«По сравнению с этим выражением, – думал мужчина в Юити, – все другие выражения человека трагикомического пафоса не больше, чем просто маски».
Глава 26
ОТРЕЗВЛЯЮЩЕЕ ЛЕТО
Ребенка назвали Кэйко, радость семейства была безграничной. Это было правдой, несмотря на то, что в душе Ясуко хотела вовсе не девочку. Через неделю после родов здесь, в больнице, душа Ясуко была вполне довольна, но время от времени она погружалась в бесполезные размышления, почему родилась девочка, а не мальчик. Она думала: неужели она ошибалась, молясь о мальчике? Неужели с самого начала её радость оттого, что она носит в себе красивого ребенка, точную копию своего мужа, была лишь пустой иллюзией? Еще было трудно сказать, в кого пошел младенец, но сейчас казалось, что она больше похожа на отца.
Каждый день Кэйко набирала вес. Весы поставили рядом с кроватью матери, и каждый день быстро поправляющаяся Ясуко записывала прибавку в весе в таблицу. Сначала Ясуко думала, что ребенок, которому она дала жизнь, какой-то уродец, который еще не обрел человеческого облика. Но после первых, похожих на удары кинжалом болей при кормлении и почти распутного удовольствия, которое за этим последовало, она обнаружила, что не может прогнать из своего сердца любовь к этому комочку с таким странным, обиженным выражением личика. Кроме того, навещающие и близкие люди вокруг обращались с этим конвертом, который еще при всем желании нельзя было считать за полноценного человека, так, будто это было человеческое существо, и осыпали его словами, ожидать понимания которых от него вряд ли было разумно.
Ясуко попыталась сравнить ужасную физическую боль, через которую она прошла за несколько дней до этого, с долгим периодом моральной пытки, которой Юити подвергал её. Теперь, когда первая закончилось, как ни странно, она со спокойным сердцем приняла мысль, что острые приступы второй будут длиться гораздо дольше и потребуют гораздо больше времени на восстановление.
Первой, кто заметил перемену в Юити, была не Ясуко, а его мать. Эта кроткая, простая душа во всей незатейливости своего характера тотчас же почувствовала перемену в своем сыне. Как только она услышала о благополучном разрешении роженицы, она оставила Киё присматривать за домом и отправилась в больницу на такси. Она открыла дверь больничной палаты. Юити стоял у подушки Ясуко, он подбежал и обнял мать.
– Осторожнее, ты собьешь меня с ног, – сопротивлялась она и ударила маленьким кулачком в грудь Юити. – Не забывай, что я больна. О, да у тебя глаза покраснели! Ты плакал?
– Я сильно устал. Все время был в напряжении. Кроме того, я присутствовал при родах.
– Ты присутствовал при родах?
– Точно, – подтвердила мать Ясуко. – Я пыталась остановить его, но он не послушал. Ясуко не отпускала его руку.
Мать Юити посмотрела на Ясуко, воплощенное материнство. Ясуко слабо улыбалась, но на её лице не было и тени смущения. Мать снова посмотрела на сына. Её взгляд говорил: «Что за странный ребенок! Теперь, когда ты собственными глазами видел этот ужас, в первый раз вы с Ясуко похожи на настоящую женатую пару. У вас обоих такое выражение лица, будто только вам двоим известен некий секрет».
Юити больше всего опасался материнской интуиции. Ясуко же вовсе не боялась этого. Теперь, когда боль миновала, она удивлялась, что не чувствует никакого смущения от того, что попросила Юити остаться во время родов. По-видимому, Ясуко смутно верила, что только чем-то подобным она сможет заставить Юити поверить в ту боль, через которую ей пришлось пройти.
Если не считать немногочисленных дополнительных лекций по некоторым предметам, летние каникулы Юити начались в начале июля. Однако его обычный распорядок дня сводился к пребыванию в дневное время в больнице и к прогулкам по городу вечерами. В те вечера, когда он не виделся с Кавадой, он охотно возвращался к своим старым привычкам в компании тех, кого Сунсукэ назвал «опасными связями».
В ряде баров для посвященных Юити стал привычной фигурой. Один из них на девяносто процентов был под покровительством иностранцев. Среди гостей был служащий контрразведки, который любил переодеваться в женскую одежду. На плечах у него был меховой палантин, и он ходил бочком, флиртуя с посетителями, со всеми без разбора.
В баре «Elysee» с Юити поздоровались несколько мужчин-проституток. Он ответил на их приветствия и рассмеялся про себя: «Разве это опасные связи? Связи с такими слабыми женоподобными париями, как эти?»
Со следующего же дня после рождения Кэйко опять зачастили дожди. В один из вечеров Юити забрел в бар в конце грязной аллеи. Большинство посетителей уже были довольно пьяны, они приходили в забрызганных брюках, стряхнуть которые не дали себе труда. Временами вода скапливалась в углу на грязном полу. У грубо оштукатуренной стены стояло множество зонтов, с которых стекала вода.
Юити молча сидел перед кувшином, наполненным сакэ не из лучших сортов, и чашкой для сакэ. Сакэ едва доходило до краев чашки. Сакэ, прозрачное, бледно-желтое, дрожало по краям. Юити смотрел в чашку.
Присутствовало пять человек. Даже сейчас Юити не мог появиться ни в одном из баров братства, не избежав участия в каком-нибудь приключении. Мужчины постарше делали ему предложения, рассыпая льстивые комплименты. Мальчики помоложе открыто флиртовали с ним. В этот вечер рядом с Юити находился приятный юноша приблизительно его возраста, постоянно подливающий ему сакэ. По его глазам, по взгляду можно было сказать, что он влюблен в него.
На юношу было приятно посмотреть. Его улыбка была чистой. Что это означало? Это означало, что он хотел быть любимым. Это не было каким-то безотчетным желанием. Для того чтобы дать это понять, он одну за другой рассказывал истории о том, как мужчины не давали ему прохода. До определенной степени это казалось скучным, но подобные самовосхваления типичны для геев. В нём не было ничего, что могло бы вызвать малейшее неудовольствие – хорошо одет, неплохо сложен, его ногти украшал красивый маникюр. Краешек белой майки, которая виднелась у его ремня, был опрятным. Но какое это имеет значение?
Юити поднял темный взгляд на картинки боксеров, приклеенные на стене бара. Порок, который потерял свой блеск, в сотни раз скучнее, чем потерявшая свой блеск добродетель. По-видимому, причина, по которой порок называют преступлением, заключается в этой скуке, вызванной повторением, которая не позволяет никому украсть и секунду довольства самим собой.
Юити прекрасно знал, как будут разворачиваться события. Если он одобрительно улыбнется юноше, они вместе будут спокойно пить до поздней ночи. Когда бар закроется, они выйдут на улицу. Изображая пьяных, они остановятся у входа в отель. В Японии, как правило, не считается странным, когда друзья-мужчины проводят ночь в одном номере гостиницы. Они закроют на ключ номер на втором этаже, где будут слышны гудки полуночного товарного поезда, проходящего поблизости. Поцелуй вместо приветствия, раздевание, двойная кровать с жалобно скрипящими пружинами, нетерпеливые объятия и поцелуи, первое холодное прикосновение их обнаженных тел, после того как высохнет пот, запах плоти и помады, бесконечное ощупывание в поисках удовлетворения, полное нетерпеливого желания тех же самых тел, тихие вскрики, противоречащие мужскому тщеславию, руки, влажные от масла для волос… Потом жалкая копия физического удовлетворения, поиски на ощупь сигарет и спичек под подушками. Затем бесконечный разговор, хлынувший, словно вода через разрушенную плотину, и они опускаются до детской игры двух друзей, не более того, с удовлетворенным на некоторое время желанием, до испытания силы в ночной темноте, до ударов при борьбе, до разных других глупостей…
«Положим, я пойду с этим юношей, – размышлял Юити, смотря в чашку с сакэ, – ничего нового не будет. Я уверен, что потребность в оригинальности будет удовлетворена не больше, чем прежде. Почему любовь к мужчине такая нерешительная? И все-таки разве суть гомосексуальности состоит не в том простом состоянии чистой дружбы, которое приходит после близости? В том самом тоскливом состоянии взаимного возвращения, ублажив свою похоть, к состоянию пребывания просто представителями одного и того же пола? Разве их вожделение не было дано им ради самой цели построения такого состояния? Люди этого племени любят друг друга, потому что они мужчины, как им нравится думать, разве это не жестокая правда, что только через любовь они осознают в первый раз, что они мужчины? Перед актом любви нечто чрезвычайно нежное поселяется в сознании этих людей. Их желание ближе к метафизике, чем к сексуальности. И что же это такое?»
Тем не менее, куда бы он ни посмотрел, он находил только желание убраться побыстрее. Любовники-гомосексуалисты Сайкаку не могут найти выхода, кроме как стать священниками или совершить синдзю-даттэ.
– Ты уже уезжаешь? – спросил юноша Юити, когда тот попросил счет.
– Да.
– Со станции Канда?
– Канда. Верно.
– Хорошо, я провожу тебя до станции.
Они вышли из этой грязной дыры и медленно шагали по узкой улочке, где теснились бары и маленькие забегаловки под наземными рельсами, в направлении станции. Было десять вечера. На улочке бурлила жизнь. Снова пошел дождь. На Юити была белая рубашка поло, на юноше – синяя, он неё за ручку портфель. Тротуар был узкий, им пришлось идти под одним зонтом. Юноша предложил выпить чего-нибудь холодненького. Юити согласился, и они отправились в маленькую чайную перед станцией. Юноша радостно болтал – о своих родителях, о своей умной не по годам маленькой сестричке, о семейном бизнесе в довольно большом обувном магазине в Хигасинакано, о надеждах, которые возлагает на него отец, о собственном скромном банковском счете. Юити разглядывал красивое крестьянское лицо юноши и слушал. Этот человек был рожден для обыденного счастья. Был только один тайный, невинный изъян, не известный никому. Именно этот изъян все и портил. По иронии судьбы он придавал лицу этого юноши некий метафизический штрих, о котором тот и не подозревал. От этого он выглядел как будто утомленный усилиями от высоких метафизических размышлений. Он казался человеком, определенно получившим хорошее воспитание, и, если бы не этот изъян, привязался бы в возрасте двадцати лет к своей первой женщине и был бы доволен собой.
Над головой вяло вращался вентилятор. Лед в кофе быстро таял. У Юити кончились сигареты, но юноша не предложил своих. Он находил забавным воображать, что произойдет, если они станут любовниками и поселятся вместе. Приятели, отказывающиеся убираться, неприбранный дом, жизнь, проводимая в каждодневном безделье, если не считать занятия любовью и курение.
Юноша зевнул, широко раскрыв рот, окаймленный дивными ровными зубами.
– Извини. Не то чтобы я устал, просто бы мне хотелось стряхнуть пыль этой компании со своих подошв.
(Это не означало, что он хотел порвать с гомосексуальным братством. Юити понял, что он намерен побыстрее договориться и начать жить с выбранным компаньоном.)
– У меня есть энгимоно . Позволь тебе показать.
Забыв, что на нём нет пиджака, он сделал жест рукой, ища нагрудный карман. Потом вспомнил, что положил своё сокровище в портфель, когда решил не надевать плащ. Портфель лежал рядом, кожа облупилась по бокам. Его взволнованный владелец слишком быстро открыл замок, портфель перевернулся вверх дном, и его содержимое с грохотом вывалилось на пол. Юноша, как-то слишком забеспокоившись, нагнулся и принялся все подбирать. Юити не помогал ему, а внимательно рассматривал предметы, которые поднимал юноша. Там был крем. Лосьон. Помада. Расческа. Одеколон. Еще одна бутылочка какого-то крема. Предполагая, что ему придется спать не дома, он предусмотрительно прихватил все это с собой для утреннего туалета.
Юити не мог справиться с неприязнью, которую почувствовал при виде этой косметики, принадлежащей мужчине, который не был актером. Не подозревая об отвращении Юити, юноша поднял пузырек одеколона на свет, чтобы посмотреть, не разбился ли он. Когда Юити увидел, что одеколона осталось лишь на треть пузырька, его отвращение усилилось.
Юноша сложил упавшие предметы в портфель. Затем он озадаченно посмотрел на Юити, удивляясь, что тот не сдвинулся с места, чтобы помочь ему. Он вспомнил, зачем открывал портфель, и снова наклонился, отчего его лицо покраснело до ушей. Из отделения, предназначенного для мелочей, он вынул что-то крошечное и желтое на красной шелковой нитке и помахал им у Юити перед глазами.
Юити взял предмет в руку и стал рассматривать. Это была крошечная соломенная сандалия, сплетенная из желтой соломки с красной завязкой.
– Это и есть твой энгимоно?
– Да, мне его подарил один парень.
Юити откровенно посмотрел на часы. Он сказал, что ему нужно идти. Они вышли из чайной. На станции Канда юноша купил билет до Хигасинакано, Юити – до станции С. Их поезда шли в одном направлении. Когда поезд приближался к станции С. и Юити приготовился выходить, юноша, предполагавший, что Юити купил билет до станции С. из осторожности, чтобы не ехать в одно и то же место назначения, был повергнут в смятение. Он схватил Юити за руку. Юити вспомнил руку своей страдающей жены и грубо стряхнул его руку. Гордость юноши была задета. Желая принять невежливое поведение Юити за шутку, он выдавил со смешком:
– Ты действительно здесь выходишь?
– Да.
– Хорошо, я с тобой.
Они вышли на тихой, погруженной в ночь станции.
– Я иду с тобой, – настаивал юноша, преувеличивая своё опьянение.
Юити разозлился. Он неожиданно вспомнил, что ему нужно сделать один визит.
– Куда ты собираешься пойти, когда оставишь меня?
– А ты разве не знаешь? – холодно осведомился Юити. – У меня есть жена.
Юноша побледнел. Он не мог сдвинуться с места.
– Значит, ты водил меня за нос!
Остановившись, он заплакал. Потом подошел к скамейке, уселся, прижав свой портфель к груди, и дал волю слезам. Юити, видя такое комическое завершение дел, спасаясь, быстро взбежал по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60