В остальном он был таким же стройным и худым, как я. Однако я обратил внимание на то, что глаза у него покраснели и припухли от пьянства. Рядом с креслом стоял еще один человек, одетый в турецкий шелковый халат. В руке этот человек держал скрипку. На голове у него был тюрбан, украшенный перьями и драгоценными камнями. Это был самый великолепный и самый красивый мужчина, какого мне доводилось видеть. Осанка у него была гордой, и его словно окружал ореол света – так что нельзя было отвести от этого человека глаз. Его молочно-белая кожа была нежной и бархатистой, как у юноши, хотя ему уже наверняка минуло тридцать. Его блестящие темные глаза насмешливо смотрели на нас с Антти, будто тот, кому они принадлежали, сам отлично понимал, что нет такого существа на земле, которое, взглянув на него, не воспылало бы к нему самой преданной любовью. Но спокойная уверенность в себе, с которой держался этот удивительный человек, не производила впечатления надменности, а свидетельствовала лишь о врожденном чувстве собственного достоинства. Наряд мужчины поражал не богатством, а отменным вкусом и изысканностью. Одеяние это могло показаться какому-нибудь простаку почти скромным – несмотря на драгоценные застежки и огромные алмазы в перстнях и серьгах.
Когда глаза мои встретились с очами этого поразительного человека, меня охватил странный трепет. Я упал перед мужчиной со скрипкой на колени и прижался лбом к ковру. Чуть поколебавшись, Антти последовал моему примеру и рухнул ниц. Пол задрожал, на столе зазвенела посуда…
Господин Гритти неестественно рассмеялся и, вертя в руках кубок с вином, сказал:
– Почему ты проявляешь к простому скрипачу такое почтение, с каким должен относиться прежде всего ко мне, хозяину этого дома?
Я покорно ответил:
– Даже если он – всего лишь скрипач, то футляр его инструмента – весь мир, а разные народы – струны, по которым человек этот водит смычком, наигрывая все, что пожелает. Его гордый взгляд говорит о том, что господин сей – блистательный вельможа, твои же заплывшие глаза, любезный Гритти, свидетельствуют лишь о невоздержании в еде и питье, несвойственном благородным людям. Он встречает меня, стоя, ты же сидишь, развалившись в кресле, и не приветствуешь меня с надлежащим уважением, хотя как посланец Хайр-эд-Дина я считаю себя во всем тебе равным.
Господин Гритти, оскорбленный моими словами, презрительно спросил:
– Как можешь ты, раб и слуга пирата, считать себя равным венецианцу высокого рода? Если ты хочешь извлечь из знакомства со мной какую-нибудь пользу, тебе надо держаться попочтительнее.
Но мысль о его сомнительном происхождении придала мне смелости, ибо хотя бы в этом отношении он был ничем не лучше меня. И я проговорил:
– Это я хочу извлечь из знакомства с тобой какую-нибудь пользу?! Ты что-то путаешь! Да разве ты велел бы тайно привести меня сюда, если бы сам не надеялся на то, что встреча со мной принесет тебе немалую выгоду?! Я, конечно, допускаю, что ты представляешь здесь Венецианскую республику. Но я – полномочный посол властелина морей Хайр-эд-Дина. И как ты думаешь, к кому из нас Диван отнесется более благосклонно – к тебе, гяуру-христианину, или ко мне, правоверному мусульманину?
Скрипач отложил свой инструмент, сел и обратился ко мне на прекрасном итальянском языке:
– Значит, вот ты какой – Микаэль эль-Хаким… А это твой брат Антар – борец и оружейник. Я слышал о вас. Правильно делаешь, защищая перед венецианцем честь своего господина. Но не советую тебе ссориться с Гритти: он мой личный друг и великолепный музыкант. Так признайся же, почему ты решил столь почтительно приветствовать меня? Тебе что, заранее было известно, кто я такой? Если так, то господин Гритти плохо справился со своей миссией.
Я смотрел на «скрипача» с нескрываемым восхищением, ибо он, несомненно, был самым удивительным человеком, какого мне доводилось видеть. Наконец я ответил:
– Я, правда, не знаю, кто ты, но подозреваю, что дервиш Мустафа бен-Накир, с которым я не раз встречался в Алжире, часто говорил именно о тебе. Но если ты и впрямь тот самый человек, то действительность превосходит все рассказы дервиша, подобно солнцу, затмевающему бледную луну. Мне остается лишь благословлять свою счастливую звезду, приведшую меня сюда и повергшую к твоим стопам. Да продлятся дни твои, блистательный Ибрагим, опора Османов, ты, которого султан наделил такой безграничной властью, о какой никогда и мечтать не смел ни один его подданный!
«Скрипач» склонил свою гордую голову и быстро, но почтительно проговорил:
– Я – лишь верный раб своего господина.
Но живой темперамент этого человека тут же взял верх над его сдержанностью, и великий визирь продолжил:
– Как видишь, я устроил эту тайную встречу, чтобы услышать из твоих уст о планах и замыслах Хайр-эд-Дина. Если вдруг тебя удивило то, что знакомство наше состоялось в чужеземной части города, в доме венецианца, то помни: всем нам пойдет лишь на пользу, если республике святого Марка станет известно, чего можно ожидать от твоего господина. Венеция тоже воюет с императором. И если Хайр-эд-Дин получит бунчук, то вынужден будет повиноваться султану и перестанет грабить суда наших союзников – французов и венецианцев. Как ты считаешь, сможет он удержать от разбоя своих алчущих добычи капитанов? Сумеет ли в один прекрасный день вместе с объединенными флотами Франции и Венеции начать против императора грандиозную войну на море? Я ответил:
– Хайр-эд-Дин – необыкновенный человек. Он очень хитер. После гибели брата он хлебнул лиха и понял, что без мощной поддержки султана не сможет долго оставаться властелином Алжира. Честолюбие Хайр-эд-Дина не знает границ. Капитаны Хайр-эд-Дина преданны ему безраздельно, он же называет их своими сыновьями. Богатые дары, которые он прислал в Стамбул, являются лучшим доказательством его верности султану, и, насколько мне известно, Хайр-эд-Дин так восхищается Сулейманом и тобой, благородный Ибрагим, что считает себя твоим скромным учеником. Этому надменному человеку будет, несомненно, приятно получить бунчук, халат с плеча султана и собственноручное письмо Сулеймана. По-моему, эти милости были бы весьма небольшой платой за мощный флот Хайр-эд-Дина и тысячи его отважных моряков.
Ибрагим смотрел на меня своими темными глазами – и мне совсем не хотелось особенно льстить ему или слишком уж изощряться в красноречии. Я считал, что сослужу Хайр-эд-Дину самую лучшую службу, честно высказав свое мнение о нем. И еще я всем сердцем желал, чтобы великий визирь доверял мне. И странное дело: при этом я почти не думал о собственной выгоде. Обаяние Ибрагима было столь велико, что мне просто хотелось быть полезным этому человеку. Он же принялся подробно расспрашивать меня о том строительстве, которое ведет Хайр-эд-Дин, и о других его замыслах – и внимательно выслушивал ответы, пока не вмешался господин Гритти, с любопытством осведомившись:
– А смог бы этот Хайр-эд-Дин выйти в океан, чтобы чинить препятствия португальской торговле пряностями и испанским вояжам в Новый Свет?
Ибрагим повернулся к другу и заметил:
– Султан султанов и повелитель мира – не перекупщик пряностей! Радея о благе Венецианской республики, ты не видишь дальше собственного носа и думаешь лишь о сиюминутной выгоде. Кратчайший путь к господству в мировой торговле лежит через захват Красного моря или Персидского залива. Как только мы покорим Персию, османский флот сможет свободно бороздить моря и океаны и уничтожать португальские фактории в Индиях. А потом никто не помешает нам проложить в Египте канал между Средиземным и Красным морями. Это сразу обесценит португальское открытие морского пути вокруг южной оконечности Африки. Но всему свое время, и сперва нужно победить императора.
Господин Гритти растерянно молчал. А великий визирь Ибрагим, обращаясь ко мне, добавил:
– Нет, мы – не перекупщики пряностей, и у султана нет, кроме императора, ни одного настоящего врага. Мы живем сейчас в мире с Венецией, с Францией и в общем даже с папой римским. Французскому королю снова приходится туго, и потому султан вынужден сражаться с императором, чтобы спасти таким образом Францию или хотя бы помочь ей заключить мир на наиболее выгодных условиях. Корабли Хайр-эд-Дина должны заняться императорским флотом, когда наши войска перейдут весной в наступление. Если будет на то воля Аллаха, мы разобьем брата императора, Фердинанда, и займем его родовые владения, которые простираются до границ немецких княжеств, ибо пока идет война с Францией, император не сможет послать на помощь брату ни одного отряда своих воинов. Правда, он ведет тайные переговоры с персидским шахом Тахмаспом. Так что султану придется когда-нибудь бороться с императором и в Персии, освобождая заодно и священные гробницы пророков ислама, находящиеся сейчас на землях краснобородых шиитов. Но краеугольным камнем политики Османов является именно борьба с мировой державой императора: ведь если ее не уничтожить, то она поработит все народы на земле. Стало быть, все враги императора – друзья султана, и наоборот. Как только ты это поймешь, тебе сразу станет ясно и все прочее.
Господин Гритти, явно заскучав, выпил еще один кубок вина и сказал:
– Все это так, но столь грандиозные замыслы – не для нас, простых смертных. Меня, человека жалкого и убогого, интересует прежде всего торговля пряностями; и еще я хочу обезопасить наши венецианские корабли от исламских пиратов. Это обычные, каждодневные дела, и если бы мы разобрались с ними, то это пошло бы всем только на пользу. А нашему скрипачу приходится думать в первую очередь о том, как взять Вену и посадить на венгерский престол моего друга Сапойаи Янош Сапойаи (1487-1540) – в 1526 году войска Великой Порты вторглись в Венгрию и нанесли венграм поражение под Мохачем. Пытаясь спастись бегством, король Лайош II погиб, и на венгерский престол был избран Янош Сапойаи, сражавшийся с Фердинандом I, братом императора Карла V. Через пятнадцать лет турки заняли столицу страны – Буду, и началось 150-летнее турецкое господство в Центральной Европе.

, который попросил помощи у Великой Порты. Ибо по закону лишь высокородный венгр может носить корону святого Стефана – в Буде же до сих пор стоят немецкие наемники венского короля Фердинанда.
Великий визирь лишь улыбнулся и тронул смычком струны скрипки.
– В прошлом году Аллах послал нам страшные ливни, вызвавшие большое наводнение, – сказал Ибрагим, – но будущим летом мы возьмем Вену и верный Сапойаи получит заслуженную награду.
Потом, взглянув на меня, великий визирь добавил:
– Помни: если тебе когда-нибудь понадобится узнать что-то, касающееся христианских стран, – смело обращайся к господину Гритти. Его словам можно доверять целиком и полностью. Благодаря ему нам известны не только тайны республики святого Марка; через господина Гритти Сапойаи сообщает нам обо всех крупных и мелких событиях в немецких землях и при венском дворе, что не раз приносило нам немалую пользу.
Тут Ибрагим помрачнел, вскочил на ноги и воскликнул:
– Все короны и коронации на свете – лишь миражи, способные обмануть только глупцов! Ибо не венец, а меч делает мужчину королем и властелином! Край, истоптанный копытами коней султана, навеки останется под властью Блистательной Порты! Ияс нетерпением жду того часа, когда – если будет на то воля Аллаха – начнется величайший военный поход в истории Османов. И если после войны Сапойаи сядет на венгерский престол – то лишь по милости султана; и тогда турецкая армия сможет в любой момент свободно проходить через венгерские земли.
Хоть я прекрасно сознавал, что подготовка к этой войне грозит неисчислимыми бедами всему христианскому миру и что поход этот гораздо важнее, чем дела, которые меня ждут, я все же пытался стоять на твердой почве реальной жизни, как господин Гритти, и потому спросил, какой прием великий визирь намерен оказать посольству Хайр-эд-Дина.
Ибрагим ответил:
– Султан по-прежнему считает Хайр-эд-Дина обычным пиратом и думает, что брат его, Баба Арус, обманул доверие султана Селима, отца Сулеймана. Второй и третий визири тоже недолюбливают Хайр-эд-Дина, так что я советую тебе готовить для них богатые дары. Но самые непримиримые противники Хайр-эд-Дина – султанские флотоводцы, боящиеся его громкой славы. Но есть у него и один верный сторонник; это главный лоцман, ученый мореход Пири-реис, дружбу с которым мне удалось завязать несколько лет тому назад, когда мы плыли в Египет, чтобы подавить там бунт, и попали в ужасный шторм. Пири-реис составил морскую навигационную карту с подробными лоциями Лоция (гол.) – руководство в судоплавании, содержащее подробное описание водных бассейнов, опасностей на водных путях, береговой полосы, гидрологические и метеорологические данные и т. п.

, с помощью которой любой человек может безбоязненно плавать по Средиземному морю. Если в непогоду корабль собьется с курса, то капитан легко сориентируется и найдет верный путь. Так вот, когда ты встретишься с Пири-реисом, нелишним будет похвалить эту карту, ибо с тех пор, как две-три ее копии попали в руки христиан, она уже не составляет тайны для мира. Пири-реис – человек уже старый; он живет среди своих свитков и книг и не завидует подвигам Хайр-эд-Дина. Единственное, что Пири-реис охотно примет в дар, – это морские карты христиан; старик любит сравнивать эти карты со своими. Завтра я собираюсь потолковать с мудрецами Дивана о Хайр-эд-Дине. И если будет на то воля Аллаха, посольство ваше примет сам султан.
Ибрагим дал мне еще несколько советов и сказал пару дружеских слов Антти, восхитившись его силой и гигантским ростом. Потом великий визирь отпустил нас.
Господин Гритти вывел нас через боковую дверь, которую охраняли огромные негры. На прощание он сказал мне:
– Если ты и впрямь мудрый и ученый человек, господин Микаэль, то в свободную минутку милости прошу ко мне; и не бойся оторвать меня от дел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39