Мои отношения с Пири-реисом и его ветеранами, а также с писарями и картографами складывались как нельзя лучше, и время от времени мне уже поручали выполнять несложную работу в библиотеке сераля, где разные ученые ежедневно переводили и переписывали старые манускрипты. Однако среди этих ученых мужей я не встретил никого, кто стал бы моим другом.
Как-то в пятницу я издали увидел султана: в окружении роскошной свиты и отрядов лучников он направлялся в великую мечеть, воздвигнутую его отцом. Любой из его подданных, даже самый бедный, мог тогда на конце длинного шеста подать владыке жалобу, и многие из этих прошений Сулейман читал лично, а Диван поручал соответствующему учреждению срочно исполнить решение султана.
Чем больше я думал об этой огромной державе, собранной Османами из маленьких кусочков и объединяющей теперь в своих границах множество разных народов, даже названия которых были мне неизвестны, тем больше удивлялся и восхищался я системой управления этой страной, умением султана сохранить целостность государства и обеспечить подданным безопасность и благополучие. Страной правили на основании законов более мягких и справедливых, чем в христианских государствах, а налоги были столь низкими, что не шли ни в какое сравнение с поборами, которыми христианские владыки душили своих подданных. Терпимость же, которую Османы проявляли к другим религиям, была для меня чем-то неожиданным и необъяснимым, ибо нигде не видел я ничего подобного: здесь никого не притесняли, уважая любое вероисповедание, и косо смотрели, пожалуй, лишь на персидских шиитов Шииты – последователи шиизма, одного из двух основных направлений в исламе, которые признают только Коран и отвергают большинство положений Сунны, не признают суннитских калифов, считая имамов законными руководителями мусульман.

, которых считали еретиками ислама.
Великая Порта в самом деле была пристанищем всех народов, ибо даже профессиональные воины янычары – ядро султанской армии – были сыновьями христиан, воспитанными турками. Высокие государственные посты тоже занимали люди разных рас. Все они были рабами султана, лишь ему одному обязанными своим возвышением и головой отвечавшими за исполнение его приказов. Султан наделил их огромной властью, однако неподкупные султанские надзиратели постоянно разъезжали по всем уголкам страны, принимая жалобы от жителей даже самых отдаленных деревень, и таким образом заставляли правителей провинций держаться в рамках, определенных султаном и законом.
Моя участь зависела теперь от судьбы этого государства, от его неудач и побед. И я сознательно пошел на это. Поначалу, правда, я видел все в розовом свете; однако вскоре, оглядевшись вокруг, я понял, что идет подготовка к великому военному походу, и мне, человеку мирному и вовсе не мстительному, все же было интересно, что предпримут в Вене, поскольку там не могли рассчитывать на действенную помощь императора.
Когда мы с Джулией обсуждали вопросы большой политики и дела в серале, она предостерегала меня, умоляя не слишком полагаться на благосклонность великого визиря Ибрагима, и язвительно спрашивала, много ли я уже получил от его щедрот. От наших соседок и от женщин, с которыми Джулия встречалась в бане, она наслушалась сплетен из сераля и знала, что любимица султана, русская невольница Хуррем, родила ему уже троих сыновей. Эта молодая и всегда веселая женщина до такой степени завладела сердцем своего господина, что он даже не смотрел на других красавиц и довольно грубо обошелся с матерью своего первородного сына, услав ее с глаз долой. Вот и приходится иноземным послам одаривать султаншу низкого происхождения, которую они зовут Роксоланой. Все пытаются угодить ей, завоевать ее расположение, султан же в страсти своей исполняет любые ее желания. Завистницы в гареме уже шепчутся по углам о чарах и колдовстве. Джулия же сказала:
– Визири меняются, а власть женщины над мужчиной – вечна, и влияние красавицы сильнее уговоров лучшего друга. Если бы мне удалось снискать милость султанши Хуррем, я бы непременно сумела добиться для нас обоих куда больше того, что дает тебе покровительство великого визиря.
Я смеялся над ее наивной болтовней, однако серьезно предостерег ее:
– Говори тише, женщина, в городе султана у стен есть уши, а у колонн – глаза. И ты ошибаешься, дорогая, ибо ничто в мире не бывает столь мимолетным, как страсть и любовное наслаждение, так похожие на упоение вином. Нет, Джулия, в большой политике нет места женщине, и нельзя строить будущее, подчиняясь капризам наложницы из гарема!
Джулия съязвила в ответ:
– Очень поучительно знать, что ты считаешь любовь и страсть мимолетным упоением. Уверяю тебя, я прекрасно все запомнила. Но, возможно, не все мужчины столь переменчивы, и это касается лишь тебя.
Несколько дней спустя султан, восседая верхом на лошади, провел Диван, во время которого, согласно старинному обычаю Османов, обсуждались вопросы войны и мира. В торжественной обстановке султан назначил великого визиря Ибрагима сераскером Сераскер (тур.) – в султанской Турции – главнокомандующий.

всей турецкой армии, сделав его вторым после себя человеком в государстве и пожаловав ему в знак своей милости, кроме множества богатых даров, семь бунчуков, вместо прежних четырех, а также знамена – белое, зеленое, желтое, два красных и два полосатых, – которые отныне всегда надлежит носить впереди Ибрагима. Кроме всего прочего, сераскеру назначили жалованье в размере десяти тысяч монет в день: в десять раз больше, чем получал до сих пор высший военачальник – ага янычар. Я, естественно, радовался такому возвышению человека, на благосклонность которого уповал, и сказал об этом Джулии, но она не согласилась со мной.
– Поступай, как знаешь, Микаэль, – сказала она. – Я не могу запретить тебе доверять великому визирю, который, конечно же, довольно часто вспоминает о своем подопечном. Однако позволь мне самой попытать счастья в другом месте и в более подходящее время.
Через три дня султан освободил послов короля Фердинанда и, призвав их к себе, одарил каждого кошелем золота. Это была компенсация за все невзгоды, которые им пришлось сносить в неволе. Потом говорили, будто султан сказал по этому случаю:
– Передайте от меня наилучшие пожелания вашему повелителю и сообщите ему, что он еще не знает, сколько выгод несет ему наша дружба, а также стремление помогать друг другу. Однако вскоре он это поймет, ибо я собираюсь собственноручно дать ему все, что он пожелает. Итак, предупредите его, дабы успел он надлежащим образом подготовиться к нашей встрече.
На что генерал короля Фердинанда якобы нескладно ответил, что его государь с великой радостью примет султана, если визит будет дружеским, но сурово встретит Сулеймана, если у владыки мусульман возникнут враждебные намерения. Таким образом была объявлена война. Однако как официальные, так и тайные представители христианских стран в Стамбуле отправили своим монархам срочные сообщения о войне еще тогда, когда узнали, что на сей раз по старинному обычаю Диван проводили, восседая на лошадях.

4

Весна приближалась семимильными шагами, и обильные дожди омывали землю. С каждым днем становилось все теплее, а среди светлой молодой зелени появились красные, желтые и белые тюльпаны, образуя разноцветное море у подножия мощных городских стен.
Сераскер уже объявил сбор войск, а султан с янычарами по старинному обычаю присоединится к нему несколько позже. Однако ежедневно, по заранее составленному плану, в сторону границы отправлялись возы с провизией и боеприпасами, шагали воинские отряды; на скрипучем передке орудия вместе с другими султанскими пушкарями двинулся на войну и мой брат Антти. Он снова держал путь в Венгрию, но на этот раз ему предстояло сражаться в рядах мусульман, а не против них. Ко всей этой военной затее Антти относился с некоторым скептицизмом и еще до отъезда строил догадки насчет того, как турецкие военачальники представляют себе перевозку тяжелых орудий по болотистым, вязким дорогам, через полноводные весенние реки; впрочем, он подозревал, что мусульмане, должно быть, продумали, как это сделать, раз выступили в поход, несмотря на плохую погоду.
Картографов Пири-реиса тоже охватило необычное возбуждение, ибо к войне готовился и флот, принимая на себя охрану черноморских и греческих побережий. По разным делам меня теперь часто отправляли в арсенал, во внешний двор сераля, и именно во время одного из таких посещений султанского дворца мне улыбнулось счастье – слишком уж неожиданное и поразительное, чтобы я усомнился в предопределенности человеческой судьбы.
После долгих дождей день этот выдался особенно прекрасным и солнечным. Я сидел во Дворе Мира и ждал – что и было главной обязанностью посланца Пири-реиса, каковым я являлся в это время. Я уже успел привыкнуть к разнообразным пестрым одеждам слуг и больше не глазел удивленно по сторонам, словно новичок, впервые попавший в сераль. Вдруг, как из-под земли, передо мной вырос незнакомый евнух с лицом, опухшим от слез, и, в отчаянии ломая руки, спросил:
– Не ты ли тот раб Хайр-эд-Дина, который принес обезьянку? Только ты можешь спасти меня от страшного наказания. Иди со мной поскорее, я попрошу агу провести тебя в Райский Сад, чтобы ты снял обезьянку с дерева. Она всю ночь просидела на верхушке платана и никому не дается в руки.
– Не могу же я бросить важные дела ради игры с мартышкой! – серьезно возразил я.
– Ты с ума сошел! – в страшном возбуждении воскликнул евнух. – Нет ничего важнее, чем утешить принца Джехангира, и всем придется плохо, если он будет грустить и плакать.
– Возможно, обезьянка Коко вспомнит меня, – согласно кивнул я, – я ведь заботился о ней и лечил от морской болезни во время путешествия на корабле. Если не меня, так моего песика Раэля она уж точно признает.
Раэль, свернувшись калачиком у моих ног, грелся на солнышке, но, услышав имя Коко, тут же навострил уши и приподнял голову. Вскочив на ноги, мы оба поспешили вслед за евнухом, миновали второй и третий дворы, где нас сразу окружили другие евнухи, ударами в маленькие барабанчики предупреждая женщин о появлении чужака, ибо мы вступали в последний внутренний двор сераля, где находились покои султана и его гарем.
Вскоре мы очутились перед бронзовыми воротами сада, у которых нас уже ожидал кислар-ага – управитель гарема и начальник султанских евнухов. Человек этот напрасно пытался скрыть свое беспокойство. Я бросился перед ним на колени, он же приказал стражникам немедленно пропустить меня в сад гарема. Вход в гарем без позволения грозил неминуемой смертью каждому, кто не был евнухом, и даже врач должен был иметь личное разрешение султана на посещение этой части дворца.
Евнухи бегом вели меня по извилистым, посыпанным желтым песком дорожкам сада, беспрерывно колотя в барабанчики и запрещая мне смотреть по сторонам. В конце концов мы остановились у огромного платана. Несколько евнухов напрасно старалось вскарабкаться на дерево и снять оттуда обезьянку, которая руками, ногами и даже хвостом уцепилась за ветку на самой верхушке. Евнухи визгливо звали ее, сманивая вниз и постоянно напоминая друг другу об осторожности. Они боялись напугать зверька – а то вдруг он свалится и разобьется.
В тот самый миг, когда мы подошли к дереву, один из евнухов потерял равновесие, сорвался, с громким воплем рухнул на землю и потерял сознание. Этот весьма неприятный случай вызвал неожиданный взрыв хохота у трех красиво одетых мальчиков восьми-одиннадцати лет, которые наблюдали за происходящим. Четвертый же, мальчик лет пяти, тихонько всхлипывал, крепко обнимая за шею мужчину в роскошном, расшитом золотом халате. Человек, державший малыша на руках, пытался утешить его. К своему несказанному изумлению я узнал султана Сулеймана.
В саду царила суматоха. Под платаном валялись толстые веревки, к стволу прислонили несколько лестниц, а лужицы вокруг дерева красноречиво свидетельствовали о том, что обезьянку поливали водой, пытаясь таким образом согнать вниз. Уже издали я заметил, что мартышка нездорова: тихонько и жалобно попискивая, она судорожно цеплялась за ветку.
Я упал на колени перед султаном и коснулся лбом земли, а управитель гарема, низко кланяясь, предложил отправить меня на дерево за обезьянкой, в случае же неудачи – просто казнить, и все тут. Тогда можно будет считать, что то жалкое создание, которым я являюсь, словно и не побывало в гареме и не оскверняло своим взглядом и присутствием места пребывания жен повелителя. Эти жестокие слова так обидели меня, что я немедленно вскочил на ноги и сказал:
– Не я просил приводить меня сюда, а ты со слезами умолял меня об этом. Однако я готов принять смерть ради того, чтобы порадовать владыку правоверных. Ты же вели спуститься вниз всем этим безмозглым евнухам, которые лишь пугают несчастного зверька. Прогони и тех, кто стоит под деревом и запрети барабанить и шуметь. Потом принеси мне немного сладких фруктов, чтобы я мог приманить мартышку.
Кислар-ага гордо выпрямился и в ярости закричал:
– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном, нищий раб?! Ты никогда не сможешь привлечь ее фруктами, мы уже пытались с самого утра, но у нас ничего не получилось.
Султан Сулейман жестом приказал ему замолчать и резко распорядился:
– Вели людям немедленно спуститься вниз и убери всех отсюда! И сам тоже уходи!
Евнухи тут же исчезли, словно растворившись в воздухе, и под платаном воцарилась тишина. Малыш на руках у султана тоже перестал рыдать, и лишь тихенький, жалобный писк обезьянки нарушал тишину.
Не смея обратиться к султану, я повернулся к его старшему сыну и сказал:
– О, благородный принц Мустафа! Обезьянка заболела, потому и убежала на дерево. Я попытаюсь приманить ее, может, она вспомнит меня или мою собачку.
Красивый смуглокожий мальчик гордо кивнул в знак согласия, а я опустился на землю, скрестил ноги, обнял Раэля и тихо позвал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39