Радость после купания в море и принятой ванны, сознание присутствия возрожденной красивой женщины рядом, всё понимающей и всё прощающей, вполне уместная степень опьянения – эти божественные дары были как подарок судьбы. Но та, что была рядом с ним, чувствовала себя несчастной.
«Как бы то ни было, этот мужчина должен иметь хоть какой-то опыт», – не могла не думать госпожа Кабураги, любуясь безмятежным взглядом юноши, не хранящего ни малейшей частицы уродства, которая могла существовать в его памяти. Этот человек постоянно живет сегодняшним днем, в данном месте, не отягощенный угрызениями совести.
Госпожа Кабураги теперь хорошо понимала те привлекательные моменты, что постоянно окружали Юити. Он купался в привлекательности, как человек, пойманный в ловушку. «Ты должна быть веселой, – думала она. – Если нет, будет как раньше, не более чем повторение несчастливых встреч, тяжелых словно камень».
В этой поездке в Токио и последующей экскурсии на Сима её решительное самопожертвование оказалось тяжелым испытанием. Это была не просто сдержанность. Это было не просто самообладание. Это была жизнь, такая, которой жил Юити. Госпожа Кабураги заставила себя осознать и поверить в мир, который видел Юити, приняв все меры предосторожности, чтобы не позволить собственным желаниям ни малейшей вольности. Таким образом, потребовался длинный и трудный курс ученичества, прежде чем она смогла в равной степени ругать и надежду и безнадежность.
Тем не менее у этих двоих, которые не виделись долгое время, была тысяча и одна тема для разговоров. Госпожа Кабураги рассказала о последнем празднике Гион , Юити поведал о тягостной для Сунсукэ прогулке на яхте Кавады.
– А господину Хиноки известно об этом письме?
– Нет, откуда?
– Ну, мне казалось, что ты советуешься с господином Хиноки обо всем.
«Я бы не стал ему рассказывать ни о чем подобном», – подумал с сожалением Юити о своих немногочисленных секретах и продолжил:
– Господин Хиноки ничего не знает об этом.
– Я бы так не думала. В старые времена этот старик был неисправимым волокитой. Но странно, женщины почему-то всегда убегали от него.
Солнце зашло. Подул слабый ветерок. Хотя последний луч заката уже потух, вне воды продолжалось яркое сияние, которое распространилось до гор, презрев наличие моря. На морской поверхности ближе к берегам островков тени были глубокие. Оливковые тени на воде контрастировали с морем, которое все еще отражало яркий свет. Двое встали и пошли ужинать.
Отель был расположен далеко от людского жилья, и, когда закончилась вечерняя трапеза, делать больше было нечего. Они поставили несколько пластинок и листали какие-то переплетенные в тома иллюстрированные журналы. Они внимательно читали вкладыши турбюро, рекламирующие авиалинии и отели. Так госпожа Кабураги унизилась до того, что стала чем-то вроде няньки ребенку, который не желает идти спать, а вечно хочет предаваться безделью, не смыкая глаз.
Госпожа Кабураги понимала: то, что она когда-то приняла за гордость завоевателя, оказалось не чем иным, как детским капризом. Такое открытие не было для неё ни неприятным, ни разочаровывающим. Поскольку она понимала, что радость, которую Юити один, казалось, испытывает от этой сгущающейся ночи, его безмятежное самодовольство, особенное удовольствие, которое он получает от ничегонеделания, основывались целиком и полностью на уверенности в том, что он находится рядом с ней, окруженный её заботой.
Через некоторое время Юити стал зевать. Потом он сказал через силу:
– Мы скоро пойдем спать? У меня глаза слипаются.
Но госпожа Кабураги, которой тоже следовало бы хотеть спать, принялась болтать без умолку, когда они пришли в комнату.' Эта болтовня была ей неподконтрольна. Даже когда они положили головы на подушки своих кроватей и выключили лампу, которая стояла на маленьком столике между ними, она продолжала свой лихорадочно-веселый монолог. Темы были невинные, безобидные, расслабляющие. Ответы Юити доносились из темноты через длинные интервалы. В конце концов он замолчал. Здоровый сон занял место слов. Госпожа Кабураги тоже перестала болтать. Больше чем полчаса она прислушивалась к ровному дыханию юноши. Глаза её были широко открыты, спать она не могла. Она зажгла лампу. Взяла книгу с ночного столика. Затем вздрогнула от шороха простыней и взглянула на соседнюю кровать.
По правде говоря, до этого времени госпожа Кабураги находилась в состоянии ожидания. Она устала ждать, была разочарована ожиданием, а затем, хотя ясно понимала, что ждать больше нечего, все-таки чего-то ждала. Однако Юити, который обрел единственного человека в мире, с которым мог расслабиться, единственную женщину, которая хотела лишь говорить с ним, с величайшим доверием радостно вытянул усталое тело и заснул. Он заворочался. Хотя он спал обнаженным, ему стало слишком жарко, и он откинул одеяло. Круг света у его головы, освещая лицо, отбрасывал глубокие тени под глазами, а его едва прикрытая поднимающаяся и опадающая грудная клетка имела сходство с бюстом, выгравированным на древней монете.
Сопротивляться своим чувствам у госпожи Кабураги больше не было сил, и она переключилась с предмета грез на цель своих грез. Этот лёгкий сдвиг видения, это пересаживание в мечтах с одного стула на другой, это неосознанное изменение в отношении заставило её прекратить ожидание. Она потянулась к другой кровати, словно змея, извивающаяся в ручье. Её руки дрожали, поддерживая наклонившееся тело. Её губы были прямо напротив лица спящего юноши. Она закрыла глаза. Видеть она могла губами.
Сон Эндимиона был глубоким. Молодой человек не знал, кто закрывает от света его лицо, и не осознавал, какая лихорадочная бессонная ночь сгущалась вокруг него. Он не чувствовал пряди волос, легко коснувшейся его щёки. Он только слегка приоткрыл губы, обнажив блестящие зубы.
Госпожа Кабураги открыла глаза. Их губы еще не соприкоснулись. Только теперь она поняла, что должна решиться на героическое самоотречение: «Если наши губы соприкоснутся, в этот момент нечто упорхнет на крыльях, чтобы никогда больше не вернуться. Если я хочу сохранить между собой и этим юношей что-то похожее на музыку, которая никогда не кончается, я не должна шевелить и пальцем. День и ночь я должна сдерживать дыхание, осторожно, чтобы не потревожить и пылинку между нами…» Она взяла себя в руки и вернулась в свою постель, прижалась щекой к теплой подушке и пристально посмотрела на тело Юити, похожее на барельеф в круге золотого света. Она выключила лампу. Видение осталось. Она отвернулась лицом к стене. Близился рассвет, когда она, наконец, заснула.
Это суровое, героическое испытание увенчалось успехом. На следующий день госпожа Кабураги проснулась с ясной головой. В глазах, которыми она смотрела на лицо Юити, глубоко погруженного в утренний сои, была вновь обретенная решимость. Она переосмыслила свои чувства. Госпожа Кабураги взяла свою белую смятую подушку и игриво бросила её в лицо Юити.
– Просыпайся! День прекрасный. Весь день проспишь!
Этот день позднего лета оказался гораздо приятнее, чем предыдущий, полный обещаний стать днем, который запомнится навсегда. После завтрака они упаковали еду и питье, наняли машину и отправились осматривать достопримечательности вокруг дальней оконечности полуострова Сима. Они вернутся в отель на лодке, отходящей с пляжа, где купались вчера. Из деревни Угата рядом с гостиницей они шли по ровной местности. Из земли то тут, то там пробивались виргинские сосны, тутовые деревца и тигровые лилии. В конце концов они добрались до порта Накири. От вида с мыса Дайо, над которым возвышалась гигантская сосна, у них перехватило дыхание. Они видели белые одежды ама за работой, по виду напоминающие белые бескозырки, разбросанные по морю. На мысе к северу от Аиори виднелся маяк, стоящий словно высокий кусок мела, и дым от костров ныряльщиц за жемчугом, поднимающийся на пляжах мыса Ои. Старуха, которая была у них экскурсоводом, курила самодельную сигарету из нарезанного табака, завернутого в лист камелии. Её пальцы, желтые от старости и никотина, дрожали, когда она показывала на туманный мыс Куни вдалеке. Туда когда-то приезжала императрица Дзито, совершая прогулку на лодках с многочисленными придворными дамами, и продержала там свой двор в течение семи дней.
Слушать эти бесполезные сведения о древних путешествиях было утомительно. Они вернулись в гостиницу за час до того времени, когда Юити нужно было уезжать. Госпожа Кабураги, которая не могла добраться до Киото этим вечером из-за отсутствия транспорта, оставалась, планируя уехать следующим утром. Приблизительно в то время, когда началось вечернее затишье, Юити уехал. Госпожа Кабураги проводила его до трамвайной остановки сразу за гостиницей. Подошел трамвай. Они пожали друг другу руки, после чего госпожа Кабураги резко отступила назад, направляясь к ограждению за остановкой, и помахала на прощание. Она махала долго с улыбкой на лице, не выказывая никаких эмоций, пока алое вечернее солнце не коснулось её щёки. Юити остался один среди гомона разносчиков и рыбаков.
Его сердце было полно благодарности к этой повелительнице благородной бескорыстной дружбы. Он даже невольно позавидовал Кабураги, который взял себе в жены эту совершенную во всех отношениях женщину.
Глава 31
ПРОБЛЕМЫ – ДУХОВНЫЕ И МАТЕРИАЛЬНЫЕ
Когда Юити вернулся в Токио, у него сразу же начались неприятности. За то короткое время, что он был в отъезде, болезнь матери приняла серьезный оборот.
Не зная, ради чего бороться, какие средства использовать во всем, вдова Минами, частично виня себя, не нашла ничего лучшего, как тяжело заболеть. У неё начинала кружиться голова, и она часто на короткое время теряла сознание. Из неё постоянно текла тонкая струйка мочи – симптомы почечной недостаточности были налицо.
Когда Юити в семь утра появился дома и открыл парадную дверь, он понял по выражению лица Киё, что болезнь его матери достигла критического состояния. В тот момент, как он вошел, тяжелый запах болезни ударил ему в ноздри. Радостные воспоминания о поездке неожиданно застыли в его сердце.
Ясуко, уставшая оттого, что ухаживала за свекровью до поздней ночи, еще не проснулась. Киё пошла готовить Юити ванну. Он поднялся по лестнице в спальню, которую делил с Ясуко.
Окна на втором этаже были открыты всю ночь, чтобы впустить прохладный воздух, и лучи встающего солнца просачивались внутрь и освещали край москитной сетки. Постель Юити была разобрана, льняные постельные принадлежности аккуратно разложены. На соломенном тюфяке рядом с его постелью спала Ясуко вместе с Кэйко.
Юити приподнял сетку и скользнул в постель. Он тихонько улегся на покрывало. Малышка открыла глаза. Она лежала на вытянутой руке матери и смотрела на отца осмысленными, широко раскрытыми глазами. До него донесся слабый запах молока.
Младенец неожиданно улыбнулся. Улыбка словно по капелькам стекала с уголков губ девочки. Юити легонько ткнул её пальцем в щечку. Кэйко, не отводя глаз, продолжала улыбаться.
Ясуко начала переворачиваться, довольно тяжело, потом замерла и открыла глаза. Она увидела лицо мужа совсем близко от своего, но даже не улыбнулась.
За эти несколько мгновений, пока Ясуко пробуждалась ото сна, в памяти Юити быстро пронеслись воспоминания. Он припомнил спящее лицо, которое так часто пристально рассматривал, спящее лицо, о котором он мечтал, – непорочную собственность, которой ни за что на свете не причинил бы вреда. Он вспомнил её лицо, полное удивления, радости и доверия, в ту ночь в больничной палате. Юити не мог ничего ожидать от своей жены, когда та открыла глаза. Он просто вернулся из поездки, на протяжении которой она оставалась в отчаянии и одиночестве. Но привыкшее к всепрощению сердце его томилось, требовало, чтобы ему доверяли. В это мгновение его чувства были сродни эмоциям нищего, который ничего не просит, однако ничего другого, кроме как попрошайничать, не умеет.
Ясуко подняла тяжелые ото сна веки. Юити увидел жену, какую он никогда не видел прежде. Она была другой женщиной. Она говорила сонным, не изменившимся, однако совсем не двусмысленным тоном: «Когда ты вернулся? Ты уже завтракал? Мама очень больна. Киё тебе рассказала?» Все это она спрашивала, словно зачитывала список. Потом сказала:
– Я быстро соберу тебе завтрак, подождешь на веранде?
Ясуко поспешно причесала волосы и оделась. Она спустилась вниз с ребенком на руках. Она не доверила дочь мужу, пока готовила завтрак, а уложила её в комнате, соседней с верандой, где он читал газету.
Утренняя прохлада еще не сменилась теплом. Юити винил в своей усталости ночное путешествие, когда было так жарко, что он почти совсем не спал. Он прищелкивал языком, размышляя: «Теперь я ясно понимаю то, что называют беспрепятственной поступью беды. У неё неизменная скорость, как у часов… Но так всегда чувствуешь, когда не выспишься! И всё это – дело рук госпожи Кабураги!»
Перемена в Ясуко, когда она открыла глаза в крайней усталости и обнаружила лицо мужа перед собой, была удивительна по большей части для неё самой.
У неё вошло в привычку закрывать глаза и мысленно рисовать до мельчайших подробностей картину своих страданий, а потом открывать глаза и видеть их перед собой. Эта картина была красивой, завораживающей. Однако этим утром она увидела совсем не это. Там было только лицо юноши, освещенное лучами утреннего солнца, пробравшимися в уголок москитной сетки, придавая ему выражение безжизненной гипсовой скульптуры.
Ясуко открыла банку кофе и налила горячей воды в белый китайский кофейник. В её руках была бесчувственная быстрота, её пальцы нисколько не дрожали.
Через некоторое время Ясуко поставила перед Юити завтрак на широком серебряном подносе.
Завтрак показался Юити вкусным. В саду еще было много утренних теней. Выкрашенные в белый цвет перила веранды сверкали от ослепляющей росы позднего лета. Молодая пара молча завтракала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60