Но не будем больше говорить об этом, а все вместе, плечом к плечу ступим на остров! А если не придется нам самим рассказать о наших славных делах, пусть исламские летописцы занесут их в свои свитки.
Тем временем флот Хайр-эд-Дина поднял якоря, вышел в море и начал обстреливать крепость, чтобы отвлечь внимание осажденных от того, что делалось на суше. Береговые орудия тоже открыли огонь, а предусмотрительный Антти велел мне надеть панцирь. Я на миг задумался над советом брата, а потом ответил:
– На все – воля Божья, и не хочу я сомневаться во всемогуществе Его. Так зачем мне защищать тело свое броней? Мне достаточно и доброго меча. Ты, брат мой, иди вперед, я же буду следовать за тобой и прикрывать тебя, как сумею, от ударов в спину.
Мустафа бен-Накир посмотрел на меня и, поколебавшись, сказал:
– Ты прав, Микаэль эль-Хаким. Ведь если мы свалимся в доспехах в воду, то камнем пойдем ко дну. Зато если вооружимся лишь мечами, то у нас будут неплохие шансы доплыть до берега. Так что я сброшу с себя даже львиную шкуру, чтобы не потерять ее в схватке. Тебе же советую засучить твои пышные рукава, чтобы они не мешали тебе орудовать мечом. Я тоже скромно удовлетворюсь тем, что пойду третьим вслед за Антти: твердо верю, что мощное тело твоего брата закроет нас, как щит, и избавит от лишних неприятностей.
Мы сели в первую лодку, тщательно укрывшись за корзинами, набитыми шерстью и землей. Вскоре штурмовые суденышки заполнились толпами храбрецов, гребцы устроились на своих местах и бешено заработали веслами. Лодки помчались к крепости, мы же громко призывали на помощь Аллаха и осыпали испанцев жуткими проклятиями.
Все получилось довольно просто: из полуразрушенных бойниц крепости грохнуло лишь несколько выстрелов. И если кто-то пожелает пристыдить меня когда-нибудь за излишнюю хвастливость, пусть знает, что никогда не было у меня лучшего случая побахвалиться, чем при воспоминаниях об осаде испанской твердыни. Но я хочу рассказать лишь о том, что было на самом деле, и потому должен признать: захват острова Захват острова… – крепость на острове Пеньон держалась тринадцать лет и пала в 1529 году после непрерывного шестнадцатидневного штурма, сопровождавшегося шквальным артиллерийским огнем.

никак нельзя назвать великим ратным подвигом.
Над нашими головами со свистом пролетело несколько пушечных ядер, поднявших у нас за спинами большие фонтаны воды. Вскоре мы уже достигли цели, и наши лодки ткнулись носами в скалистый берег. Я повалился на спину, ударившись о дно лодки, но Антти схватил меня за руки и вытащил на сушу. И мы – Антти, следом – я, а за мной – Мустафа бен-Накир – во весь дух понеслись к пролому. В эти мгновения в голове моей было не слишком много мыслей. Я изо всех сил старался не завязнуть в топком песке, не споткнуться о камни и не напороться на острые раковины, а когда в конце концов огляделся по сторонам, мы были уже в проломе, а перед нами в сияющих доспехах, со знаменем в левой руке стоял капитан де Варгас, размахивая обнаженным мечом.
Варгас был совершенно один, готовый до последней капли крови защищать крепость. Все его люди постыдно попрятались, бросив своего капитана, ибо не верили в победу. Однако в тот миг мне вовсе не пришло в голову укорять их за столь разумное решение.
Итак, капитан де Варгас стоял в одиночестве у нас на пути. Крупный и смуглый, он сверлил нас горящими глазами. На губах его белела пена. Потрясенный Антти опустил свою саблю и предложил де Варгасу сдаться. Но тот расхохотался и крикнул в ответ:
– Я не буду перечислять тебе всех своих предков, ибо де Варгас не привык хвалиться. Но я покажу тебе, что такое верность Богу, королю и отечеству.
Я не знаю, сколько времени стояли мы так лицом к лицу. За нашими спинами к берегу приставали все новые плоты и лодки, и когда бесстрашные мусульмане увидели, что пролом обороняет лишь один-единственный рыцарь, то плотной толпой ринулись в атаку и увлекли меня с собой. По-моему, это Антти вырвал у испанского капитана из рук меч; в следующий миг де Варгас лежал на спине, а я – на нем. Несмотря на своих многочисленных предков, а также на то, что я своим собственным телом закрывал его от диких мусульман, которые навалились на нас громадной кучей, Варгас унизился настолько, что укусил меня в щеку.
Капитан наверняка испустил бы дух, если бы не доспехи, в которые с ног до головы он был закован. Я же от боли и гнева впал в такую ярость, что с наслаждением всадил бы испанцу в горло меч, если бы у меня была хоть малейшая возможность…
Но постепенно жуткая куча рассосалась. Капитан де Варгас оставил мою щеку в покое, мы оба сели и принялись смотреть на то, как мусульмане ревущей толпой устремляются в крепость, проклиная христиан.
Антти, широко расставив ноги, помогал мне вместе с Мустафой бен-Накиром защищать жизнь испанского капитана. По щеке моей текла кровь, и я с горечью выговаривал капитану за то, что он совершил поступок, недостойный дворянина, и что, похоже, до конца дней своих я буду отмечен мерзкими рубцами, которые останутся на лице моем после подлого укуса.
Увидев, что дальнейшее сопротивление бесполезно, капитан де Варгас разрыдался и попросил меня не держать на него зла. Я потребовал, чтобы он отдал мне за это кастильское знамя, которое испанцам все равно больше, видимо, не понадобится. С тяжким вздохом он выпустил флаг из рук, передав его мне. Теперь по всем правилам военного искусства честь захвата крепости принадлежала лишь мне одному.
Тем временем мусульмане врывались через пролом в крепость такими толпами, что во дворе вскоре началась давка. Сгоряча атакующие отправили к праотцам многих испанцев, пока кровавой потехе не положили конец предводители отрядов и янычары Хайр-эд-Дина, который строго-настрого запретил убивать пленных, поскольку остро нуждался в рабочих руках для строительства укреплений, возведения волнореза и восстановления города после обстрелов и боев.
Дикость мусульман возбудила во мне отвращение, да и Антти с неодобрением смотрел на резню. И мы решили вернуться в порт и отвести капитана де Варгаса к Хайр-эд-Дину.
Хайр-эд-Дин ждал нас на берегу, окруженный большой свитой. И когда два-три мусульманина, подбежав, бросили ему под ноги отрубленные головы неверных, он пришел в страшный гнев, начал вырывать волосы из огненно-рыжей бороды и кричать:
– Сто палок тому, кто осмелится принести еще хоть одну христианскую голову! Испанцы – крепкие парни, и с каждой отрубленной головой я становлюсь беднее.
Но он вмиг забыл обо всем на свете, когда Антти, Мустафа и я, подойдя, вытолкнули вперед упирающегося капитана де Варгаса. У меня все еще сочилась кровь из раны на щеке. А когда я бросил Хайр-эд-Дину под ноги знамя Кастилии, он принялся топтать его, набожно восклицая:
– Аллах велик, и достойна удивления мощь ислама, которая даже ягненка превращает в рыкающего льва!
Потом Хайр-эд-Дин взглянул на капитана и резко сказал ему:
– Злобный и упрямый человек! Так где же твой король – и помощь, которую ты ждал из Испании? Может, ты признаешь наконец, дубина, что лишь Аллах велик и всемогущ?
Капитан же на это ответил:
– Ты победил лишь потому, что мои люди предали меня. Если бы они хоть чуть-чуть меня поддержали, я бы выбил тебя из города и захватил бы весь порт.
Хайр-эд-Дин несколько минут вглядывался капитану в лицо, задумчиво поглаживая бороду. Несгибаемая твердость противника изумила Хайр-эд-Дина, и он изрек:
– Ах, капитан! Если бы мне служили такие люди, как ты, я скинул бы императора с трона. Скажи, что я могу сделать для тебя, ибо хочу я, чтобы мы стали друзьями. На свете много раковин, но лишь в некоторых из них скрывается жемчужина. Но еще реже, чем жемчужину, можно найти действительно мужественного человека. И я готов вручить тебе богатые дары. Да что там, я готов даже отдать своих воинов под твое начало – при одном-единственном условии: ты наденешь тюрбан и признаешь, что Аллах и Пророк Его куда сильнее христианских идолов. Ты будешь не первым испанцем, сделавшим это, в чем можешь легко убедиться, взглянув на моих приближенных. Сорви с себя крест, и я клянусь, что ты никогда не пожалеешь об этом.
Слова Хайр-эд-Дина глубоко уязвили капитана. Он долго смотрел на своего противника, борода де Варгаса тряслась, а глаза горели, и наконец он сказал:
– Не забывай, Хайр-эд-Дин: я – испанский рыцарь! Не смей же оскорблять меня подобными предложениями! Род мой славен, и хотя я вовсе не собираюсь хвалиться своими предками, однако же надеюсь, что не придется им на том свете стыдиться своего потомка! Так повели же отсечь мне голову, чтобы оказался я достойным своего Бога, своего короля и своего отечества!
Капитан прочел короткую молитву и, опустившись на колени, замер на песке. И палач одним махом снес де Варгасу голову Снес де Варгасу голову… – на самом деле коменданта крепости Мартина де Варгаса ожидал не столь благородный конец: раздетого, его привязали к столбу около мечети на приморской площади Бадустан и запороли розгами насмерть. На следующий день после казни де Варгаса к северной части набережной Алжира, напротив острова Пеньон, было согнано несколько тысяч рабов-христиан. В 1531 году остров перестал существовать, став частью возведенного из камня двухсотметрового полуострова, который превратил Алжирскую бухту в лучшее пиратское убежище во всем Западном Средиземноморье. В Старой гавани Алжира этот мыс по сей день носит имя Хайр-эд-Дина.

, как и все, восхищаясь в душе этим благородным человеком. Потом пропустил через уши отрубленной головы ремень и приторочил ее к седлу Хайр-эд-Дина.
Вот так и закончился штурм испанской крепости, которая пала, прежде чем муэдзин успел подняться на минарет и призвать правоверных к полуденной молитве. Лично я даже не знал, как мне благодарить свою счастливую звезду за то, что уберегла меня от всех ужасных бед, в пучину которых едва не вверг меня мой опрометчивый поступок. И вместо того, чтобы встретить скорую смерть, я прославился и стал героем.

3

Когда я наконец покинул порт и отправился домой, на улицу торговцев пряностями, меня сопровождал Мустафа бен-Накир, рассеянно позванивая колокольчиками на поясе. Его поведение удивило меня, но я был благодарен Мустафе за то, что он избавил меня от необходимости встречаться с Джулией с глазу на глаз. Ведь она наверняка придет в ярость, увидев, что я цел и невредим – и волнения ее были совершенно напрасными.
Но когда мы вошли в дом, глухонемой раб как ни в чем не бывало готовил обед, а Джулия сидела на ложе и красила пальцы на ногах. Она едва посмотрела в нашу сторону. И я понял, что лживая и подлая баба была в порту, шпионила там за нами и видела меня, живого и здорового, рядом с Хайр-эд-Дином.
– О, это ты, Микаэль? – воскликнула она с наигранным удивлением. – Но я не ждала тебя домой так скоро! Так где же ты пропадал, несчастный? В то время, как все правоверные ушли на священную войну, ты, разумеется, прохлаждался в каком-то гареме, и сдается мне, что там кто-то целовал тебя – и весьма страстно. Я бы на твоем месте постыдилась показываться с таким лицом порядочной женщине!
Прежде чем я успел ответить на эти ехидные слова, к Джулии обратился Мустафа бен-Накир:
– Я прекрасно понимаю, Далила, что ты не можешь заниматься столь серьезным делом в парандже. Но подумай, в какое искушение вводит меня твое лицо, не прикрытое вуалью. О, с таким соблазном невозможно бороться! Так что лучше оставь нас одних, ибо мне нужно о многом поговорить с другом твоим, Микаэлем. А если в жестоком сердце твоем есть хоть искра сочувствия, не позволяй этому безумному рабу отравить нас мерзкой стряпней, над которой он сейчас колдует, а приготовь нам обед своими белыми ручками.
Таким образом он подольстился к Джулии, одновременно дав мне урок, как надо разговаривать с женщинами, если тебе от них что-нибудь нужно. А когда Джулия убрала шкатулочку с красками и оставила нас с глазу на глаз, Мустафа извлек откуда-то свиток с персидскими поэмами и принялся читать стихи, время от времени позванивая колокольчиками. Но я уже был сыт по горло его спесивыми замашками и молча занялся своей истерзанной щекой. Мое упорное молчание, разумеется, быстро надоело Мустафе. И, отложив свиток, он сказал мне вот что:
– Удивляешь ты меня, Микаэль, и уже не знаю я, что о тебе и думать. Полагаю, что, как ни крути, ты все же человек незрелый, поскольку не могу я найти никакого разумного объяснения твоим шальным поступкам.
Я ответил ему:
– Возможно, я просто иду на поводу у собственных фантазий – между прочим, так же, как и ты, Мустафа. Честно говоря, и сам не знаю, почему сегодня так поступил. Скорее всего, хотел доказать Джулии, что ей не удастся вертеть мной, как заблагорассудится.
Мустафа понимающе кивнул и произнес:
– О Джулии мы поговорим позже. Тебе не придется расставаться с ней. Она сможет сопровождать тебя в твоих будущих странствиях. Возможно, тебе известно, что владыка морей Хайр-эд-Дин уже давно в немилости у Блистательной Порты. Его очернили перед Диваном, и там считают, что Хайр-эд-Дин с братом самым подлым образом использовали в собственных интересах корабли и отряды янычар, которые в свое время посылал им султан. Может, в этом и есть крупица правды, но с тех пор Хайр-эд-Дин очень изменился и давно уже стал другим человеком. Этим летом он собирается упрочить свое господство на море. А осенью в Стамбул прибудет посол Хайр-эд-Дина с богатыми дарами для султана. До того же, как посольство отправится в путь, Хайр-эд-Дин желает утвердиться в Алжире на вершине власти, после чего вновь примет покровительство Великой Порты. Кроме богатых даров, посольство привезет султану еще и множество невольников. Среди них будешь и ты, Микаэль эль-Хаким, вместе с братом своим Антаром и рабыней своей Далилой, которую называешь ты Джулией.
– Аллах велик, – с горечью сказал я. – Вот, значит, какова благодарность за все те добрые дела, что я совершил! Меня снова повлекут навстречу неведомой судьбе – как тащат вола за кольцо в ноздрях!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39