Она не думала ни о чем. Она не могла дочитать роман до конца, а прочтя одну треть, перескакивала на последнюю страницу. Иногда в том, что она говорила, не было никакой логики. Когда сидела, положив нога на ногу, она начинала болтать ногой, словно от скуки. Когда ей случалось писать письмо, чернила пачкали пальцы или платье.
Поскольку Кёко не знала, что такое любовь, она ошибочно принимала её за скуку. Она проводила месяцы и дни, не видя Юити, и удивлялась, почему ей так скучно. Как чернила, пачкавшие её пальцы или платье, скука прилипала к ней повсюду.
Они миновали Цуруми, и, когда между желтыми складами рефрижераторного завода стало видно море, Кёко завизжала как ребенок:
– Ой! Океан!
Старый портовый паровоз проезжал между складами, таща груженые вагоны, и заслонил вид на море – восхищаться уже было нечем. Портовое небо ранней весной было запачкано сажей, дымом и лесом мачт.
Кёко была уверена, что те двое, что едут с ней, влюблены в нее, – это было её непоколебимое убеждение. Или только иллюзия?
Юити, наблюдавший за страстью женщины, нечувствительной, словно камень, когда его тело не могло ответить ей, пришёл к парадоксальному выводу, что, поскольку он не может сделать счастливой ни одну женщину, которая любит его, единственное, что ему по силам, – это сделать её несчастной. В результате он не чувствовал ни малейших угрызений совести от бесцельной мести, которую он приготовил для Кёко.
Они втроем вышли из машины перед маленьким магазинчиком, где продавалась материя для женских платьев, на углу иокогамского Чайнатауна. Здесь можно было дешево купить импортную ткань, поэтому Кёко приехала выбрать для себе материал для весеннего наряда. Она набрасывала ткани, которые ей нравились, себе на плечи одну за другой и шла смотреться в зеркало. После этого она выходила к Намики и Юити и спрашивала:
– Как на ваш взгляд?
Мужчины поддразнивая её, комментировали:
– Если ты выйдешь отсюда с красной материей через плечо, все быки сойдут с ума.
Кёко пересмотрела более двадцати отрезов, но ей ничего не понравилось, и она ушла без покупки. Они поднялись на второй этаж ресторана «Банкаро» , где подавались китайские блюда, и все трое заказали ранний ужин. Во время разговора Кёко попросила передать тарелку, стоящую перед Юити:
– Кузен Ю-тян, будь добр…
Он не мог не заметить выражения лица Намики, когда она неожиданно произнесла эту фразу.
Этот безвкусно разодетый молодой человек слегка скривил уголки губ, циничная улыбка пробежала по его смуглому лицу. Затем он перевел взгляд с Кёко на Юити и ловко сменил тему разговора. Он заговорил о футбольном матче, проводимом в колледже Юити, о том, как играл в футбол, когда сам учился в колледже.
Было понятно, что он разгадал её хитрость с самого начала. Более того, он просто простил их обоих. Выражение лица Кёко в это время было забавным. Кроме того, чувствовалось её напряжение при словах: «Кузен Ю-тян, будь добр…» Это выдавало тот факт, что такая оговорка сделана намеренно. Невинное выражение её лица, как у презираемой всеми женщины, почти вызывало жалость.
«Никто в этом мире не любит Кёко», – подумал Юити. Холодное сердце этого юноши, который не мог любить женщин, оправдывало тот факт, что никто не любит эту женщину, также отсутствие у него самого каких-то чувств к ней, кроме желания сделать её несчастной. К тому же он не мог удержаться от сожаления, что она уже была несчастна и без его помощи.
После посещения танцзала «Клифсайд» рядом с портом они вернулись к машине и поехали по автомагистрали Кэйхин назад в Токио. Кёко тихо проговорила:
– Не сердись. Господин Намики действительно только друг.
Юити молчал. Кёко опечалилась, она чувствовала, что он все равно ей не верит.
Глава 18
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ПОДГЛЯДЫВАЮЩЕГО
Экзамены Юити закончились. Судя по календарю, весна уже наступила. В полдень, когда от порывистого ветра танцевала пыль и улица казалась окутанной желтым туманом, Юити по пути домой с учебы заскочил к Кабураги, как велел ему Нобутака за день до этого.
Для того чтобы добраться до дома Кабураги, ему пришлось выйти на станции недалеко от колледжа. В действительности ему было по дороге. Сегодня госпожа Кабураги должна поехать в офис важного иностранного «друга», чтобы забрать какие-то разрешительные документы, необходимые для нового начинания её мужа. Была договоренность, что Юити отнесет их в офис её мужа. Документы были подготовлены. Только время, когда она должна забрать их, было неясно, поэтому Юити придется ждать, пока она не приедет домой.
Когда он пришёл туда, госпожа Кабураги находилась еще дома. Ей назначили аудиенцию на три часа. Был только час дня.
Жилищем Кабураги служил дом управляющего старым фамильным особняком, который уцелел при пожаре. Многие дворяне самого высшего ранга не владели традиционными особняками в Токио. Отец семьи президента Кабураги сколотил состояние на электрических предприятиях во времена Мэйдзи . Он купил малый особняк одного из даймё и переехал туда – нечто совершенно исключительное по тем временам. После войны Нобутака избавился от него, чтобы не платить налог на имущество. Он выселил человека, который унаследовал дом управляющего, и поселил его в снятое жилище. Затем он посадил кустарник в качестве ограды между своим и отчужденным главным домом и установил калитку в конце небольшой аллеи, выходящей на улицу.
В главном доме была открыта гостиница. Чете Кабураги пришлось привыкать к веселой музыке нечастых вечеринок. Через те же самые ворота, через которые давным-давно Нобутаки приводил домой из школы домашний учитель, которому он доверял нести свой тяжелый ранец, теперь проезжали лимузины, привозящие издалека гейш, делая круг по подъездной дорожке, и высаживали своих прекрасных пассажирок у впечатляющего портика. Надписи, которые выцарапал Нобутака на опорах своей комнаты для занятий, давно стерлись. Карта острова сокровищ, которую он спрятал под одним из камней в саду тридцать лет назад и забыл о ней, вне всякого сомнения, сгнила, хотя была нарисована цветными карандашами на фанерке.
В доме управляющего насчитывалось семь комнат. Единственная комната над восточным входом была размером больше восьми татами. Эта восточная комната служила как в качестве прибежища Нобутаки, так и комнатой для гостей. Из её окон можно было смотреть прямо на служебное помещение на втором этаже в задней части главного дома, которое затем переделали в гостевую комнату, и на окна, обращенные на кабинет Нобутаки, были установлены ставни.
Однажды, когда обновляли главный дом, он наблюдал, как ломали полку, куда ставили угощение для подачи на стол. В старые времена, выполняя свои функции в большом зале на втором этаже, блестящая черная полка была свидетельницей многочисленных событий. Позолоченные лакированные чаши стояли на ней рядами, служанки торопливо входили и выходили, волоча за собой кимоно. Звук ломаемой полки доносился до него эхом бесчисленных приёмов по случаю каких-то важных жизненных событий.
Нобутака, не будучи сентиментальным, соскользнул вниз и ликовал:
– Рвите её на части! Давайте же! Еще!
Каждый дюйм этой усадьбы был для него пыткой в юности. На тайне, что он любил мужчин, эта добродетельная усадьба всегда лежала невыносимо тяжелым гнетом. Он не знал, сколько раз желал смерти отцу и матери, хотел, чтобы дом сгорел в огне. Но то, что усадьба претерпевает теперь богохульные изменения, что пьяные гейши распевают бессмысленные песенки в зале, где его отец имел обыкновение сидеть с мрачным видом, поражало воображение Нобутаки больше, чем видение усадьбы в огне при воздушном налете.
После переселения в дом управляющего чета Кабураги обновила весь дом в европейском стиле. В токонома они сделали книжные полки, сняли раздвижные перегородки и повесили плотные шелковые занавески. Они перенесли всю европейскую мебель из главного дома и расставили стулья и столы в стиле рококо на коврах, расстеленных поверх татами. Со всеми этими переменами дом Кабураги приобрел вид консульства времен, когда Токио еще назывался Эдо, или апартаментов наложницы иностранца.
Когда пришёл Юити, госпожа Кабураги была одета в черные слаксы и лимонного цвета свитер, поверх которого она набросила черный кардиган. Она сидела в гостиной подле котацу, приподнятого на несколько ступенек. Пальцами с накрашенными красным лаком ногтями она разрывала запечатанную колоду венских карт. Дама была обозначена латинской буквой D, валет – буквой J .
Служанка объявила о приходе Юити. Пальцы госпожи Кабураги замерли, карты прилипли друг к другу, будто между ними был клей. Последнее время она даже не вставала, чтобы поприветствовать Юити, когда тот входил, и обычно отворачивалась. Когда он обошел её и встал перед ней, госпожа Кабураги наконец обрела силы, чтобы поднять глаза. В её взгляде Юити не заметил особой радости. Юноше пришлось сдерживаться, чтобы не спросить, не заболела ли она.
– У меня на три часа назначена встреча. Времени еще полно. Ты обедал? – спросила она.
Юити ответил, что обедал.
Последовало короткое молчание. Стеклянная дверь веранды надоедливо дребезжала от ветра, гонящего пыль. Даже солнечный свет, пробивающийся полосами на веранду, казался смешанным с пылью.
– Ненавижу выходить из дому в такие дни. Когда я вернусь, мне придется мыть волосы.
Госпожа Кабураги вдруг пробежалась пальцами по волосам Юити.
– Боже, какая пыль! Это из-за того, что накладываешь слишком много помады.
Придирчивость, которая слышалась в её словах, привела Юити в смущение. Каждый раз, как она смотрела на Юити, ей хотелось убежать, она почти не чувствовала никакой радости от встречи с ним. Она не могла представить, что разделяет их, что препятствует их сближению. «Воздержание? Не смешите меня! Женское целомудрие? Оставляйте место между шутками для смеха! Тогда непорочность Юити? У него уже есть жена».
Как она ни старалась, используя свои женские уловки, она не могла постичь жестокую правду сложившейся ситуации. Определенно она любила Юити не потому, что он был хорош собой, а просто потому, что он не любил её, только и всего.
Мужчины, от которых госпожа Кабураги избавлялась в течение недели, по крайней мере, любили её телом или душой или и тем и другим. При всех их различиях они были похожи хоть в этом. Но в Юити, в этом абстрактном возлюбленном, она не могла найти ни единого качества, которое видела в других. Ей ничего не оставалось, как искать ощупью в темноте. Когда она думала, что загнала его в угол, он оказывался снаружи, когда она думала, что он далеко, он был близко. Она походила на человека, старающегося поймать эхо, на человека, пытающегося схватить отражение луны в воде.
Иногда ей казалось, что Юити любит её. Но когда её сердце наполнялось счастьем, она прекрасно понимала, что то, чего она добивается, вовсе не счастье, ничего подобного.
Даже ужасающий фарс той ночи в отеле «Ракуё» ей было гораздо легче объяснить тем, что Юити поступил так при подстрекательстве Сунсукэ, чем тем, что Сунсукэ поступил так якобы из ревности. Её сердце, боящееся счастья, чувствовало недобрые предзнаменования. Когда она встречалась с Юити, она молила, чтобы его глаза отражали отвращение, ненависть или превосходство, но вместо этого она с унынием опускала взгляд, увидев в этих глазах безоблачную ясность.
Пыльный ветер обрушился на странный маленький садик, состоящий лишь из камней, сосен и цикад, и на дребезжащую стеклянную дверь. Госпожа Кабураги пристально смотрела через вибрирующее стекло, её глаза лихорадочно блестели.
– Небо желтое, верно? – спросил Юити.
– Не выношу ветра ранней весной, – ответила она чуть повышенным тоном. – Ничего не видно.
Служанка принесла десерт, который госпожа Кабураги приготовила для Юити. Её немного отвлекло; как Юити по-детски поедал горячий сливовый пудинг. Беспечность молодой пташки, которая ест корм с её руки! Радостная боль оттого, что твердый птичий клювик долбит её ладонь! Как хорошо было бы, если бы он так поедал плоть её бедер!
– Вкусно, – сказал Юити.
Он знал, что открытое простодушие способствовало его очарованию. Чтобы снискать у неё расположение, он взял обе её руки и стал их целовать – поступок, который можно было истолковать лишь как выражение благодарности за десерт.
Госпожа Кабураги сощурилась, она сделала ужасную гримасу, её тело на мгновение застыло и задрожало. Она сказала:
– Нет. Нет. Мне больно. Нет.
Если бы госпожа Кабураги за десять лет до этого увидела игру, в которую сейчас играла, наверняка она рассмеялась бы своим привычным сухим пронзительным смехом. Она и вообразить не могла, что только один поцелуй может дать столько пищи для эмоций, может быть наполнен такой смертельной отравой, что она почти инстинктивно будет желать избежать его. Хуже того, этот холодный юноша смотрел на нее, будто наблюдал через стеклянный барьер нелепое мученическое выражение лица женщины, тонущей в аквариуме.
Однако Юити не проявлял недовольства при виде такого явного доказательства своей власти. Скорее он питал зависть к опьяняющему страху, который испытывала эта женщина. Этот Нарцисс был несчастен оттого, что госпожа Кабураги, в отличие от её умного мужа, не позволяла ему опьяняться собственной красотой.
«Почему, – нервничал Юити, – почему она не позволяет мне зайти так далеко, как мне того хотелось бы? Неужели она собирается оставить меня в этом пресыщенном одиночестве навсегда?»
Госпожа Кабураги пересела на дальний стул и закрыла глаза. От непрерывного дребезжания стеклянной двери кожа на её висках, казалось, совсем сморщилась. Юити почувствовал, что она вдруг постарела сразу на несколько лет.
В таком состоянии госпожа Кабураги не знала, как она сможет выдержать эту краткую часовую встречу. Что-то должно произойти – сильное землетрясение, взрыв или катастрофа. Она бы с радостью восприняла превращение собственного тела в камень под медленной, неотвратимой пыткой.
Неожиданно Юити наклонил голову набок, прислушиваясь к доносившемуся издалека звуку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60