Итак, все мои упреки ни к чему не привели. Антти упорно твердил, что пушки – его страсть и что солдатское жалованье есть солдатское жалованье, украшены ли золотые монеты профилем императора или арабскими закорючками. В конце концов брат подпер голову руками и погрузился в размышления, а потом взволнованным голосом сказал:
– Я даже сам не думал, что так люблю пушки, пока не почуял вновь запах раскаленного металла и удушливую пороховую гарь. О, поверь мне: самая пылкая женщина не может сравниться с горячей пушкой после пятого залпа. Когда Мустафа бен-Накир увидел, как много значат для меня эти литые орудия, он рассказал мне, что турецкий султан придумал новый способ перевозки даже самых огромных пушек. Металл для их изготовления переправляют по труднодоступным дорогам на верблюдах, а потом отливают орудия в том месте, где собираются пустить их в ход. До сих пор такое никому не приходило в голову, и мне хотелось бы увидеть своими глазами, как это выглядит на деле. Ведь Мустафа не смог ничего мне толком объяснить, но, наслушавшись его рассказов, я мечтаю теперь попасть в Стамбул, столицу султана. Мустафа обещал мне, что замолвит за меня слово командующему султанской артиллерией.
Я схватился за голову, услышав о безумных планах брата. А Антти продолжил свою восторженную речь:
– Но сначала нам надо построить волнорез для Хайр-эд-Дина, чтобы его суда были надежно укрыты в порту даже во время самых сильных штормов. Хайр-эд-Дин осаждает испанскую крепость только для того, чтобы добыть отесанный камень для возведения волнолома и захватить побольше пленных, которых можно превратить в дешевых работников. Люди, попавшие на войне в плен, не получают платы за труд, довольствуясь хлебом и водой.
Антти так разговорился, что сам устыдился своей болтливости и принялся сосредоточенно гладить Раэля, который жался к его ногам. Потом брат мой любезно поинтересовался, не болит ли у меня что-нибудь, если я валяюсь на ложе с забинтованной головой? А когда я раздраженно рассказал Антти о том, что со мной случилось, он посочувствовал мне и, пытаясь утешить, промолвил:
– Благодари Бога, что у тебя такой крепкий череп, Микаэль: ты уже столько раз получал по башке, что я и со счета сбился. Но каждый удар всегда предвещал крутой поворот наших судеб. Помнишь, как это было, когда мы прибыли в достославный парижский университет или когда бандиты треснули тебя по голове на постоялом дворе в немецких землях? Так что, полагаю, сие событие явно предрекает нам какие-то перемены, и меня удивляет лишь одно: почему ничего подобного не случилось перед тем, как мы угодили в лапы к мусульманам? Но теперь-то все в полном порядке, и скверно в этой истории только то, что в твоем собственном доме тебе заехал дубиной по лбу глухонемой раб.
На лице Антти заиграла широкая улыбка. Я же никак не мог понять, что смешного он видит в моем несчастье?!

2

Через несколько дней я почувствовал, что силы возвращаются ко мне и что я уже могу держаться на ногах. Но замечая, что кто-то подходит ко мне, я по-прежнему поспешно вытягивался на ложе, ибо не имел ни малейшего желания болтаться среди осаждающих испанскую крепость и, возможно, столкнуться нос к носу с капитаном де Варгасом, который наверняка не питал ко мне дружеских чувств. Абу эль-Касим рассказал мне, что сразу же после моего визита капитан де Варгас послал быстрый парусник в Картахену. А Хайр-эд-Дин теперь спешно готовился к штурму испанской крепости и принимал в свои ряды каждого, кто мог держать в руках оружие и мечтал без хлопот попасть в рай, погибнув в бою с неверными.
Но планы Хайр-эд-Дина были до некоторой степени нарушены тем, что капитан де Варгас, невзирая на протесты своего доминиканца, велел повесить на крепостной стене двух молодых мавров, которым по приказу Хайр-эд-Дина удалось проникнуть в крепость задолго до появления их господина в Алжире.
Обо всем этом поведал один предатель-испанец, которому осточертела осада и который, выбрав ночь потемнее, переплыл через залив к людям Хайр-эд-Дина. Этот человек рассказал также, что в крепости много раненых, что стены растрескались, что испанцам не хватает пищи, воды и пороха и что гарнизон хотел бы начать переговоры, но капитан де Варгас уперся и не соглашается. И когда знамя Кастилии упало, сбитое ядром, сам Варгас встал на верхушке башни как живая мачта, с флагом в левой руке, и заявил, что каждого, кто только заикнется о капитуляции, он повелит немедленно заковать в цепи.
Но через несколько дней в стенах крепости удалось проделать большие проломы, и Хайр-эд-Дин приказал своим людям сооружать плоты из связанных лодок, носы которых были защищены фашинами. Сам же он решил провести ночь в одиночестве, постом и молитвами готовя себя к решающему штурму.
После вечернего намаза у моего ложа собрались Антти, Абу эль-Касим и Мустафа бен-Накир. Немного поболтав о всякой всячине, они внезапно набросились на меня и, пользуясь численным превосходством, вытащили меня из постели, ощупали мои руки, ноги и голову. И возблагодарили Аллаха за то, что Он так быстро исцелил меня. А Мустафа бен-Накир изрек:
– Ах, Микаэль, как же я рад, что завтра ты сможешь участвовать в штурме и заработать себе место в раю!
Ноги у меня подкосились, и я рухнул бы на пол, если бы сильная рука Антти вовремя не подхватила меня. Я начал душераздирающе стонать и жаловаться, что у меня темнеет в глазах, но пообещал поползти из последних сил на берег, чтобы хотя бы как лекарь помочь при штурме, не прося за это никакой награды.
Мустафа бен-Накир посмотрел на меня глазами, в которых плясали искры, и осведомился:
– Надеюсь, тебя не охватил страх, Микаэль? Брат твой Антти и я решили ринуться на штурм в головной лодке и первыми взобраться на стены, чтобы вырвать знамя Кастилии из рук капитана де Варгаса. Помня о нашей дружбе, мы хотим взять тебя с собой, чтобы ты разделил с нами славу и богатую награду.
Разозлившись, я ответил:
– Страх? А что это такое – страх? Лишь звук пустой… Просто я никогда не был тщеславным и потому не стремлюсь стать героем. Я – человек мирный, да вдобавок сраженный тяжелым недугом…
Джулия, видимо, стояла за занавеской и слушала наш разговор. Заметив, что я едва держусь на ногах, она решительно шагнула вперед, вырвала меня из рук моих мучителей и помогла мне снова опуститься на ложе. А потом она сказала:
– Зачем вы терзаете его? Я никогда не позволю Микаэлю отправиться на этот ужасный остров. Несчастный еще слишком слаб даже для того, чтобы предаваться любовным утехам. Да лучше я сама возьмусь за меч, чем отпущу Микаэля на войну!
Не знаю, почему слова ее оскорбили меня, но я мгновенно изменил свое решение и прикрикнул на нее:
– Тебя никто не спрашивает – и нечего тебе лезть в мужские разговоры. Ars longa, vita brevis Ars longa, vita brevis (лат.) – жизнь коротка, искусство долговечно.

. Миссия лекаря тяжела, и ранить легче, чем исцелять. В общем, возможно, несмотря ни на что, я присоединюсь к вам завтра утром.
У Мустафы бен-Накира вытянулось лицо, и я понял, что он по своему обыкновению лишь подтрунивал надо мной, считая меня трусливым зайцем. Ничто не могло разъярить меня больше, чем такая несправедливая оценка. Ибо спокойствие и осторожность – вовсе не то же самое, что робость и пугливость, и я уже не раз в жизни доказывал, что способен пойти на риск, как всякий человек, а порой держался даже храбрее, чем многие другие. Но поведение Джулии в эти дни раздражило меня, а после удара по голове рассудок мой настолько помутился, что я говорил и действовал как полный идиот. Не обращая внимания на вопли Джулии, я заявил, что силы мои уже вполне восстановились и мне ничего не мешает отправиться на войну. А когда гости ушли, Джулия, видимо, решила забыть о ссоре и побеседовать со мной. Но я упорно молчал, чтобы таким образом наказать ее и раз и навсегда излечить от невыносимого самомнения. И в конце концов ей пришлось отказаться от всяких попыток примирения и выместить свой гнев на домашней утвари. При этом Джулия поносила меня, называя самым большим лжецом и самым отвратительным человеком на свете, и кричала, что нисколько мне не верит.
Каково же было ее удивление, когда на следующее утро я задолго до рассвета встал с ложа, совершил во дворике омовение и, обратив лицо к востоку, прочитал предписанные молитвы. Чтобы ни у кого не осталось сомнений в моей смелости, я схватил крепкую палку и, пошатываясь, выбрался на улицу. Лишь тут Джулия поняла, что я не шучу, выскочила за мной, вцепилась мне в руку и заголосила:
– Ах, Микаэль, возможно, я была с тобой слишком надменна и сурова, но тому были причины, рассказать о которых не позволяет мне моя скромность. Если случится чудо, и ты вернешься с войны, я открою тебе свою тайну, и ты потом сам решишь, как нам быть. Если же нам предстоит теперь встретиться лишь на небесах, в чем я, правда, сильно сомневаюсь, ибо ты мусульманин, а я христианка, тайна моя уже не будет иметь особого значения. И потому у меня нет никакой охоты бежать за тобой и кричать о своем секрете на всю улицу, ибо этим я только расстроила бы тебя в тот миг, когда ты отправляешься на поле брани, навстречу опасностям и ужасам войны.
Я не верил, будто Джулия что-то скрывает от меня, и подозревал, что она просто хочет возбудить мое любопытство, чтобы удержать меня дома. И потому я вырвался и поспешил в порт, чтобы успеть к началу штурма. Джулия, однако, не была единственной женщиной, которая молила этим утром мужа остаться дома и, плача и вздыхая, доказывала, что почтенное ремесло и хорошие доходы, несомненно, лучше всех прелестей рая.
На восходе я, хромая, дотащился до порта, где Хайр-эд-Дин отдавал предводителям отрядов последние приказы перед штурмом. Заикаясь, он громко говорил:
– Сегодня – пятница, счастливый день, который когда-то принес исламу победу и радость. Сто райских врат распахнуто сегодня настежь, и никогда еще не было более прекрасной возможности попасть в те сладостные кущи, где журчат прозрачные ручьи, а черноокие девы ублажают правоверных. Подайте же мне ятаган, ибо намерен я, как обычно, с оружием в руках пойти во главе своего войска. Так подам я добрый пример даже самым робким, и, глядя на меня, они поймут, что могут смело следовать за мной и ворваться через пролом в крепость.
Предводители отрядов как по команде принялись душераздирающе стонать и заламывать руки, и лучше всего это получалось у еврея Синана и Абу эль-Касима. Все решительно противились тому, чтобы Хайр-эд-Дин подвергал себя опасности, и напоминали ему, какой невосполнимой потерей для ислама стала бы его смерть. Но Хайр-эд-Дин топнул ногой и с пеной на губах закричал:
– О своевольные и неблагодарные дети мои! Неужели вы действительно хотите лишить меня этой чести? Почему же я один должен остаться за вратами рая, которые открыты для самого бедного мусульманина?
Он начал бегать по кругу, требуя свою саблю, и приближенным пришлось придержать его за плечи, чтобы он не свалился в воду. Толпа ревела от восторга и рвалась в бой. Люди громко выкрикивали имя Хайр-эд-Дина, прославляли его отвагу и умоляли не подвергать риску его драгоценную жизнь. В конце концов Хайр-эд-Дин вынужден был смириться с требованием народа и, тяжело вздохнув, сказал:
– Что ж, хорошо… Я останусь с вами, раз вы так просите меня об этом. Но я буду наблюдать за штурмом с берега, чтобы наградить потом отважных и покарать трусов. Теперь же остается лишь избрать военачальника, которому выпадет честь взять штурмом испанскую твердыню. Я, правда, думаю, что вы поплывете к крепости на лодках наперегонки, стремясь броситься в атаку, но древний обычай требует выбрать того, кто первым ринется в пролом.
Приближенные Хайр-эд-Дина тут же притихли, искоса поглядывая на крепость, которая возносилась над морскими волнами. От берега ее отделяло расстояние, равное полету стрелы. Без особого восторга люди, стоявшие вокруг Хайр-эд-Дина, рассматривали пролом, зиявший в стене словно темный вход в царство смерти. Приближенные побледнели, что-то забормотали и начали говорить друг другу:
– Ах, о такой чести можно лишь мечтать, но я, разумеется, слишком ничтожен для столь блистательной миссии. Ты старше, и потому я уступаю тебе почетное право вести войско в атаку.
Так они и состязались в любезности, пока Антти не шагнул вперед и не сказал, обращаясь к Хайр-эд-Дину:
– Господин мой и повелитель, позволь мне возглавить твои отряды, и я принесу тебе знамя Кастилии, вырванное из рук де Варгаса.
Мустафа бен-Накир бросил на меня быстрый взгляд и, принявшись сосредоточенно полировать ногти, пробормотал:
– Брат твой глуп, как осел. Скорее уйми его, ибо даже если мы ступим на этот мерзостный остров последними, все равно покроем себя славой выше головы!
Опираясь на палку, я похромал к Хайр-эд-Дину, но прежде чем успел выяснить, действительно ли Антти сошел с ума, Хайр-эд-Дин простер ко мне руки и воскликнул:
– Смотрите, благородные люди, и берите с них пример! Лишь недавно ступили они на путь истинный – и с тем большей горячностью рвутся в рай! Не могу отказать тебе и лишить тебя такой чести, эль-Хаким! Разрешаю тебе идти вместе с братом твоим! Вы первыми достигнете скалистых берегов, я же сумею вознаградить вас по заслугам!
Я хотел сказать, что он совершенно неправильно меня понял, но слова, которые я забормотал в испуге, утонули в ликующих воплях приближенных Хайр-эд-Дина. А еврей Синан заявил:
– Я – старший из твоих полководцев, Хайр-эд-Дин, да еще и твоя правая рука. Так что честь возглавить штурм ты по справедливости должен был предоставить мне. Но ты уже и раньше упрекал меня за безрассудную и дерзкую отвагу, а потому я отказываюсь от своего почетного права. Пусть сегодня покроют себя славой мои верные рабы, ибо плоды великой победы, которую они одержат, разделю с ними и я, их господин.
Мустафе бен-Накиру оставалось лишь одно – окинуть меня гневным взглядом. Потом Мустафа произнес:
– Не хочу подвергать сомнению мудрость Аллаха, хотя сегодня я впервые усомнился в чистоте собственных помыслов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39