку еще не нашел такого способа, благодаря которому мог проникнуть в глубинную суть событий и изучить их. И уж, конечно, не вполне разделял уверенность Эллиота в способности престарелой пары и их сына браться за самые сложные ситуации и искать выход из них. Я нашел телефон-автомат и решил связаться с надежным домом, чтобы узнать, обстановку там. Трубку снял старик, и он уверял, что все хорошо:
— Шо засавяет вас так бесокоица? Не соит та переживати.
Я поблагодарил его и уже собирался повесить трубку, когда он заговорил снова:
— А паень все жа ни убиал деушку. Он всретил деушку.
Мне пришлось дважды попросить его повторить одну и ту же фразу, пока я в конце концов не понял, что именно он хотел мне сообщить.
— Он сказал вам, что не убивал ее? Вы говорили с ним об этом?
— Угу-у-у... Он увеяет мея, чито ни тогал ие.
— Он сказал вам что-нибудь еще?
— Да, казал. Казал, чито очин бойца.
— Боится чего?
— Де полиции. Де енщины.
— Какой женщины?
— Сашного пизака, каториго он всетил ночю на Конгари. Эта енщина пасаянна пуугаит иго.
Мне опять пришлось попросить его повторить сказанное. В итоге я понял, что он говорил о каких-то привидениях.
— Вы говорите мне о том, что существует призрак женщины на Конгари?
— Угу-у.
— И это та самая женщина, которую видел Атис?
— Я точа ни заю, но умаю, чито так.
— А вы знаете, кто она такая?
— Не, точа я ни магоу нисего казат, но заю, чито ана спит на «Божестенном акре».
«Божественный акр». Это кладбище.
Я попросил его постараться выяснить еще что-нибудь у Атиса, потому что у меня все еще оставалось впечатление, что парень знал больше, чем говорил. Старик обещал попытаться, но не был уверен, что у него это получится.
Теперь я оказался во французском квартале между Митинг-стрит и Ист-Бэй. Откуда-то издалека доносились шум машин и отдельные громкие голоса отдыхающих, но вокруг не было ни души.
А потом, проходя по аллее Юнити, я внезапно услышал пение. Кто-то пел очень милым детским голоском. Голосок напевал отрывок из старого номера Роба Стэнли «Дьявольская Мэри», но звучало это так, будто ребенок не знал всей песни целиком или, может быть, просто решил напеть свой любимый отрывок:
В молочной лавочке,
В молочной лавочке
Я встретил девушку,
Я встретил лапочку.
И губки крали, словно розы, рдели,
И звали кралю Дьявольская Мэри...
Пение прекратилось, и из темноты аллеи на свет вышла девочка.
— Эй, мистер, — протянула она. — Огоньку не найдется?
Я остановился. На вид ей было лет тринадцать-четырнадцать. Под короткой узкой черной юбчонкой никаких чулок. Ее голые ноги были слишком белыми, а из-под черной кургузой маечки виднелся пупок. Лицо, также очень бледное и грязное, уродовали непристойный макияж вокруг глаз и, словно рана, полоска слишком яркой красной помады на губах. Девочка покачивалась на высоченных каблуках, но все равно смотрелась не намного выше. Грязные каштановые волосы частично скрывали ее лицо. Темнота словно крутилась вокруг девочки так, как если бы она стояла под освещенным луной деревом, ветви которого тихонько колыхались, поддаваясь ночному ветру. Ее лицо казалось мне до боли знакомым. Так детская фотография несет отпечаток черт женщины, в которую превратится ребенок. У меня, однако, возникло ощущение, что сначала я видел женщину, а теперь мне словно позволили взглянуть на ребенка, которым она когда-то была.
— Я не курю, — сказал я. — Прости.
Еще несколько секунд я молча стоял и смотрел на нее, а потом пошел прочь.
— Куда ты? — спросила она. — Не хочешь немного поразвлечься? У меня есть местечко, куда мы можем пойти.
Незнакомка шагнула мне навстречу, и я увидел, что она еще моложе, чем я предполагал. Девочка начала двоиться у меня в глазах, и все-таки что-то было не так с ее голосом. Он звучал старше, чем должен бы. Намного старше.
Она приоткрыла рот и облизала губы. Зубы у нее были зелеными в тех местах, где соприкасались с деснами.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— А сколько тебе хотелось бы, чтобы мне было?
Она качнула бедрами, будто пытаясь изобразить похотливость, и завлекающий тон ее голоса стал еще откровенней. Правой рукой девочка указала мне на аллею:
— Пойдем туда, мой котик. Там есть местечко для нас.
Она медленно опустила руку и начала приподнимать подол своей юбки:
— Давай, я покажу тебе...
Я дотянулся до ее руки, и она улыбнулась шире. А потом похолодела, когда я больно сжал ее запястье.
— Может, тебя проводить в полицейский участок? — спросил я. — Они там придумают, как тебе помочь.
Но тут я почувствовал, что с ее рукой происходит что-то неладное: она словно превращалась из твердой субстанции в жидкость. Процесс перерождения сопровождался резким повышением температуры, так что мне стало горячо держать ее. Это напомнило мне проповедника, который тоже словно горел изнутри.
Девушка издала странный звук и с поразительной силой вырвалась.
— Не трожь меня! — прошипела она. — Я тебе не дочь!
На мгновение я словно остолбенел, чувствуя, что мне не выдавить из себя ни слова. Она побежала вниз по аллее, а я помчался за ней. Я думал без труда догнать ее, но она удалялась от меня с молниеносной быстротой, как в мире, где нарушено пространственно-временное соответствие. Она миновала ресторан Мак-Креди и остановилась на мгновение у Ист-Бэй-стрит.
Вскоре рядом с ней появилась машина — черный «кадиллак» с тонированными стеклами и трещиной на лобовом стекле. Передняя дверь пассажирского сиденья распахнулась перед девушкой, и из машины заструился свет, казавшийся черным. Он вытекал, словно нефть, и стелился по сторонам автомобиля.
— Нет! — закричал я. — Отойди от машины!
Она обернулась, потом взглянула в салон машины, затем снова на меня и улыбнулась. Ее черты казались мне расплывчатыми, исчезающими. Улыбка обнажила ряд мелких зеленоватых зубов.
— Давай, — снова заговорила она. — У меня есть славное местечко, куда мы можем поехать.
Не дождавшись ответа, девчонка запрыгнула в машину, которая тут же исчезла в ночи.
Но, прежде чем дверца захлопнулась, из нее выпало нечто, привлекшее мое внимание. Эти странные существа уже напали на таракана и, пока я пытался их рассмотреть, расползались по его плоти, окутывая головку насекомого, словно пытаясь вгрызться в его нутро. Я наклонился ниже и увидел отметину в форме скрипки на спине у одного из пауков.
Паутина. Весь таракан был уже опутан паутиной.
Комок подкатился к горлу. Я отшатнулся и стоял так, опершись о стену, обхватив себя обеими руками и борясь с накатившим приступом тошноты. Вскоре я снова почувствовал силы идти и поплелся к своему отелю, проклиная «кадиллак» на Ист-Бэй.
В номере я попил воды, стараясь прийти в себя, и понял, что у меня резко поднялась температура. Попытка смотреть телевизор ни к чему не привела: цвета расплывались, глаза болели. Но я все же дождался новостей, из которых узнал первые подробности убийства трех человек в баре под Каиной, штат Джорджия. Я лег, тщетно пытаясь заснуть: жар не спадал даже от лошадиной дозы аспирина. Кажется, у меня начался бред, когда в дверь постучали. Через дверную щель я разглядел маленькую девочку в черном, которая ждала меня.
— Эй, мистер, у меня есть местечко, куда мы можем пойти...
Попытавшись открыть дверь, я обнаружил, что держусь за хромовую ручку «кадиллака». Я почувствовал запах гниющего мяса, когда щелкнул замок и дверь со скрежетом отворилась.
А внутри была темнота.
Глава 13
Они добирались до отеля порознь: высокий чернокожий мужчина — на «лумине» трехлетней давности, белый, пониже ростом, подъехал позже на такси. Каждый занял стандартный номер на двоих на разных этажах: чернокожий — на втором, белый — на третьем. Они не общались друг с другом ни в этот день, ни на следующий вплоть до самого отъезда.
В своем номере белый внимательно осмотрел одежду, чтобы проверить, не осталось ли на ней следов крови, но не нашел ничего. Убедившись, что на одежде нет пятен, и с чувством удовлетворения бросив ее на кровать, он совершенно голый подошел к зеркалу в небольшой ванной и принялся медленно поворачиваться, выгибаясь, чтобы лучше рассмотреть в зеркале шрамы на спине и бедрах. Он уставился на них, стараясь проследить взглядом следы на коже. Он рассматривал себя в зеркале совершенно безучастно, как будто это было отражение не его собственное, а какого-то постороннего существа, которое жестоко пострадало и сейчас несло отметины не только физической, но и душевной боли. И все же этот человек в зеркале не был частью его самого. Он сам был безупречен, ничем не запятнан и ничем не затронут. Когда свет погас и комната погрузилась в темноту, мужчина наконец отошел от зеркала и оставил за спиной человека в шрамах, запомнив только выражение его глаз. Некоторое время спустя он позволил себе роскошь пофантазировать, затем спокойно завернулся в чистое полотенце, стоя в пятне света от телевизора, и вздохнул.
Было слишком много неудач в жизни человека по имени Эйнджел. Некоторые из них, как он полагал, могли быть записаны на счет его воровской натуры, поскольку когда-то он был совершенно убежден в том, что если какую-то вещь можно стащить и продать, то следует ожидать, что перемена владельца непременно состоится, и он, Эйнджел, сыграет в этом заметную, хотя и мимолетную роль. Этот человек был когда-то очень хорошим вором, но не самым выдающимся: великие воры не попадают в тюрьму, а Эйнджел провел достаточно времени за решеткой, чтобы понять, что недостатки его натуры никогда не позволят ему стать одной из живых легенд в славной когорте джентльменов удачи. К сожалению, в душе он был неистребимым оптимистом, так что персоналу тюрем в двух штатах пришлось изрядно потрудиться, дабы нагнать туч на его солнечную предрасположенность к преступлениям. И все же он избрал эту дорожку и воспринимал наказание, когда это было возможно, с известной долей самообладания.
Но были и другие сферы его жизни, которые Эйнджел был не в силах контролировать. Ему не было позволено выбрать себе маму, которая исчезла из его жизни, когда он еще передвигался на четвереньках. Ее имя не появилось в брачном свидетельстве, а ее прошлое было пустым белым листом и таким же неприступным, как стены тюрьмы. Она называла себя Марта — вот и все, что он знал о ней.
Еще хуже было то, что Эйнджел не мог выбрать себе папу, а его отец был плохим человеком: пьяница, мелкий воришка, лентяй, одиночка, который держал собственного сына в грязи, кормил его по утрам хлопьями и едой из фаст-фуда, если вообще вспоминал о нем, и усиленно изображал радость от процесса кормления чада. Плохой Человек. Эйнджел никогда не звал его отцом, даже про себя, а уж тем более папой.
Только Плохой Человек.
Они жили в доме без лифта на Дегроу-стрит, близ набережной у Коламбия-стрит в Бруклине. В конце девятнадцатого века это место стало домом для ирландцев, которые работали на ближайшем причале. В 1920 году к ним присоединились пуэрториканцы, и с этого момента Коламбия-стрит практически не менялась до окончания Второй мировой войны, но район ко времени рождения мальчика уже пришел в упадок. Открытие скоростной трассы между Бруклином и Куинсом в 1957 году отделило рабочий квартал Коламбия-стрит от более зажиточных районов Коббл-Хилл и Кэррол-Гарденс. Планы строительства коммерческого порта для контейнерной перевозки грузов в этом районе привели к тому, что многие жители, продав свои дома и квартиры, разъехались. Но порт так и не построили — напротив, все портовые службы переместились в Порт-Элизабет, Нью-Джерси, и в результате все это привело к тому, что на Коламбия-стрит, разразилась массовая безработица. Итальянские булочные и галантерейные лавочки начали закрываться, а пуэрториканские домики-каситас, напротив, заполонили все освободившееся пространство. Беспризорный мальчишка бродил по этим местам, устраивал себе жилище в заброшенных вагончиках, обшитых досками, или комнатах без крыш, стараясь не попадаться на пути Плохого Человека и избегать все более непредсказуемых вспышек отцовской злости. У Эйнджела было мало друзей, и он привлекал внимание наиболее жестоких своих ровесников так же, как уличные кобели, которых унижают им подобные до тех пор, пока их хвосты окончательно раз и навсегда не повиснут между лап, а уши не прижмутся к голове, и уже нельзя будет точно сказать, является ли отношение к ним результатом жестокости или они сами заслужили подобное обращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49